"Помнишь ли ты, как счастье нам улыбалось?" 1
Весело шагая из школы по узенькому тротуару Пушкинской улицы, мы с подругой Иркой разрабатывали план дерзкого самостоятельного похода в… Театр оперетты. Нам было по 14 лет, и мы там никогда не были. Сказано - сделано! Зашли в театр, взяли билеты и стали думать о нарядах. Наутро я была у бабушки.
- Ба, а что это «Сильва»?
- « Сильва!» Ты не знаешь «Сильву»!? Да это же конь всех оперетт!
Я не стала спрашивать почему «конь», я знала, что сейчас начнется. И оно началось. Взмах светло-каштановых кудрей, мелькнувший крепдешин платья, отлетающая крышка старого пианино «Ратке» с подсвечниками, купленного по случаю у соседей за 100 рублей и…
«Помнишь ли ты как счастье нам улыбалось!?
Помнишь ли ты?
Помню ли я?
Пусть это был только сон… мне дорог он!»
Она играет, поет, а я стою и пытаюсь уследить за ее короткими конусообразными пальчиками, которые летают по клавишам, хватая октавы, и дом ликует от музыки, и сама она - праздник. Как это, не зная ни одной ноты? Как это понять?:
- Ты мне напой мелодию, я сейчас подберу.
Она не подбирала, сразу играла любую песню, хоть Высоцкого, хоть Шуберта. Пальцы летали по клавишам, на которые она никогда не смотрела, играя Шопена и даже дико скоростного Листа с какими-то своими вариациями. Она учила меня танцевать, и пока она напевала какой-нибудь вальс и считала: раз, два, три, раз, два, три, я старательно кружилась, но стоило ей схватить меня, чтобы продолжить кружиться вдвоем… ну короче… бесполезно, но с чем-то попроще вальса у меня получалось. Если есть во мне что-то женственное, что-то греющее душу изнутри и подбивающее на какие-то виражи, то это от нее. Из двух вареных картофелин и одного помидора она могла приготовить шикарный обед. Легко и непринужденно. Все у нее было вкусно и моментально. Даже сейчас, беря в руку картошку, я клянусь: сейчас приготовлю как баба Зина. Но нет, никогда не получалось. По сей день я не покупаю дорогой крем для лица и вообще никакой не покупаю, потому что засыхает и выбрасывается. Это ее наука: «Зимой можешь раза два в месяц намазать лицо сметаной, а летом клубникой»… «Туфли обязательно должны быть на каблуке. Помни: «Лопни, но держи фасон!!!» и кашне, шарфик не забудь!»
Это ее предсказания: «Ты будешь переводчицей, увидишь разные страны, будешь помогать людям разговаривать… интересно», так говорила она, когда у меня и в мыслях еще ничего подобного не было. И я срывала с окна на даче кружевную занавеску и закрутившись в нее пугала подружек пьяной Периколой: «Какой обед нам подавали!». В девять лет я собрала соседских детей-ровесников и, возомнив себя Станиславским и Немировичем-Данченко, поставила «Золушку», выбрав себе, само собой, роль мачехи-Раневской, а потом мы собрали всех родителей и показали им спектакль. Это все она, моя бабушка, ее постоянное присутствие в моей голове и вдохновение. «Занимайся тем, что тебе нравится! Приходи сегодня на Чистые пруды, поговорим, обсудим. Я буду на лавочке слева, на стороне «Современника» и не забудь смазать туфли касторкой!»
Зинаида Борисовна Левинсон (в девичестве Потак) родилась в Херсоне незадолго до революции. Родителей ее звали Борис Потак и Раиса Дубнер. Когда ей было шесть лет отец погиб. Прабабушка моя Рая всегда плакала, когда это вспоминала. Рассказывала она мне как пыталась в тот же год найти его могилу, но могила оказалась братской, его и других людей зарубили шашками анархисты. Так она говорила: анархисты. Когда я думаю о тех событиях, у меня всегда встают перед глазами булгаковские Турбины, бесконечная смена власти в холодном голодном Киеве... то белые, то красные, то Махно. Может от рук Махно и погиб мой прадед Борис. Вскоре после этих событий высокая крупная красавица Рая ехала в неизвестность в Москву к жившему там брату писателю Федору Ваграмову (литературный псевдоним, он был тоже Федор Дубнер). А с другого конца планеты уже неслась в Россию красивая грациозная женщина, увлеченная коммунистической идеей с не менее страшной судьбой, потерявшая уже двоих детей, тоже кстати крупная - Айседора Дункан… неслась, чтобы на всех парах ворваться в жизнь маленькой кудрявой девочки Зины и пустить течение ее жизни по совсем необычному руслу.
