Д.А. Девять дней
Сегодня девять дней со дня смерти Дмитрия Анатольевича Индейцева.
Я по-прежнему не могу в это поверить, хотя своей рукой бросила горсть земли на гроб. Наверное, с ним пришло прощаться почти двести человек. Д.А. был не похож на себя, и хочется вспоминать его живым, да и кажется все время, что он где-то рядом.
Я точно знаю, что если действительно сегодня решается, каков будет путь души, ничьи молитвы и воспоминания не нужны для этого решения Господу. Она пойдет светлой и прекрасной дорогой, и там Д.А. останется собой, таким же щедрым, светлым и прекрасным, и будет дарить свой свет и энергию тем, кто с ним рядом, и тем, кто остался здесь и по-прежнему любит его.
Впервые я увидела Д.А. 13 февраля 1996 года на защите диплома, он был председателем ГЭК. Дмитрий Анатольевич, встряхивая кудрями до плеч и пронизывая магистрантов взглядом, раскатистым голосом задавал вопросы. Было видно, что ему интересно, что он согласен или, может быть, несогласен, и это неравнодушие и мощь не умещались в аудитории. "Павел Андреевич, а кто это?" - тихонько спросила я Жилина. "Это Индейцев",- кратко объяснил мне Павел Андреевич и, посмотрев на озадаченную меня, улыбнулся и сказал: "Да, вот он такой". Мы (serge_g239 и я) собирались идти в аспирантуру в ИПМаш, где Д.А. был замдиректора по науке. Мой энтузиазм по поводу этого решения сразу резко возрос, и еще мне стало смешно, потому что Д.А. походил скорее на морского волка, чем на начальника советской или постсоветской эпохи. Иногда он сидел в тельняшке, иногда в костюме, то с хвостиком, то с распущенными кудрями, и заполнял своей энергией любое помещение. Наверное, только у моря ему не было тесно.
Сколько раз мы аспирантами ходили в его кабинет пить с ним чай, сколько сушек мы там съели за научными разговорами! Дверь его практически никогда не закрывалась. Как бы он ни был занят, он всегда находил время для разговора с молодыми ребятами. К нему постоянно приходили просить помощи, в которой он практически не мог никому отказать. Это были какие-то административные или денежные вопросы, научные проблемы, - Дмитрий Анатольевич что-то организовывал, раздавал деньги и идеи, обсуждал науку, вовлекая в это тех, кто зашел, возможно, случайно. Иногда, мне кажется, он куда-то убегал от нас поработать в тишине. Рядом с ним всегда кипела жизнь, всегда было радостно и интересно, как и рядом с Павлом Андреевичем, присутствовала тень волшебства. Дмитрий Анатольевич сочетал в себе несочетаемое. Он одновременно был убежденным коммунистом и убежденным христианином, при этом он с уважением относился к чужим, в том числе противоположным, убеждениям. Я помню, как однажды он тихо нецензурно при мне ругнулся, я возмутилась, он стал уверять меня, что мне послышалось, и с тех пор никогда при мне ничего такого не произносил, зато я его однажды шокировала во время организации конференции тем, что пять раз чертыхнулась в одной фразе.
Как было бы хорошо вернуть те давние времена, когда во время нашей Школы-конференции мы вместе сидели на докладах. Утром Д.А. в любую погоду шел купаться и возвращался готовый к бою. Любой доклад, на котором он находился, становился интереснее в сто раз, когда Д.А. начинал задавать вопросы. Я помню, как однажды я в конце 90-х в попытке найти грант на поездку на конференцию привела к нам французского атташе по науке Бертрана де Лагарда Монлезена. ("Леночка! Где ты их находишь?"- в недоумении спросил меня Д.А. и увлек атташе научной дискуссией, в которой я должна была показать, что могу переводить с русского на французский и наоборот.) Разговор между ними был крайне интересен, Д.А. даже стал намекать на Бородино, а я пыталась его пихать локтем, намекая, что Бертран де Лагард предпочитает сейчас не говорить по-русски, но прекрасно все понимает. Д.А. подарил ему гору трудов наших конференций и рассказами об ИПМаше поразил Бертрана де Лагарда настолько, что тот еще поехал с нами в Репино и потом снова заходил в институт. "А, Индейцев здесь!" - радостно сказал атташе.- "По всем этажам слышен его марсельский голос!"
