Вне контекста...
Проба сил в написании фэнтезийно-магической боёвки
Чайв презрительно ткнул копьём в сторону вражеского лагеря.
− Хе, вот как плохо заключать союзы с глупыми и жадными разбойниками!
Присутствующие уже минут десять внимали речам вождя. Вэйдж - со своим обычным каменным выражением лица, Ксэдри - скорчив настолько демонстративно-внимательную гримасу, что у Чайва чесались руки его стукнуть, Ёрча и Ачшви - флегматично грызя сушёный батат (Ёрча присутствовал как самый старый и мудрый из оборотней, Ачшви - как самый любопытный), фамильяр Чайва - устремив печально-укоризненный взгляд на хозяина, вот уже неделю таскающего его (толстого, важного и ленивого) то туда, то сюда. Остальные - полсотни оборотней и три десятка лучников - давно уже перестали делать вид, что хоть как-то участвуют в совете, и разбрелись по поляне. Кто пользовался передышкой после двухдневного перехода, чтобы урвать немного времени для сна, кто жевал прихваченные из Тямбры припасы, кто для порядка прямо проверял оружие.
− Эрл Цэвик надеялся, что его союзник пойдёт ему на помощь по левому берегу. Тогда они бы вместе подошли к Теснине Тайх и попытались закидать нас шапками, высоко-высоко бросая те шапки вверх, хе! Одна беда: майор Амусал - глупый и жадный разбойник. Глупым быть плохо! Жадным быть не так плохо, даже совсем неплохо! Но для глупых всё − равно плохо! Всегда надо быть более умным, чем жадным! А Амусал решил, что раз мы все ждём Цэвика над Тесниной, чтобы с тамошних обрывов бросать ему на голову камни и навоз…
− А мы его ждём? - озабоченно спросил Ксэдри. - Нехорошо может выйти: он придёт, а нас там нет… Обидеться может.
− Ничего, он всё равно обиженный так, что дальше некуда, а вдобавок ему ещё долго идти, хе… − успокоил шамана Чайв. - А пока что его за нас подождут Вьярх и Ухрин. Они очень громко его ждут - то, что нас там нет, никто и не заметит...
- А вдруг всё-таки недостаточно громко?
- Достаточно: вместе с Вьярхом и Ухрином над тесниной сидит Сколкомэх с малым шебуршавником. А майор Амусал думает, что пока все ждут над тесниной, он может спокойно переправляться и грабить наши деревни. А потом не торопясь идти к Теснине с другой стороны - по нашей земле, где нет ни обрывов, ни утёсов… а совсем потом - хвастаться, какой он умный. Так вот: он совсем не умный, хе! - вождь интригующе замолчал. В ответ оборотни встрепенулись, готовые действовать.
− Да, гремучий… − вздохнул Ксэдри. - Он не умный, совсем не умный. Ты много-много умнее. Так что мы с ним, таким неумным, делать будем? Учить уму-разуму?
− Учить его надо было, пока ещё мелкий был - ремнём пониже спины. А сейчас мы его будем просто обижать, хе!
− И как мы его будем обижать? - поинтересовался Вэйдж. - Пойдём к деревне, хорошенько выспимся, а утром, когда он придёт её грабить, скажем ему «Амусал, ты не прав!»?
− Слишком долго, муторно и необидно… - покачал головой вождь. - Мы его будем обижать этой ночью, хе! Вот, смотрите… Амусал поставил лагерь у реки. С юго-западной стороны - опушка леса. С юга - немного открытого места и тропа к деревне. С северо-запада - большой песчаный холм. Лагерь ближе к склону холма, потому что из леса могут прийти злые лесные варвары… - Чайв выразительно поглядел на присутствующих. - По открытому месту варвары не пойдут - там всё просматривается и простреливается. А на холм варварам пришлось бы долго и нудно лезть, а потом, спотыкаясь и падая, топать вниз…
− А из леса придут злые варвары? - снова перебил Чайва Ксэдри. - Нехорошо может выйти: их ждут, а они не приходят…
− Хе, злые варвары обязательно придут! Вэйдж, вы должны к ним прийти из леса, хе! А потом ещё раз прийти. И ещё раз. Пока им не надоест. А когда надоест - ещё раз, и ещё раз…
− Пока не надоест нам? - поинтересовался Вэйдж.
