Смольный: сон, многоликие, февраль
*Кого-то из нас ещё не отпустила магия того мира. Вот и на меня нахлынули флэшбеки примерно в следующем виде.*
"Пряники медовые! Медовые-пудовые! Налетай, разбирай!" - пронзительный, мерзкий и низкий мужской голос раздавался на площади. Лизе очень не нравится этот голос. Где-то рядом с каменным постаментом сидел оборванный ребёнок и плакал от того, что у него всё отняли. Повсюду были развешаны плакаты со странными лозунгами. Ещё какой-то слащавый мужчина разбрасывал деньги, довольно навязчиво предлагая девушкам "заработать".
Откуда-то возникла в длинном жаккардовом халате Мила Колосова, схватила Лизу за руку и
тащит куда-то.
- Подожди, куда?
- Там суд, Лиза, мы должны там быть, пойдём скорее!
Девушки буквально влетели в зал. Единственным источником света там была свеча на столе
судьи.
- Вы готовы выслушать материалы дела, мадемуазели присяжные? - в этом свете его вытянутое каменное лицо казалось зловещим.
- Да, готовы.
Рядом оказалась Полли, она тоже была одной из присяжных.
- Приступим. Слушается дело номер один...
Голос судьи называл фамилию за фамилией, знакомые, знакомые. "Предал, женился, дезертировал, ослушался приказа, влюбился - виновен! Виновен! Виновен!" Губы его практически не двигались, в холодных глазах отражалось дрожащее пламя свечи.
"Я больше так не могу!" - воскликнула Полли и убралась из зала суда.
Ноги у Милы и Лизы уже подкашивались, дрожащими губами смолянки подтверждали новый приговор, просили смягчить участь обвиняемых, но судья требовал веских доводов. Его единственным и непререкаемым контраргументом было "это предательство Родины!".
Сердце Лисаветы билось где-то в области живота, когда они с Милой покинули зал суда. Было страшно, вдвоём они вышли на площадь, здесь уже всё как-то изменилось.
Туман - он застилает всю площадь, из него выходит бритая женщина, забирается на постамент и начинает кричать, мол, сколько можно во всём подчиняться мужчинам! "Да, да..." - будто загипнотизированная кивает в такт её речи Лизонька, - "Нет!". Она будто опомнилась. Будто очнулась. Только очнулась уже, стоя рядом с этой женщиной. "Вон она, хватай её!" - услышала Лиза и отпрянула от кинувшегося к ней мужчины в форме. "Одна другой не лучше! Ведите её сюда".
Холодная тёмная комната, сквозняк, и на этом столе свечи и какие-то бумаги. Лиза подняла глаза на чёрное пятно, нависшее над ней - это был подтянутый среднего роста мужчина, тень, падающая на его лицо, чётко выделяла высокие скулы и чёрные глаза. В этих глазах не читалось ни одной эмоции. Ужас на мгновение охватил Лизу, когда этот человек уверенным энергичным шагом обогнул стул, на котором она сидела, и медленно опустился в кресло с противоположной стороны стола.
- Елисавета Петровна, значит. Ну, здравствуйте, Елисавета Петровна. Что же вы так, связались непонятно с кем, Родину свою предали? М?
- Я никого не предавала. Тем более Родину, - отчеканила Лиза.
- Ну, как же! Вот, у меня здесь всё написано. На вас донесли.
Чёрный протянул Лизе какую-то бумагу. Сначала на ней будто не было ни слова, но вдруг начали проступать буквы "Елисавета Огонь-Догановская - предательница родины! Она помогает революционерам и преуспела!"
Сердце у Лизы снова упало - теперь они точно знают, как же быть! Она же ещё не довела дела до конца!
- Здесь ни единого слова правды, - Лиза держит лицо, как и учила Маман.
- Бросьте! Вот вам ручка, подписывайте! Мы вас освободим, коль будете сотрудничать.
- Вы? Освободите? Да я по вашим глазам вижу, что вы лжёте.
"Да ничего я не вижу по вашим глазам. Я вообще глаз ваших не вижу, специально же их прячете!"
Чёрный вздохнул и встал.
- Эх, Елисавета Петровна, зря вы так, Елисавета Петровна.
Лиза медленно поднялась со стула и попыталась отойти к двери, однако её собеседник быстро преградил ей путь и резко пригвоздил к стене.
- Предательство Родины - это очень страшное деяние, Елисавета Петровна. Зря вы упорствуете, - шипел он ей на ухо.
- Я Родину не предавала.
- Всё понятно. Открывай! - крикнул он двери и снова повернулся к Лизе. - Идите, Елисавета.