Дмитрий Анатольевич всегда ужасно радовался, когда в ИПМаше у кого-то рождались дети. Было ощущение, что мы все немножко его дети, и наши дети - тоже. Молодым родителям он помогал во всем и давал зеленый свет. Детишек можно было водить в ИПМаш, Д.А. с радостью с ними общался. Мои там своротили фикус и унесли дорогой их сердцу подарок - модель танка. Они помнят и любят Д.А. А однажды на банкете на APM Дмитрий Анатольевич взял нашего Ивана (тогда младенца) на руки и с ним танцевал и подкидывал его в воздух. Иван в то время не разрешал посторонним к себе приближаться, и я боялась, что он устроит страшный скандал, но Иван почему-то был очень доволен и только хохотал.
Именно Дмитрий Анатольевич, я уверена, в те годы, когда Владимир Павлович Булатов создавал наш институт, силой своей личности смог привлечь туда лучших механиков Петербурга, создать ту обстановку, куда всех тянуло, и где люди работали вне зависимости от того, платили ли зарплату. Это казалось невозможным, но рядом с ним вообще происходили невозможные вещи.
Не описать и не рассказать, насколько Дмитрий Анатольевич был настоящим - настоящим ученым, настоящим человеком, излучавшим силу и радость, как солнце. Он давал другим, не считая. Когда он опасно заболел, я верила, что он справится. Он вел семинары - из дома, из больницы, иногда приходя в ИПМаш. Казалось, он держится. Накануне смерти он председательствовал в Диссертационном совете. Не выдержало сердце... он умер "у подножья пушки и в сапогах", как сказал Пепе об Антонио. Мы не смогли его уберечь. (Это абсурдно, но это ощущение со мной.) Я не могу поверить, что больше его не увижу. Мне все время кажется, что его взгляд впередсмотрящего, движение его львиной гривы, задумчивое выражение, когда он пытается что-то решить и понять, его улыбка по-прежнему с нами. И словно два крыла осеняют и дарят нам защиту.
Я по-прежнему не могу в это поверить, хотя своей рукой бросила горсть земли на гроб. Наверное, с ним пришло прощаться почти двести человек. Д.А. был не похож на себя, и хочется вспоминать его живым, да и кажется все время, что он где-то рядом.
Я точно знаю, что если действительно сегодня решается, каков будет путь души, ничьи молитвы и воспоминания не нужны для этого решения Господу. Она пойдет светлой и прекрасной дорогой, и там Д.А. останется собой, таким же щедрым, светлым и прекрасным, и будет дарить свой свет и энергию тем, кто с ним рядом, и тем, кто остался здесь и по-прежнему любит его.
Впервые я увидела Д.А. 13 февраля 1996 года на защите диплома, он был председателем ГЭК. Дмитрий Анатольевич, встряхивая кудрями до плеч и пронизывая магистрантов взглядом, раскатистым голосом задавал вопросы. Было видно, что ему интересно, что он согласен или, может быть, несогласен, и это неравнодушие и мощь не умещались в аудитории. "Павел Андреевич, а кто это?" - тихонько спросила я Жилина. "Это Индейцев",- кратко объяснил мне Павел Андреевич и, посмотрев на озадаченную меня, улыбнулся и сказал: "Да, вот он такой". Мы (serge_g239 и я) собирались идти в аспирантуру в ИПМаш, где Д.А. был замдиректора по науке. Мой энтузиазм по поводу этого решения сразу резко возрос, и еще мне стало смешно, потому что Д.А. походил скорее на морского волка, чем на начальника советской или постсоветской эпохи. Иногда он сидел в тельняшке, иногда в костюме, то с хвостиком, то с распущенными кудрями, и заполнял своей энергией любое помещение. Наверное, только у моря ему не было тесно.