− Нет! Пока я не проснусь перед рассветом, хе! Вы только не подходите слишком близко и слишком надолго. Зачем злым лесным варварам далеко отходить от леса? Немножко пришли, немножко постреляли − и обратно, в лес…
− Много голов мы так не принесём… − заметил Вэйдж.
− Головы я кому надо поотрываю сам… - ухмыльнулся Чайв. - А вы мне принесите их нервы, намотанные на локоть, хе! Ходите к ним в гости всю ночь. Если в кого-то попадёте, кому-то же и хуже, а если нет - не беда.
− А ты чего с нами в гости не сходишь?
− А я с вами… − вождь повернулся к оборотням, - тоже пойду в гости. Но я большой и важный герой, хе! Я такой большой и важный, что не буду торопиться, хе! Сначала я хорошенько высплюсь, пока Вэйдж с охотниками будут ходить в гости, и опять ходить, и опять ходить. Потом проснусь и пойду с вами не торопясь, в обход, через холм.
− Фхррь… Плохо пойдёшь… − хмыкнул Ачшви, младший из двоих оборотней. - Ты толстый и важный, а склон крутой и сыпучий. Плохо будешь ходить, смешно будешь падать, хе!
− Нее… Я толстый, важный и умный. Если я собрался лезть на сыпучий склон - значит, я знаю, где по нему можно хорошо пройти. А все вы вокруг будете смешно падать, хе!
− А как вниз идти - тоже знаешь? - продолжал допытываться оборотень.
− Знаю, конечно… − радостно заявил Чайв. - Никак, хе! Там склон такой крутой, что никто, у кого мозги на месте, по нему не пойдёт! А у кого не на месте - тот, может, и пойдёт, да ходить будет недолго, свалится!
− Так мы что, не будем спускаться? - фыркнул Ачшви (Ёрча, более старый и опытный оборотень, ухмыльнулся в усы − он уже понял замысел Чайва). - Встанем на холме, будем махать врагам руками и корчить рожи?
Чайв на секунду призадумался.
− Нет, ты глупый план говоришь, хе! Как они из лагеря рожи разглядят? А начнём им обидные слова кричать - совсем глотки сорвём, хе! Так что спускаться надо. Но вниз ходить не надо. Надо вниз. Не надо ходить… − Благодарные слушатели упустили тот момент, когда вождь достал одеяло. Теперь он сидел, завернувшись в него, и потихоньку заваливался набок. - Я спать. До рассвета. Если на нас вдруг нападут - не пытайтесь меня будить, просто уносите. Хрррр…
− Вот же сволочь… - пробормотал Ачшви, убедившись, что вождь не притворяется, а действительно спит. В голосе оборотня было поровну возмущения и восхищения.
− Можешь его пнуть… - предложил Ксэдри.
− Пнул бы, так ведь всё равно не проснётся, зараза… - к возмущению и восхищению прибавился верноподданический пафос. - Пойду последую его примеру. Днём, похоже, поспать не получится, вздремну сейчас… Ээээ… А где Ёрча?
- Ёрча умный, - объяснил Ксэдри. - Ёрче не нужен благой пример. Ёрча уснул за три вздоха до Чайва, перед этим отползя в кусты. Ёрча настоящий воин, тебе ещё до него расти и расти.
− Фхррь… Да ну вас! - Ачшви исчез вслед за старшим товарищем. А Ксэдри склонился над спящим вождём.
− Хе, много говорил, долго говорил, громко говорил, а о самом важном, как всегда, забыл… − шаман просунул руку под одеяло и бесцеремонно зашарил у Чайва за пазухой.
− Если кто другой помнит, почему бы и не забыть… − Вэйдж потянулся до хруста в суставах и встал. - Пойду-ка к охотникам, буду делить их на три головы, чтобы в гости ходить по очереди.
Ксэдри наконец-то нащупал то, что искал. Рука шамана вынырнула из-за пазухи Чайва, бережно сжимая маленькую юлу из игл и медных полос на волосяной нити.
− Вторник… − пробормотал шаман. - Опять наполовину пустой. Мне этой ночью спать не светит, хе!
* * *
Стрела ударила в полог палатки. Наконечник, пробивший промасленную парусину, сперва клюнул вниз, потом запрокинулся вверх - древко, оставшееся снаружи, перевесило.
