Вселенная в будничном пейзаже
«Творчество Питера Брейгеля Старшего - наивысшее выражение нидерландского Ренессанса. Именно гений Брейгеля поднял живопись Нидерландов на недостижимую высоту. Как и всякий подлинный живописец, Брейгель вкладывал в свои творения глубокий философский смысл.
Направленные против жестокости и несправедливости, его работы донесли до нас острую боль их создателя, тревогу за судьбы родины и мира, народа и человечества. Но эта боль соединялась с неиссякаемом верой в совершенство и достоинство личности человека, с мечтой об идеальном устройстве мира на основах гармонии, разума, света и чистоты.
Мы не можем знать всего, что довелось создать Брейгелю - «художнику величайшего трудолюбия и великолепного мастерства». Любая его картина, любой рисунок, дошедшие до нас, - бесценный дар. Но и среди этих шедевров есть такие, в которых мастер выразил себя особенно полно. В их ряду - цикл картин; известных теперь под общим названием «Времена года».
П.Брейгель «Сенокос»
Мир, в котором жил Питер Брейгель, не знал покоя... Жители гордых и богатых нидерландских городов были задавлены налогами, унижены постоянным страхом, растущим бесправием. Дым от костров инквизиции стлался по улицам, люди боялись доверять друг другу, с тревогой ожидали завтрашний день, с тоской вспоминали вчерашний.
Тогда Нидерланды не были еще единым государством. Однако общая судьба и общие страдания сближали жителей Фландрии, Эно, Брабанта, Лимбурга и других небольших провинций, что издавна назывались Нидерландами - Низкими землями. А Брейгель жил и в Антверпене, и в Брабанте, прошел через много городов и сел, и теперь уже никто не знает, какое место в Нидерландах почитал он своей родиной: ничто не было ему чужим в этом пасмурном краю, уже тогда прославленном в Европе редким трудолюбием своего народа, непокорным его нравом и умением стойко бороться с любыми испытаниями.
Когда Питер Брейгель писал свои «Времена года», казалось, силы и терпение людей были на исходе... А в жизни самого Брейгеля словно наступило некоторое успокоение. Художник женился, у него был годовалый сын. Недавно перебрался он из Антверпена в Брюссель - столицу Брабанта, да, в сущности, и всех Нидерландов, - нарядный город, где был великолепный, почти королевский двор, где остро и беспокойно ощущалось движение политической жизни.
За свою не слишком долгую жизнь Брейгель написал множество картин, где мир был блистательно великолепен и одновременно страшен. На картинах его переливались густые, сияющие цвета; крошечные, тщательно прописанные детали сливались в величественно-стройное целое. Но эти удивительные краски, упругие, мастерски найденные линии изображали - и очень часто уродливых, жалких людей, видения, подобные ночным кошмарам. Чудовищ, отвратительных, невероятных, кажущихся живыми, существующими реально.
Художник с юности видел жестокость, пытки, казни - все это не укладывалось в сознании; душа его была потрясена, а ум отказывался объяснить царящую несправедливость, понять, почему попираются доброта, простая человечность. И потрясение это рождало в картинах Брейгеля странный, будто вывернутый наизнанку мир, где жили отвратительные, наводящие ужас нелюди, явившиеся из самых мрачных народных сказаний.
Борьба грозных социальных сил была неведома Брейгелю, но тревожное ее эхо оживало в написанных им фантасмагориях, где нечисть омерзительно и вместе с тем точно пародировала людскую жестокость, где за адскими гримасами существ, созданных смятенной фантазией живописца, чудилось само людское горе, истекающее кровавыми слезами.
Таков мир в знаменитейших картинах Брейгеля, написанных незадолго до «Времен года», - в «Триумфе смерти», «Безумной Грете», да и во многих других его произведениях... Исключения были редки - художник воспринимал мир как юдоль горя, царство обмана, страданий нравственных и телесных.
Только в природе, что виднелась в глубине его картин, оставались крупицы гармонии и покоя. Зрители находили в картинах мастера нечто созвучное собственным тревогам, собственному томительному беспокойству; согласие же линий и красок вносило чувство успокоения в мятущийся, обезумевший мир. Но художник ощущал, вероятно, что не может искусство жить лишь отрицанием, горечью, болью.
Он начинал задумываться о том, что есть и такое, перед чем бессильны произвол, лихолетье, даже суды и казни. Все равно остается радость любви, трудное счастье матерей, неизменна череда часов, дней, лет; все равно подымается по утрам солнце и дышит теплой влагой земля весной; ласточки проносятся над шпилем ратуши, распускаются цветы, зреет хлеб. Рано или поздно нехитрые эти истины открываются не просто уму, но сердцу художника. И тогда легче и глубже дышится, иной мерой измеряет мастер горести и радости бытия: Нет, Брейгель не стал иным.
Просто, видимо, настала потребность увидеть свою землю как целый мир, разглядеть за будничной жизнью земляков труды и дни человечества. Ему еще придется вернуться к горечи прежних картин. Но он должен был познать и показать гармонию, мудрость мира. Мира, без веры в который нельзя жить людям. И Брейгель написал «Времена года».