Сколько раз мы аспирантами ходили в его кабинет пить с ним чай, сколько сушек мы там съели за научными разговорами! Дверь его практически никогда не закрывалась. Как бы он ни был занят, он всегда находил время для разговора с молодыми ребятами. К нему постоянно приходили просить помощи, в которой он практически не мог никому отказать. Это были какие-то административные или денежные вопросы, научные проблемы, - Дмитрий Анатольевич что-то организовывал, раздавал деньги и идеи, обсуждал науку, вовлекая в это тех, кто зашел, возможно, случайно. Иногда, мне кажется, он куда-то убегал от нас поработать в тишине. Рядом с ним всегда кипела жизнь, всегда было радостно и интересно, как и рядом с Павлом Андреевичем, присутствовала тень волшебства. Дмитрий Анатольевич сочетал в себе несочетаемое. Он одновременно был убежденным коммунистом и убежденным христианином, при этом он с уважением относился к чужим, в том числе противоположным, убеждениям. Я помню, как однажды он тихо нецензурно при мне ругнулся, я возмутилась, он стал уверять меня, что мне послышалось, и с тех пор никогда при мне ничего такого не произносил, зато я его однажды шокировала во время организации конференции тем, что пять раз чертыхнулась в одной фразе.
Как было бы хорошо вернуть те давние времена, когда во время нашей Школы-конференции мы вместе сидели на докладах. Утром Д.А. в любую погоду шел купаться и возвращался готовый к бою. Любой доклад, на котором он находился, становился интереснее в сто раз, когда Д.А. начинал задавать вопросы. Я помню, как однажды я в конце 90-х в попытке найти грант на поездку на конференцию привела к нам французского атташе по науке Бертрана де Лагарда Монлезена. ("Леночка! Где ты их находишь?"- в недоумении спросил меня Д.А. и увлек атташе научной дискуссией, в которой я должна была показать, что могу переводить с русского на французский и наоборот.) Разговор между ними был крайне интересен, Д.А. даже стал намекать на Бородино, а я пыталась его пихать локтем, намекая, что Бертран де Лагард предпочитает сейчас не говорить по-русски, но прекрасно все понимает. Д.А. подарил ему гору трудов наших конференций и рассказами об ИПМаше поразил Бертрана де Лагарда настолько, что тот еще поехал с нами в Репино и потом снова заходил в институт. "А, Индейцев здесь!" - радостно сказал атташе.- "По всем этажам слышен его марсельский голос!"
Дмитрий Анатольевич всегда ужасно радовался, когда в ИПМаше у кого-то рождались дети. Было ощущение, что мы все немножко его дети, и наши дети - тоже. Молодым родителям он помогал во всем и давал зеленый свет. Детишек можно было водить в ИПМаш, Д.А. с радостью с ними общался. Мои там своротили фикус и унесли дорогой их сердцу подарок - модель танка. Они помнят и любят Д.А. А однажды на банкете на APM Дмитрий Анатольевич взял нашего Ивана (тогда младенца) на руки и с ним танцевал и подкидывал его в воздух. Иван в то время не разрешал посторонним к себе приближаться, и я боялась, что он устроит страшный скандал, но Иван почему-то был очень доволен и только хохотал.
Именно Дмитрий Анатольевич, я уверена, в те годы, когда Владимир Павлович Булатов создавал наш институт, силой своей личности смог привлечь туда лучших механиков Петербурга, создать ту обстановку, куда всех тянуло, и где люди работали вне зависимости от того, платили ли зарплату. Это казалось невозможным, но рядом с ним вообще происходили невозможные вещи.
Не описать и не рассказать, насколько Дмитрий Анатольевич был настоящим - настоящим ученым, настоящим человеком, излучавшим силу и радость, как солнце. Он давал другим, не считая. Когда он опасно заболел, я верила, что он справится. Он вел семинары - из дома, из больницы, иногда приходя в ИПМаш. Казалось, он держится. Накануне смерти он председательствовал в Диссертационном совете. Не выдержало сердце... он умер "у подножья пушки и в сапогах", как сказал Пепе об Антонио. Мы не смогли его уберечь. (Это абсурдно, но это ощущение со мной.) Я не могу поверить, что больше его не увижу. Мне все время кажется, что его взгляд впередсмотрящего, движение его львиной гривы, задумчивое выражение, когда он пытается что-то решить и понять, его улыбка по-прежнему с нами. И словно два крыла осеняют и дарят нам защиту.