- Козлы колючие… свиньи недорезанные… чтоб вам собственными стрелами трижды подавиться и шесть лет от них же запором страдать! - десятник Логаш перевернулся на другой бок, - когда же вы утихомиритесь-то?!
Десятнику Логашу было плохо. Десятник Логаш, и без того усталый после переправы, провёл полночи на дежурстве, карауля со своим отрядом лагерь со стороны опушки, дёргаясь от каждого шороха, а отдельно - от каждой пущенной издали наугад стрелы. Одна такая стрела - то ли шальная, то ли не издали и не наугад - свалила одного из бойцов Логаша, впившись ему под рёбра.
Час назад отряды караульных сменились. Логаш отправился в свою палатку, но на беду та оказалась слишком близко от края лагеря…
Ещё раз мрачно глянув на четыре наконечника, торчащих из верха палатки, десятник твёрдо решил, что до утра его с постели не поднимет никто: ни горцы, ни Лунный Зверь, со всеми своими присными, ни даже лично майор Амусал. Потом поплотнее свернулся в калачик под ростовым щитом и ещё раз попытался уснуть.
Минут на десять это даже получилось…
* * *
− Ж-шурхо-шурхо-шурхо-шурхо… - юла, вылетев из руки шамана, закружилась, раскручивая нить, привязанную к среднему пальцу. Внутри неё что-то пересыпалось, шуршало…
Ксэдри сидел неподвижно, с плотно закрытыми глазами. Его правая рука словно жила отдельно от остального тела - быстрая, безошибочно точная в движениях.
− Ж-шурхо-шурхо-шурхо… - нить раскручивается. Юла беспорядочно, дёргано пляшет в пыли. Рука шамана движется над ней, на долю мгновения опережая её движения, принимая юлу в ладонь всякий раз, когда та, устав вращаться, начинает валиться на бок.
Под веками шамана царила тьма. Привычная темнота безлунной ночи, темнота, в которой теряются все образы, кроме редких полос и пятен абсолютно белого. Темнота, наполненная звуками и запахами. Темнота, полная движения, отдающегося в каждом волоске на коже…
− Ж-шурхо-шурхо-шурхо… − ночь колышется вокруг. Ночь прячет тех - быстрых, чуждо и пугающе пахнущих, бродящих вокруг, отступающих перед растопыренными иглами и грозным топотом, снова кружащих, чтобы ударить…
− Ж-шурхо-шурхо-шурхо-шурхо… − рядом, пряча морду за веером его игл и прикрывая его морду веером чётких белых пунктиров, переступает второй. Топает, гремит хвостом, проворачивается на месте, то принимая направление Ксэдри, то задавая своё, едва почуяв угрозу с новой стороны…
− Ж-шурхо-шурхо-шурхо… − рядом - свой, безошибочно узнаваемый запах. Рядом - частое-частое дыхание, в одном ритме с его. Рядом - тревожный топот и шуршание, одновременно предупреждающие «Опасность!» и успокаивающие «Я здесь!». Рядом - Иглы. Множество острых игл, за которыми Ксэдри прячется. Иглы, о которые Ксэдри боится уколоться, подстраиваясь под движения второго, поворачивающегося на месте то в одну, то в другую сторону…
− Ж-шурхо-шурхо-шурхо-шурхо… − два дикобраза ворочаются, переступают, то и дело резко меняют направление шага, чтобы встретить иглами чью-то когтистую лапу, чью-то жарко дышащую морду…
− Ж-шурхо-шурхо-шурхо… − юла крутанулась в последний раз и завалилась набок, на безошибочно подставленную ладонь шамана. Пальцы Ксэдри бережно сомкнулись вокруг вторника. Внутри что-то шуршало, пересыпаясь. Очень медленно, осторожно, словно в юле и впрямь сидел второй, и любое резкое движение могло его спугнуть, он взял артефакт в ладони, словно отогревая. Шаман сидел так ещё десять минут, потом открыл глаза и повернулся к стоящему за спиной Чайву.
− Держи, гремучий. И поосторожнее…
− Не бойся… − Чайв бережно принял вторник и остался стоять, пряча его в ладонях. - И не с такими дрались! Ничего со мною не случится, хе! Не потеряет наш клан великого и могучего вождя!