"Расстрелять!" - каменным тоном приказал Чёрный человеку в форме. Перед смертью Лиза успела лишь заметить, что последний до боли похож на Сашу Никольского. Как в бреду виделось, что подруги нашли тело Лизы, подхватили его, понесли в госпиталь. А Лиза будто откуда-то сверху наблюдала и думала "Да куда ж вы меня несёте! Поздно уже, медам. А в госпитале только меня и не хватало - столько там раненых да контуженных!"
Конечно девочки не смогли спасти Лизу, поэтому отвели к мёртвым. Сидели там девушки - одна другой бледнее.
- А ты как умерла? - спросила Лисавета у Ниночки Микеладзе.
- Заболела и умерла, - печально ответила та.
- Но ты же не хочешь быть мёртвой?
- Не знаю. Всё равно мне, наверное.
- А я вот мёртвой быть не хочу! Сколько дел ещё сделать нужно! - и Лиза вскочила с, как оказалось, гроба, и тут же ожила.
Подбежала к Лене Пржевальской, которую убили на войне, но она тоже решила жить. Как героически Лена выглядела в этой рубахе, залитой кровью. Лиза поймала себя на мысли, что ей нравится этот воинственный вид.
Дальше был длинный коридор по направлению к госпиталю. Наверное, он был просто бесконечным, и Лизе то и дело мерещился Саша. Почему он постоянно исчезает? Лиза никак не успевает догнать его! "Куда ты? Стой, Саша!" И он остановился, у неё за спиной.
- Не оборачивайся, Лизавета. Ты должна идти вперёд, ты - огонь! На тебя вся надежда.
- Но куда? Куда же мне идти!
- Ты поймёшь! А Родина тебя не забудет.
- Саша!
- Я всегда буду с тобой, Лиза! Иди вперёд и не оборачивайся.
Она сделала несколько шагов, остановилась, потом уверенно пошла дальше. Наконец Лиза смогла переступить порог госпиталя. Там продолжало твориться что-то невообразимое. Поезда сменялись один за другим. Вот привезли отца Милы Колосовой. Врач в госпитале был один на всех, и наконец занялся его ранением. В результате страшной операции отец Милы остался без левой руки. Мила плакала.
- Как же он теперь писать будет? Он же левша!
- Милая моя, у него же есть ты! Ты помогать будешь!
Мила сидела на ступенях, а Лиза стояла напротив и гладила смолянку по плечам. Но вдруг белое пятно появилось на верхней площадке лестницы. Мила исчезла, и Лиза подняла голову.
Это был её любимый Микелетто. "Я везде тебя ищу!" - воскликнул он.
И Лизоньке казалось, будто он один из ангелов под куполом флорентийского Дуомо. А она стоит внизу и, даже если поднимется на цыпочки, может лишь до ступней его дотянуться. "Знаешь, я же не была во Флоренции ни разу, только фотокарточки видела. А ты наверное на всё своими чудесными глазами смотрел", - думает она.
Он стоял тёплый, невредимый и родной. Он говорил, что сделал что-то не так, и теперь его преследуют. Говорил, что у него ничего нет за душой, что уж точно теперь не лучшая партия для Лизы. А она ему рассказывала, как её обвинили в предательстве Родины, расстреляли, а она решила жить, потому что не могла оставить его одного. Лиза сняла с головы белую ленту и собрала ею растрёпанные волосы Микеле. Она плакала, но радовалась, что он жив, и она может его обнять.
А потом сон снова переменился. Вдруг Лиза решила, что нужно действовать, и отправилась в кабинет к Чёрному. Он услышала от кого-то из девушек, что он выдаёт разрешения. Лиза рывком распахнула дверь, быстро подошла к столу и увидела на нём ту самую белую ленту, что оставила Мишеньке. Колени у неё подогнулись, и Лиза опустилась на стул.
- Хотите поговорить, Елисавета Петровна?
- Говорят, вы тут разрешения выдаёте. Я за разрешением, - она понизила голос, чтобы не дрожал.
- На что вам выписать разрешение?
Лиза помедлила, взглянула на ленту ещё раз.
- На всё.
- Хорошо.
Он подписал какую-то бумагу. Выйдя из кабинета и подойдя к фонарю, Лиза увидела, что лист документа сплошь исписан словом "Liberte", а поверх рукою Чёрного - "Разрешаю всё".
"Да какое это теперь имеет значение?" - тихо произнесла Елисавета Огонь-Догановская, невидящими глазами глядя на мерцающий от февральского мороза фонарь.
...
Зарево. Пули. Тела и мундиры.
Это и вправду война.
Сёстры, эфир и кровавые дыры -
Она как всегда голодна.
Вот исчезают в водовороте
Те, кто мне дорог был.
"Девушка! Вы никого не спасёте!
Вы б поумерили пыл".
Шаг - на моих запястьях оковы,
И некуда бежать.
Ради тебя умереть готова,
Чтобы потом восстать.
Я буду ждать тебя вечно, мой Ангел,
Буду твоим Огнём.