Бабушка… вот она моя бабушка Зина, папина мама…
- Ба, а что это «Сильва»?
- « Сильва!» Ты не знаешь «Сильву»!? Да это же конь всех оперетт!
Я не стала спрашивать почему «конь», я знала, что сейчас начнется. И оно началось. Взмах светло-каштановых кудрей, мелькнувший крепдешин платья, отлетающая крышка старого пианино «Ратке» с подсвечниками, купленного по случаю у соседей за 100 рублей и…
«Помнишь ли ты как счастье нам улыбалось!?
Помнишь ли ты?
Помню ли я?
Пусть это был только сон… мне дорог он!»
Она играет, поет, а я стою и пытаюсь уследить за ее короткими конусообразными пальчиками, которые летают по клавишам, хватая октавы, и дом ликует от музыки, и сама она - праздник. Как это, не зная ни одной ноты? Как это понять?:
- Ты мне напой мелодию, я сейчас подберу.
Она не подбирала, сразу играла любую песню, хоть Высоцкого, хоть Шуберта. Пальцы летали по клавишам, на которые она никогда не смотрела, играя Шопена и даже дико скоростного Листа с какими-то своими вариациями. Она учила меня танцевать, и пока она напевала какой-нибудь вальс и считала: раз, два, три, раз, два, три, я старательно кружилась, но стоило ей схватить меня, чтобы продолжить кружиться вдвоем… ну короче… бесполезно, но с чем-то попроще вальса у меня получалось. Если есть во мне что-то женственное, что-то греющее душу изнутри и подбивающее на какие-то виражи, то это от нее. Из двух вареных картофелин и одного помидора она могла приготовить шикарный обед. Легко и непринужденно. Все у нее было вкусно и моментально. Даже сейчас, беря в руку картошку, я клянусь: сейчас приготовлю как баба Зина. Но нет, никогда не получалось. По сей день я не покупаю дорогой крем для лица и вообще никакой не покупаю, потому что засыхает и выбрасывается. Это ее наука: «Зимой можешь раза два в месяц намазать лицо сметаной, а летом клубникой»… «Туфли обязательно должны быть на каблуке. Помни: «Лопни, но держи фасон!!!» и кашне, шарфик не забудь!»
Это ее предсказания: «Ты будешь переводчицей, увидишь разные страны, будешь помогать людям разговаривать… интересно», так говорила она, когда у меня и в мыслях еще ничего подобного не было. И я срывала с окна на даче кружевную занавеску и закрутившись в нее пугала подружек пьяной Периколой: «Какой обед нам подавали!». В девять лет я собрала соседских детей-ровесников и, возомнив себя Станиславским и Немировичем-Данченко, поставила «Золушку», выбрав себе, само собой, роль мачехи-Раневской, а потом мы собрали всех родителей и показали им спектакль. Это все она, моя бабушка, ее постоянное присутствие в моей голове и вдохновение. «Занимайся тем, что тебе нравится! Приходи сегодня на Чистые пруды, поговорим, обсудим. Я буду на лавочке слева, на стороне «Современника» и не забудь смазать туфли касторкой!»
Зинаида Борисовна Левинсон (в девичестве Потак) родилась в Херсоне незадолго до революции. Родителей ее звали Борис Потак и Раиса Дубнер. Когда ей было шесть лет отец погиб. Прабабушка моя Рая всегда плакала, когда это вспоминала. Рассказывала она мне как пыталась в тот же год найти его могилу, но могила оказалась братской, его и других людей зарубили шашками анархисты. Так она говорила: анархисты. Когда я думаю о тех событиях, у меня всегда встают перед глазами булгаковские Турбины, бесконечная смена власти в холодном голодном Киеве... то белые, то красные, то Махно. Может от рук Махно и погиб мой прадед Борис. Вскоре после этих событий высокая крупная красавица Рая ехала в неизвестность в Москву к жившему там брату писателю Федору Ваграмову (литературный псевдоним, он был тоже Федор Дубнер). А с другого конца планеты уже неслась в Россию красивая грациозная женщина, увлеченная коммунистической идеей с не менее страшной судьбой, потерявшая уже двоих детей, тоже кстати крупная - Айседора Дункан… неслась, чтобы на всех парах ворваться в жизнь маленькой кудрявой девочки Зины и пустить течение ее жизни по совсем необычному руслу.
Бабушка… вот она моя бабушка Зина, папина мама…