− Делать мне нечего, только за тебя бояться! - фыркнул шаман - Со вторником поосторожнее! Потеряешь его - что делать будем?!
− Хе, новый сделаете! Долго ли вам с Ухрином?!
− Долго! Очень долго! Это нового вождя сделать недолго! Таких как ты можно десяток за ночь сделать! Пальцем сделать!
− Ну вот ты и иди, делай! - ухмыльнулся вождь. - Сразу как в Тямбру вернёмся. Посмотрим, что у тебя выйдет!
− Хе, пусть вождей делают те, кто ничего хорошего делать не умеет. А у меня всегда дела есть: и дома, и в Тямбре, и здесь. Ты вот спал, много спал, а я как не спал, так и не буду спать - мне сидеть, сторожить и делать что-нибудь хорошее, если ты всё-таки свернёшь себе шею.
− Хе, сторожи! А я вот возьму и не сверну шею… себе не сверну, хе! А кому другому - сверну, и ещё раз сверну, пока совсем голову не оторву, хе!
− Иди уже, сворачивай… - шаман привалился спиной к сосне и прикрыл веки. Чайв усадил рядом с ним своего фамильяра, дождался, пока тот устроится поудобнее и положит морду на колено Ксэдри, почесал на прощание зверя за ухом и пошёл прочь.
* * *
«…Безмятежности средь суеты ниспошли нам, спокойствия средь смятения ниспошли нам, тишины средь крика и лая ниспошли нам…»
Брат Налвинг произносил литанию безмятежного взора мысленно. За годы, проведённые в ордене Божьих Охотников, он куда чаще обращался к Солнечному Отцу безмолвно, чем вслух - боевому клирику почти всегда приходится ходить по местам, где недопустим даже тишайший шёпот.
«…Ибо ты есть свет и покой средь земной суеты, свет и покой средь движения небесного, свет и покой над миром и небесами…»
Брату Налвингу не нравился майор Амусал. Не нравились его люди. Среди головорезов из Йимлы, несомненно, хватало плевел, которых, по совести, надлежало отделить от зёрен и развеять по ветру. Но настоятель был непреклонен: Амусалу обещана помощь в любом походе против язычников, и он её получит. Так Налвинг и ещё двое братьев из Обители-над-перевалом оказались здесь, под стрелами скрывающихся в темноте горцев.
Впрочем, сейчас брату Налвингу уже ничего не могло нравиться или не нравиться. Безмятежность проникала в него всё глубже, дыхание замедлялось, и даже сердце билось всё тише и ровнее, словно боясь помешать безмятежности, наполняющей душу и тело.
А перед глазами клирика яснее и яснее проступали жаркие пульсирующие пятна, понемногу складываясь в размытые силуэты - чужие суета, страх, боевой азарт… отчаянно бьющееся сердце… захлёбывающееся прерывистое дыхание… взгляд поверх лука, жадно выискивающий в тёмном нагромождении лагеря хоть какую-то цель…
Брат Налвинг сфокусировался на противнике. Для точной стрельбы из тяжёлого арбалета дистанция была не слишком велика - конечно, если есть возможность прицелиться сквозь темноту и мешанину кустов.
Широкий наконечник болта едва заметно сдвинулся, наводясь на самое средоточие суетящегося в ночи противника. Палец напрягся на спусковой скобе…
…Чья-то стрела, пущенная наугад в темноту, ударилась в землю рядом с горцем, спугнув его с места. Брат Налвинг очень медленно выдохнул, ещё медленнее вдохнул, мысленно повторяя литанию и ловя цель заново.
* * *
Полсотни оборотней ждали на поляне - все в промежуточном облике, с короткими двухконечными копьями наизготовку.