Помнишь? Ведь это ты сказал мне,
Что мы никогда не умрём.
"Пряники медовые! Медовые-пудовые! Налетай, разбирай!" - пронзительный, мерзкий и низкий мужской голос раздавался на площади. Лизе очень не нравится этот голос. Где-то рядом с каменным постаментом сидел оборванный ребёнок и плакал от того, что у него всё отняли. Повсюду были развешаны плакаты со странными лозунгами. Ещё какой-то слащавый мужчина разбрасывал деньги, довольно навязчиво предлагая девушкам "заработать".
Откуда-то возникла в длинном жаккардовом халате Мила Колосова, схватила Лизу за руку и
тащит куда-то.
- Подожди, куда?
- Там суд, Лиза, мы должны там быть, пойдём скорее!
Девушки буквально влетели в зал. Единственным источником света там была свеча на столе
судьи.
- Вы готовы выслушать материалы дела, мадемуазели присяжные? - в этом свете его вытянутое каменное лицо казалось зловещим.
- Да, готовы.
Рядом оказалась Полли, она тоже была одной из присяжных.
- Приступим. Слушается дело номер один...
Голос судьи называл фамилию за фамилией, знакомые, знакомые. "Предал, женился, дезертировал, ослушался приказа, влюбился - виновен! Виновен! Виновен!" Губы его практически не двигались, в холодных глазах отражалось дрожащее пламя свечи.
"Я больше так не могу!" - воскликнула Полли и убралась из зала суда.
Ноги у Милы и Лизы уже подкашивались, дрожащими губами смолянки подтверждали новый приговор, просили смягчить участь обвиняемых, но судья требовал веских доводов. Его единственным и непререкаемым контраргументом было "это предательство Родины!".
Сердце Лисаветы билось где-то в области живота, когда они с Милой покинули зал суда. Было страшно, вдвоём они вышли на площадь, здесь уже всё как-то изменилось.
Туман - он застилает всю площадь, из него выходит бритая женщина, забирается на постамент и начинает кричать, мол, сколько можно во всём подчиняться мужчинам! "Да, да..." - будто загипнотизированная кивает в такт её речи Лизонька, - "Нет!". Она будто опомнилась. Будто очнулась. Только очнулась уже, стоя рядом с этой женщиной. "Вон она, хватай её!" - услышала Лиза и отпрянула от кинувшегося к ней мужчины в форме. "Одна другой не лучше! Ведите её сюда".
Холодная тёмная комната, сквозняк, и на этом столе свечи и какие-то бумаги. Лиза подняла глаза на чёрное пятно, нависшее над ней - это был подтянутый среднего роста мужчина, тень, падающая на его лицо, чётко выделяла высокие скулы и чёрные глаза. В этих глазах не читалось ни одной эмоции. Ужас на мгновение охватил Лизу, когда этот человек уверенным энергичным шагом обогнул стул, на котором она сидела, и медленно опустился в кресло с противоположной стороны стола.
- Елисавета Петровна, значит. Ну, здравствуйте, Елисавета Петровна. Что же вы так, связались непонятно с кем, Родину свою предали? М?
- Я никого не предавала. Тем более Родину, - отчеканила Лиза.
- Ну, как же! Вот, у меня здесь всё написано. На вас донесли.
Чёрный протянул Лизе какую-то бумагу. Сначала на ней будто не было ни слова, но вдруг начали проступать буквы "Елисавета Огонь-Догановская - предательница родины! Она помогает революционерам и преуспела!"
Сердце у Лизы снова упало - теперь они точно знают, как же быть! Она же ещё не довела дела до конца!
- Здесь ни единого слова правды, - Лиза держит лицо, как и учила Маман.
- Бросьте! Вот вам ручка, подписывайте! Мы вас освободим, коль будете сотрудничать.
- Вы? Освободите? Да я по вашим глазам вижу, что вы лжёте.
"Да ничего я не вижу по вашим глазам. Я вообще глаз ваших не вижу, специально же их прячете!"
Чёрный вздохнул и встал.
- Эх, Елисавета Петровна, зря вы так, Елисавета Петровна.
Лиза медленно поднялась со стула и попыталась отойти к двери, однако её собеседник быстро преградил ей путь и резко пригвоздил к стене.
- Предательство Родины - это очень страшное деяние, Елисавета Петровна. Зря вы упорствуете, - шипел он ей на ухо.
- Я Родину не предавала.
- Всё понятно. Открывай! - крикнул он двери и снова повернулся к Лизе. - Идите, Елисавета.
"Расстрелять!" - каменным тоном приказал Чёрный человеку в форме. Перед смертью Лиза успела лишь заметить, что последний до боли похож на Сашу Никольского. Как в бреду виделось, что подруги нашли тело Лизы, подхватили его, понесли в госпиталь. А Лиза будто откуда-то сверху наблюдала и думала "Да куда ж вы меня несёте! Поздно уже, медам. А в госпитале только меня и не хватало - столько там раненых да контуженных!"
