(no subject)
В Эрмитаже есть скульптура. Стоит у лестницы возле рубенсовского зала. Впервые я увидела её в две тысячи втором и долго ходила вокруг, пытаясь понять, чем она меня поразила. Это был год, когда я часто бывала в Эрмитаже и всегда приходила к ней. Потом был длинный перерыв, и вот я снова пришла десять дней назад. Боялась не найти, боялась, что ничего не увижу. Нашла сразу.
Это обнажённая девушка на коленях. Голова у неё не очень интересная - ну, голова и голова. Важно смотреть с правильного ракурса - сначала немного справа и спереди, потом справа и сзади. Грудь, живот, руки, спина, в таком вот порядке. Самое главное - ступни. Но это всё после, сначала - нежная сутулость, линия плеч и ещё что-то, что заставляло помнить её 12 лет.
Никто из приведённых за руку не понимал. Может, дело в том, что попадаешь к ней сразу после рубенсовского мяса - какие уж тут ступни… Затерянная в сумеречном проходном зале, самая маленькая среди псевдоантичных соседей с копьями и крыльями, она была только для меня. Открытая мной. Я ничего не знала про скульптора и вообще ничего не знала, интернет был тоже юн и на запросы молчал. Это сейчас можно за пару секунд узнать, пожать плечами и забыть, что Лоренцо Бартолини - самый значительный итальянский скульптор со времён Кановы, а скульптура “Вера в бога” - его самая известная работа, и выражает она... В гугле миллион фотографий, и даже с правильных ракурсов. И кто после этого пойдёт в Эрмитаж искать её у лестницы?
По идеологическим, видимо, соображениям у нас "Веру в бога" перевели как “Смирение”. Оба названия тогда казались мне странными, а теперь кажутся лукавством автора. Рядом та же модель изображена в виде нимфы, ужаленной скорпионом, - и снова никакая это не нимфа в традициях итальянского неоклассицизма. Не так опирается на руку, не так повернула голову. Мифология, философия, аллегория, метафора - всё это слова о соседних скульптурах, в них нет никакого “здесь и сейчас”. Впрочем, писать об искусстве я не умею, а умею только о себе.
Разные люди говорили мне, что глупо пытаться объяснить всё любовью. Помимо лирических переживаний, говорили они, есть много других мотивов, не менее сильных и уж точно более интересных. Это смущало меня, я соглашалась, и всё запутывалось. С искусством проще. В нём тоже полно мотивов, но сердце не ошибается, как в жизни, где легко принять один мотив за другой. Ещё не понимая, как я не понимала тогда, уже знаешь, что перед тобой. А что, собственно? Просто вещи, какими они были тогда, когда их любили.
Это обнажённая девушка на коленях. Голова у неё не очень интересная - ну, голова и голова. Важно смотреть с правильного ракурса - сначала немного справа и спереди, потом справа и сзади. Грудь, живот, руки, спина, в таком вот порядке. Самое главное - ступни. Но это всё после, сначала - нежная сутулость, линия плеч и ещё что-то, что заставляло помнить её 12 лет.
Никто из приведённых за руку не понимал. Может, дело в том, что попадаешь к ней сразу после рубенсовского мяса - какие уж тут ступни… Затерянная в сумеречном проходном зале, самая маленькая среди псевдоантичных соседей с копьями и крыльями, она была только для меня. Открытая мной. Я ничего не знала про скульптора и вообще ничего не знала, интернет был тоже юн и на запросы молчал. Это сейчас можно за пару секунд узнать, пожать плечами и забыть, что Лоренцо Бартолини - самый значительный итальянский скульптор со времён Кановы, а скульптура “Вера в бога” - его самая известная работа, и выражает она... В гугле миллион фотографий, и даже с правильных ракурсов. И кто после этого пойдёт в Эрмитаж искать её у лестницы?
По идеологическим, видимо, соображениям у нас "Веру в бога" перевели как “Смирение”. Оба названия тогда казались мне странными, а теперь кажутся лукавством автора. Рядом та же модель изображена в виде нимфы, ужаленной скорпионом, - и снова никакая это не нимфа в традициях итальянского неоклассицизма. Не так опирается на руку, не так повернула голову. Мифология, философия, аллегория, метафора - всё это слова о соседних скульптурах, в них нет никакого “здесь и сейчас”. Впрочем, писать об искусстве я не умею, а умею только о себе.
Разные люди говорили мне, что глупо пытаться объяснить всё любовью. Помимо лирических переживаний, говорили они, есть много других мотивов, не менее сильных и уж точно более интересных. Это смущало меня, я соглашалась, и всё запутывалось. С искусством проще. В нём тоже полно мотивов, но сердце не ошибается, как в жизни, где легко принять один мотив за другой. Ещё не понимая, как я не понимала тогда, уже знаешь, что перед тобой. А что, собственно? Просто вещи, какими они были тогда, когда их любили.