Чайв остановился в десятке шагов. Нашарив за пазухой вторник, он стиснул его, вгоняя острую ручку в левую ладонь - и глубоко вздохнул, принимая метку второго. Потом махнул рукой, и из чёрно-бело-серой, шуршащей иглами толпы вышел Ёрча. Старый оборотень прошёл мимо вождя, сблизившись ровно настолько, чтобы задеть его наплечник иглами своего плеча. Чайв провернулся на месте - и Ёрча провернулся вместе с ним. Описав полный круг, Ёрча отошёл Чайву за спину. Вслед за ним вышел второй оборотень, третий, четвёртый… Каждый повторял круг, закрепляя образ второго, звук его шагов, громыхание чешуек брони, запах пота… Привыкая к идущему от него постоянному напоминанию «Я здесь!»…
Командовать оборотнями в бою очень трудно. Чем острее чувство опасности, чем настойчивее внутренний зверь требует действий - драться, бежать - тем труднее сохранять человеческий разум. Лучшие из стоящих на поляне - такие как старый Ёрча - могли сохранить рассудок до первой трансформы. Или до второй. До боли от раны. До запаха крови. Тело ещё помнит, как держаться на двух ногах, сохраняет заученный навык колоть врага большой и острой иглой в руках, но разбирать слова уже нелегко. Понимать сложные задачи, пусть даже поставленные заранее - почти невозможно. А если внутренний зверь не из тех, которые приспособлены подчиняться вожаку, всё ещё труднее.
…Чайв медленно переступал по кругу. Глухо топотали тяжёлые, усиленные латунными полосами башмаки - и в такт им топотали, стуча когтями о землю, босые ноги очередного оборотня. Чайв не собирался делать невозможное - командовать теми, кто просто не поймёт, что такое команда.
…Чайв медленно переступал по кругу, всё более и более становясь вторым. Тем, кто ворочается рядом, прячась за твоими иглами - и прикрывая тебя своими. Тем, под чьи движения надо подстроиться, смыкая защитный круг из двух колючих чёрно-белых вееров…
…Становился вторым для каждого из полусотни первых.
* * *
Майор Амусал обходил караулы. Он был в ярости.
Нет, он не кричал, не грозил страшными карами своим людям и таящимся во тьме врагам, не гнал первых во тьму ловить вторых, не требовал от прикомандированных к войску клириков немедленной помощи свыше и даже не особо злоупотреблял бранью и рукоприкладством - при обходе караулов лишь двое бойцов попали под его тяжёлую руку за отход в места, более безопасные при обстреле, но позволяющие хоть целому кесарийскому легиону незаметно промаршировать мимо горе-караульных. Однако йимлинцы слишком хорошо знали своего майора. Знали, что он дошёл до края и вот-вот сорвётся. И тогда - быть беде.
Молодой воин в потрёпанных кожаных доспехах с особым рвением отсалютовал Амусалу. Спустя мгновение тяжёлый кулак в латной руковице отбросил его наземь, а ещё через миг над головами упавшего караульного и пригнувшегося майора прошуршала стайка стрел - приветствуя начальство, парень слишком высунулся и привлёк внимание засевших на опушке горцев.
- Плетей... - тихим, бесцветным голосом приказал майор. - Двадцать плетей за дурость - завтра, после боя, если жив останется. А сегодня снимите этого дурака с караула. И шиш ему, а не спать! В лагерь, и пусть подкидывает хворост в костры. Всё поняли?
Старший в карауле - седоусый ветеран с тройным шрамом от чьих-то когтей поперёк лба, брови и щеки - кивнул, невзначай придавив сапогом руку своего молодого напарника, намеревавшегося встать и возразить. Парень явно не понимал, что ещё легко отделался.
Амусал развернулся и пошёл дальше. Следом безмолвно двинулись двое сопровождающих его рыцарей. Мимо свистнуло ещё несколько стрел, но майор не удостоил их вниманием.
* * *
Через полчаса, обойдя по широкой дуге открытое пространство вокруг тропы, отряд перевалил через гребень холма. Внизу, в предрассветных сумерках, мерцали догорающие костры, темнели горбы палаток, устало перекликались часовые. На едва ощутимом ветру слабо трепыхались несколько знамён - должно быть, жёлто-чёрных, но сейчас цветов было не различить.
Йорча тихо фыркнул и протянул Чайву тубус с десятком копий - коротких, с узкими трёхгранными наконечниками. Вождь, кряхтя, закинул тубус за спину. Потом посмотрел вниз.
- Хороший склон, хе! Здесь нельзя сойти, совсем нельзя! Зато съехать на заднице очень даже можно, хе!
И они съехали - фыркая, всхрюкивая, поднимая тучи песка, прямо на лагерь доблестного майора Амусала.
* * *
Предрассветный холод лез под нарамник, заставляя Ксэдри сжиматься в комок, а фамильяра - прижиматься к шаману всей своей увесистой колючей тушкой.