Конечно девочки не смогли спасти Лизу, поэтому отвели к мёртвым. Сидели там девушки - одна другой бледнее.
- А ты как умерла? - спросила Лисавета у Ниночки Микеладзе.
- Заболела и умерла, - печально ответила та.
- Но ты же не хочешь быть мёртвой?
- Не знаю. Всё равно мне, наверное.
- А я вот мёртвой быть не хочу! Сколько дел ещё сделать нужно! - и Лиза вскочила с, как оказалось, гроба, и тут же ожила.
Подбежала к Лене Пржевальской, которую убили на войне, но она тоже решила жить. Как героически Лена выглядела в этой рубахе, залитой кровью. Лиза поймала себя на мысли, что ей нравится этот воинственный вид.
Дальше был длинный коридор по направлению к госпиталю. Наверное, он был просто бесконечным, и Лизе то и дело мерещился Саша. Почему он постоянно исчезает? Лиза никак не успевает догнать его! "Куда ты? Стой, Саша!" И он остановился, у неё за спиной.
- Не оборачивайся, Лизавета. Ты должна идти вперёд, ты - огонь! На тебя вся надежда.
- Но куда? Куда же мне идти!
- Ты поймёшь! А Родина тебя не забудет.
- Саша!
- Я всегда буду с тобой, Лиза! Иди вперёд и не оборачивайся.
Она сделала несколько шагов, остановилась, потом уверенно пошла дальше. Наконец Лиза смогла переступить порог госпиталя. Там продолжало твориться что-то невообразимое. Поезда сменялись один за другим. Вот привезли отца Милы Колосовой. Врач в госпитале был один на всех, и наконец занялся его ранением. В результате страшной операции отец Милы остался без левой руки. Мила плакала.
- Как же он теперь писать будет? Он же левша!
- Милая моя, у него же есть ты! Ты помогать будешь!
Мила сидела на ступенях, а Лиза стояла напротив и гладила смолянку по плечам. Но вдруг белое пятно появилось на верхней площадке лестницы. Мила исчезла, и Лиза подняла голову.
Это был её любимый Микелетто. "Я везде тебя ищу!" - воскликнул он.
И Лизоньке казалось, будто он один из ангелов под куполом флорентийского Дуомо. А она стоит внизу и, даже если поднимется на цыпочки, может лишь до ступней его дотянуться. "Знаешь, я же не была во Флоренции ни разу, только фотокарточки видела. А ты наверное на всё своими чудесными глазами смотрел", - думает она.
Он стоял тёплый, невредимый и родной. Он говорил, что сделал что-то не так, и теперь его преследуют. Говорил, что у него ничего нет за душой, что уж точно теперь не лучшая партия для Лизы. А она ему рассказывала, как её обвинили в предательстве Родины, расстреляли, а она решила жить, потому что не могла оставить его одного. Лиза сняла с головы белую ленту и собрала ею растрёпанные волосы Микеле. Она плакала, но радовалась, что он жив, и она может его обнять.
А потом сон снова переменился. Вдруг Лиза решила, что нужно действовать, и отправилась в кабинет к Чёрному. Он услышала от кого-то из девушек, что он выдаёт разрешения. Лиза рывком распахнула дверь, быстро подошла к столу и увидела на нём ту самую белую ленту, что оставила Мишеньке. Колени у неё подогнулись, и Лиза опустилась на стул.
- Хотите поговорить, Елисавета Петровна?
- Говорят, вы тут разрешения выдаёте. Я за разрешением, - она понизила голос, чтобы не дрожал.
- На что вам выписать разрешение?
Лиза помедлила, взглянула на ленту ещё раз.
- На всё.
- Хорошо.
Он подписал какую-то бумагу. Выйдя из кабинета и подойдя к фонарю, Лиза увидела, что лист документа сплошь исписан словом "Liberte", а поверх рукою Чёрного - "Разрешаю всё".
"Да какое это теперь имеет значение?" - тихо произнесла Елисавета Огонь-Догановская, невидящими глазами глядя на мерцающий от февральского мороза фонарь.
...
Зарево. Пули. Тела и мундиры.
Это и вправду война.
Сёстры, эфир и кровавые дыры -
Она как всегда голодна.
Вот исчезают в водовороте
Те, кто мне дорог был.
"Девушка! Вы никого не спасёте!
Вы б поумерили пыл".
Шаг - на моих запястьях оковы,
И некуда бежать.
Ради тебя умереть готова,
Чтобы потом восстать.
Я буду ждать тебя вечно, мой Ангел,
Буду твоим Огнём.
Помнишь? Ведь это ты сказал мне,
Что мы никогда не умрём.