Попутно заметим, что никому неведомо, сколько в серии было работ. Предполагают и четыре, и пять, и даже двенадцать - по числу месяцев. Скорее всего, их было шесть - сохранился документ 1594 года, где говорится о шести картинах, представляющих двенадцать месяцев.
Все они почти одного размера - полтора с небольшим метра в длину, все написаны маслом на дереве, как обычно работал Брейгель. Важны не сами времена года, но что-то иное, несравненно более существенное: быть может, мучительное беспокойство природы, когда меняется ее сокровенная жизнь... А возможно, и сосредоточенная, загадочная жизнь людей в огромном, распахнутом взгляду мире, жизнь, созвучная ритмам самой природы...
П.Брейгель «Охотники на снегу»
Брейгель будто не приемлет вполне им же изображенную гармонию между людьми и природой, он насторожен и недоверчив, хотя сам с несомненной пылкостью стремится создать исполненную мудрого покоя картину.
Только в «Охотниках на снегу» совершается, наконец, это таинство, когда художник без оговорок и иронии, без скорби и скепсиса принимает и воссоздает гармонию Вселенной. Именно Вселенной. Нигде еще так не открывался простор земли, «планеты Земля», как сказали бы мы сейчас. Более того, сегодняшний зритель может по праву добавить, что в этой картине Брейгель обрел «космическое видение»: так грандиозен и бесконечен пейзаж, так бездонно холодное светлое небо, так искусно соединены художником сиюминутные заботы людей с величественным течением времени.
Все есть в этой картине: даль, которую не охватить взглядом, и близкие - как будто можно дотянуться рукой - шершавые стволы звонких от мороза деревьев; печальные, безлюдные скалы у самого горизонта и дома, излучающие покойное тепло. Торопливый шаг сосредоточенных охотников и беззаботные дети на льду; есть здесь стремительный полет синицы и неподвижная тяжесть льда, глубокие следы в пушистом снегу; трогательный мостик, по которому идет женщина с охапкой хвороста, и кусты, узенькие улицы, речки, колокольня, рощи; башенки, крутые склоны и уютные дорожки между сугробами... Все это уменьшается к горизонту, но не кончается, тянется в бесконечность. Земля доверчиво и дружелюбно открывается взгляду. И покой, неведомый прежде яростной кисти Брейгеля, льется с картины в душу зрителя.
В истории живописи много зимних пейзажей. Но ни один из них не создает подобного впечатления Вселенной, открытой взгляду и разуму. Здесь настало время сказать о том, что труднее всего объяснить словами: в чем же единственность, неповторимость живописи Брейгеля, почему именно его линии, его краски способны превратить будничный пейзаж в вещую картину, где оживает не просто земля Брабанта, а действительно сама Вселенная.
Вот Брейгель берет кисть - он и объем насыщает настойчивой густой материальностью, в его фигурах есть особая литая плотность, словно изображенным персонажам или предметам «тесно» в очертаниях, данных художником. Вот создается удивительный узор темных силуэтов людей и собак на фоне снега.
В неподвижности навсегда остановленных в картине людей чудится никогда не прекращающееся движение. Уверенный шаг охотников к долине объединяет первый план с простором огромного пейзажа. А летящая на фоне дальних гор синица - она рядом с нами, быть может, даже ближе к нам, чем охотники. Мастерским этим приемом соединяется самое близкое с самым далеким, малое - с великим, сиюминутное - с вечным.
И продуманная, головокружительная ритмика опущенных снегом древесных стволов и ветвей, как музыка, выверенная мозаика заснеженных крыш, округлость кустов, упругие очертания гор так перекликаются с контурами фигур охотников. Единая «мелодия» линий и форм повторяется всюду, варьируется на разные лады, заставляя ощущать дальние горы и бег щенка, поступь охотников, и лет птицы как части одного целого и неделимого мира - огромного, но нечужого, пусть незнакомого, но не внушающего тревоги.
А цвет - он звучит здесь с непривычной строгой умиротворенностью. Снег чуть золотист, строгие очертания сизо-голубых речек и прудов уверенно ведут вдаль. Во льду, точно приникая к заснеженной земле, отражается небо. Желтоватые ветки на снегу, кирпич и дерево домов вносят теплые оттенки в палитру зимы: у горизонта теплеют и небо и горы - тепло и холод сначала спорят, а затем сливаются на последнем плане, знаменуя наступив шее согласие колорита.
Перед «Охотниками на снегу» можно поверить, что великий мастер хоть ненадолго отошел от мучительной веры в несправедливость жизни,. от мысли о невнятности ее путей, или, скорее, как думали в ту пору, рока. Только тот, кто изведал всю меру отчаяния, способен понять, что обыденное течение трудов и дней - уже счастье, что Вселенная огромна, удивительна и сказочно интересна.
Ибо вещи, явления в «Охотниках на снегу» обрели утерянный ими первоначальный и добрый смысл: греет, но не сжигает огонь; легко парят птицы - не воронье каркает над пепелищем; даль не пугает, а привлекает открытостью - земля не юдоль печали, а обжитой дом людей. Трудно отыскать в истории искусства другую картину, в которой планета земля ощущалась 6ы как драгоценная обитель всего человечества и каждого человека».
Из книги «Этюды об изобразительном искусстве»