Холод мешал уснуть. Иглы мешали уснуть. Мешало спать ощущение чужого присутствия, волнами идущее через беспокойно ворочающегося зверя. Мешал спать висящий на левом запястье, готовый к использованию амулет Зова Пещеры.
Ксэдри Заноза сторожил. Пока всё было как надо - ощущение двойного присутствия от фамильяра свидетельствовало: хозяин зверя жив.
Если внезапно это чувство исчезнет, если фамильяр превратится в обычного зверя - значит, Чайв всё-таки свернул себе шею. Значит, надо отзывать всех, кого ещё можно отозвать - Вэйджа, охотников, а особенно - оборотней. Шаману придётся выложиться до предела, чтобы передать им, потерявшим второго и утратившим направление, образ пещеры - запасного убежища, куда следует бежать.
Ксэдри в очередной раз вздрогнул от холода и передвинул фамильяра так, чтобы равномерно накрыть тёплым тяжёлым зверем оба колена. Не уколоться о дикобраза было привычным делом. Ждать, собрав в горсть всю доступную силу - тоже.
* * *
По лагерю йимлинцев, беспорядочно вихляя, катилось шуршащее колючее колесо. Катилось, валя палатки, опрокидывая обозные телеги, расшвыривая наспех похватавших оружие защитников. Оно прокатилось по коновязям, усугубив суматоху разбегающимися лошадьми, резко сменило направление вращения, вылетев к берегу реки и снова влетев в лагерь, вихрем пронеслось через стоянку порочного десятка, оставив от лёгкой полевой баллисты и зарядов к ней небольшой, но живописный пожар, разминулось с поднятым по тревоге отрядом ближней дружины майора, снова поменяло направление и вылетело к командирскому шатру - увы, пустому…
Осью колеса был Чайв. Кружившие вокруг него оборотни при всём желании не смогли бы потерять вождя из виду - пластины брони громыхали на нём громче любого шебуршавника. Перед каждым особенно резким манёвром Чайв ещё и колотил себя древком копья по бокам, отчего грохот становился совсем уж оглушительным.
Колесо катилось. Полсотни оборотней топтались вокруг своего ВТОРОГО, двигаясь вслед за ним и усаживая копьями и иглами всех, кто встречался на пути.
* * *
Кто-то ударил сзади, метя Ачшви в левый бок. Оборотень ощутил удар заранее, едва оружие противника задело острия длинных тонких игл. Почувствовал направление, в котором двигалось оружие, уклонился, не глядя ткнул себе за спину копьём, и только тогда повернулся лицом к врагу, выронившему осадный нож и зажимавшему рану на руке.
Длинные иглы, на полтора метра торчащие из спины и плеч Ачшви, не были оружием - слишком тонкие, слишком гибкие. Впрочем, и скрытые в их гуще боевые иглы - толстые, жёсткие, в полметра длиной - тоже не играли роль основного оружия оборотня: напороться на них было неприятно, но пробить ими даже обычный стёганый поддоспешник - задача не из лёгких.
Иглы служили для другого. Ачшви чувствовал каждую из них. Любое прикосновение к ним отдавалось в шкуре, позволяя опережать угрозу и сохраняя эту шкуру целой.
Чей-то клинок обрушился сверху, чуть задев хохол у Ачшви на голове, когда он прянул вправо, припав к земле. Оборотень сердито громыхнул пучком пустотелых белых игл на хвосте, и, не распрямляясь, ударил в ответ - сверху вниз, прошивая гранёным наконечником звенья кольчуги.
Для привычных к темноте глаз оборотня здесь было слишком светло. Для чуткого, вечно настороженного слуха - слишком шумно. По ноздрям била оглушительная смесь запахов. И только иглы не подводили, раз за разом предупреждая то о враге, то о препятствии, то о другом оборотне, оказавшемся рядом...
…Горящая палатка зацепила Ачшви краем. Он перекатился, сбивая пламя, и поморщился от запаха палёного рога.
Ничего.
Всё отрастёт…
* * *
- Напали! Враги в лагере, доблестный!
Амусал ухватил вестового за ворот кожана и встряхнул, так, что незастёгнутый шлем отлетел в сторону.
- Где?! Кто?! Сколько?!
Вестовой что-то промямлил. Амусал встряхнул его снова.
