В поисках утраченного времени
Меня всегда невероятно очаровывало само заглавие эпопеи французского писателя, крупнейшего мастера прозы Марселя Пруста (1871-1922) «В поисках утраченного времени». Наконец приступила к чтению первого романа из семитомного цикла, объединенного этим названием и мои ожидания не были обмануты.
Очаровывало все - стиль автора, манера изложения в форме потока сознания. Это воспоминания, размышления и тема времени, жизни и любви - то, что больше всего люблю в литературе. Много сочинять не буду, лучше процитирую умных людей и сам текст произведения «В сторону Свана».
«Герои Пруста не революционеры, не реформаторы, не титаны, не страдальцы, но тени, вампирические фигуры с утонченным восприятием мира, различающие многомерные нюансы пейзажей, психологических отношений и эмоциональных настроений.
... главный герой Марсель восстанавливает в памяти переживания детства и юности, пытаясь осмыслить семантическую структуру собственной жизни, понять ее основные полюса притяжения, противоречия и вызовы, чтобы справиться с постоянным чувством энтропии, с ощущением того, что вместе с жизнью исчезает реальность как таковая.
Память, включая восстановление мельчайших подробностей, деталей и нюансов, выписанных у Пруста с исключительным мастерством и точностью, в этом случае становится инструментом спасения от ужаса бессмысленности», - пишет современный философ Александр Дугин.
А теперь затронувшие меня отрывки из романа, но это еще далеко не все:
«... даже в отношении самых незначительных мелочей повседневной жизни мы не являемся материальной вещью, тожественной для всех, с которой каждый может познакомиться, как с подрядными условиями или с завещанием; наша социальная личность создается мышлением других людей. Даже такой простой акт, как «видеть человека, с которым мы знакомы», является в значительной части актом интеллектуальным. Мы наполняем физическую внешность существа, которое мы видим, всеми ранее составившимися у нас понятиями о нем, и в целостной картине его, мысленно рисуемой нами, эти понятия несомненно играют преобладающую роль.
Много воды утекло с тех пор. Лестницы и стены, на которой я увидел медленное приближение отблеска свечи, давно уже не существует. Во мне тоже многое погибло из того, что, мне казалось, будет существовать всегда, и возникло много нового, родившего новые горести и новые радости, которых я не мог бы предвидеть тогда, подобно тому как тогдашние горести и радости с трудом поддаются моему пониманию в настоящее время…
Возможность таких часов навсегда исключена для меня. Но с недавних пор я стал очень хорошо различать, если настораживаю слух, рыдания, которые я имел силу сдержать в присутствии отца и которые разразились лишь после того, как я остался наедине с мамой. В действительности они никогда не прекращались; и лишь потому, что жизнь теперь все больше и больше замолкает кругом меня, я снова их слышу, как те монастырские колокола, которые до такой степени бывают заглушены днем уличным шумом, что их совсем не замечаешь, но которые вновь начинают звучать в молчании ночи.
Но когда эти страдания прекращались, я не понимал их больше; к тому же завтрашний вечер был еще далеко; я говорил себе, что у меня будет время подумать, несмотря на то, что это время не могло принести мне никаких новых сил, что дело шло о вещах, не зависевших от моей воли, и что только промежуток времени, отделявший их от меня, делал их для меня менее вероятными.
Есть много случайного во всем этом, и другая случайность - наша смерть - часто не позволяет нам дождаться случайного благоволения памяти.
Я нахожу очень разумным кельтское верование, согласно которому души тех, кого мы утратили, пребывают пленницами в каком-нибудь бытии низшего порядка, в животном, в растении; в неодушевленном виде, действительно утраченными для нас до того момента - для многих вовсе не наступающего, - когда мы вдруг оказываемся подле дерева или вступаем во владение предметом, являющимся их темницей. Тогда они трепещут, призывают нас, и, как только мы их узнали, колдовство разрушено. Освобожденные нами, они победили смерть и возвращаются жить с нами.
Так же точно дело обстоит с нашим прошлым. Потерянный труд пытаться вызвать его, все усилия нашего рассудка оказываются бесплодными. Оно схоронено за пределами его ведения, в области, недостижимой для него, в каком-нибудь материальном предмете (в ощущении, которое вызвал бы у нас этот материальный предмет), где мы никак не предполагали его найти. От случая зависит, встретим ли мы этот предмет перед смертью или же его не встретим».