- Об... оборотни, доблестный! Спустились по скло... склону...
- Эйрик! Алшиж! Быстро туда! - скомандовал майор рыцарям сопровождения. - Наведите порядок в этом бардаке, я скоро буду!
Амусал очень медленно и аккуратно потянул из ножен меч. Развернул его остриём вниз, держа клинок на весу, на два пальца от земли. Стиснул ладонями золотую оковку, покрывавшую крестовину меча со стороны рукояти. По рукам начала разливаться знакомая тёплая тяжесть - заключённая в самозарядном артефакте «тяжкая рука» копилась почти год, с каждым взмахом на тренировках, турнирах и в мелких стычках. Теперь руки майора тяжелели от вливавшейся в них силы - той силы, которая на некоторое время позволит гнуть подковы двумя пальцами или играючи размахивать тяжёлым полуторным клинком, не замечая его веса, равно как и веса ростового щита на второй руке.
Глубокий вдох. Глубокий выдох. Правую руку переместить на рукоять - сила продолжает вливаться в неё через золотую полосу, по спирали проступающую между ремешками оплётки. Левую убрать - с неё вполне достаточно. Забросить за спину щит, который уже протягивает оруженосец. Перехватить меч поудобнее. А теперь…
- За мной, засони! Все за мной, будьте вы неладны!
Голос майора прогремел над лагерем, безо всякой магии перекрывая все звуки: надсадный вой рожков, гомон поднятых по тревоге воинов, испуганное ржание лошадей, крики и лязг оружия, доносившиеся с другого края.
Заспанный десятник Логаш охнул, уронив себе на ногу щит.
Брат Налвинг поморщился, снова потеряв прицел.
Засевший в кустах между опушкой и лагерем Вэйдж прикрыл уши руками, потом тихонько откашлялся, зажимая рот ладонью - старый охотник очень не любил криков в лесу.
Чайв, на секунду переставший слышать громыхание собственной брони, пришёл к выводу, что хорошенького понемножку.
- За мной! - в последний раз рявкнул Амусал и перешёл с шага на бег. Пора было кончать с этим бардаком…
* * *
Старый Ёрча раздражённо фыркнул, уклоняясь от кистеня, просвистевшего над головой. Шарахнулся назад, ударил копьём раз, другой, третий, брякая наконечником в окованный железом щит… а потом внезапно шагнул вплотную к противнику и крепко наступил тому на ногу, раздирая тупыми когтями сапог. Наступил точно так же, как бил копьём - быстро, несколько раз, сперва сорвав нашитые медные пластины, потом разодрав толстую сапожную кожу, и наконец - вбивая когти уже в голую ступню. Отпрянул, поморщился, едва не выронив копьё, и скосил взгляд на торчащее из левого плеча оперение стрелы.
Ёрчу корёжило. Тело норовило соскользнуть с промежуточного облика в звериный. Пальцы укорачивались, с трудом удерживая древко. Спина гнулась к земле…
Ёрча был стар. Очень стар. Зверь брал своё. Ёрче с каждым годом становилось всё труднее балансировать в промежуточной форме, не соскальзывая полностью в звериное состояние. То, что для человека было важным и понятным, в промежуточном, боевом облике начинало тускнеть и терять смысл. Зверя интересовало совсем другое: он чувствовал страх, злость, боль от ран, присутствие своих и чужих. Зверя тянуло опуститься на все четыре лапы, вырвать зубами стрелу из плеча и так же, зубами, выдрать всю эту ерунду, зудящую в голове. Сейчас не до того. Сейчас больно, опасно, сейчас надо действовать…
Нельзя поддаваться. Нельзя разжать руку, отдав управление зверю. Нельзя глушить зверя, загоняя поглубже, теряя силу, скорость, а главное - опережающую мысли безошибочность действий и невероятную тягу к жизни, способную раз за разом мгновенно исцелять израненное тело. Нельзя вступать со зверем в спор, сцепившись в драке с самим собой и открывшись всем внешним опасностям. Нельзя…
Старый Ёрча был мудр. Старый Ёрча был опытен. Мало кто лучше него умел направлять зверя - легко, мягко, без грубого принуждения и без малейших уступок. Старый Ёрча был силён - за долгие годы оборотничества его воля стала крепче камня.
Ёрча копил мудрость, опыт, волю… А зверь тем временем рос, набирая силу, которой всё труднее было умещаться в Ёрче. Зверь ворочался, грозя выдавить человека - не со зла, а просто неловко повернувшись в тесной пещере, которую они делили. И порой никаких мудрости, опыта и воли не хватало, чтобы удержать эту силу.
…Ёрча, с трудом сдерживая позывы к превращению, переложил копьё в левую полуруку-полулапу. Скривился от боли, вспыхнувшей в простреленном плече. Сунул правую, здоровую руку в поясную сумку. Когда-то ему ещё помогали амулеты, сделанные шаманами, раз за разом возвращая его в промежуточный облик, заново пробуждая оглушённый разум. Теперь уже не помогали - он стал слишком стар. Стар и силён…
Неуклюжие когтистые пальцы нащупали в сумке то, что искали. Нащупали, осторожно подцепили… уронили на землю - очередной йимлинец сунулся к замешкавшемуся оборотню, широко замахиваясь булавой, и очень удивился, когда копьё, зажатое в левой, раненой руке оборотня, внезапно переместилось в правую, и коротко, без замаха, ударило ему под шлем, пробив кольчужную бармицу… Ёрча выдернул копьё и нашарил в сумке другой кусок, понюхал, бросил себе в рот…
Долька репчатого лука, высушенная над жаровней, пропитавшаяся запахом травяного дыма и вкусом гари. Запах и вкус угощения из человеческих рук. Своих же рук. Напоминание «а потом - возвращайся» на языке, который зверь понимал.
До сих пор понимал.
Может, поймёт и на этот раз…
Стрела торчала из плеча, крепко засев в кости. Ёрча взялся за древко и резко, на выдохе дёрнул.
…Боль - вспыхнувшая, и угасшая, когда преображение затянула рану, окончательно превращая мохнатую и когтистую руку в звериную лапу. Страх - привычный страх от встречи с привычной опасностью. Сотни запахов вокруг - от оглушительно бьющих по ноздрям дыма и крови до густого букета ароматов леса…
Странный, щемяще знакомый вкус на языке, напоминающий: надо вернуться. Куда то… к кому то… зачем-то…
* * *
Чайв выдернул из тубуса очередное копьё, и, широко размахнувшись, бросил его Ачшви, потерявшему оружие при очередном превращении. Оборотень мог бы трижды поймать копьё на лету - его скорость позволяла и не такое. Вот только Чайв отлично понимал: оборотень в промежуточном облике просто не вспомнит о самой возможности схватить летящий предмет. Копьё воткнулось Ачшви под ноги, тот схватился за ещё дрожащее после полёта древко и резко ударил, опережая высокого воина в жёлто-чёрном, уже замахнувшегося чеканом.
Ачшви сместился вправо, оттолкнувшись от падающего противника. Чайв метнул ещё одно копьё - поверх плеча другого оборотня. Потом ещё одно. Потом развернулся и со всей силы швырнул в подбиравшегося сзади йимлинца опустевший тубус.
Кончались копья. Кончались запасы сил на превращения при ранениях. А ещё кончался вражеский лагерь - уже недалеко до выхода к опушке леса.
* * *
Амусал на ходу рубанул по растяжке, и преграждавшая ему путь палатка завалилась набок. Руки чесались - в самом что ни на есть буквальном смысле. Кисти покалывало, саднила поцарапанная ладонь, предплечья словно налились свинцом - и одновременно сделались лёгкими как пёрышко.
Амусал свалил ещё одну палатку, пробежал по жалобно хрустящим шестам и столкнулся нос к носу с крупным, уляпанным кровью оборотнем. Не было времени перебросить на руку висевший за спиной щит. Амусал отбил наручем короткое копьё, нацеленное ему в лицо, сдвинулся на полшага вперёд и ударил - наискось сверху, всем весом полуторного меча - по предплечью короткопалой мохнатой лапы. Удар отбросил оборотня назад, лапа беспомощно обвисла, но клинок, выкованный для проламывания брони, оказался недостаточно острым и не смог отсечь её до конца. Очертания дикобраза поплыли, он начал подниматься, поднял лапу - уже целую…
Амусал ругнулся и сдёрнул с пояса серебряный кинжал.
* * *
…Чья-то секира прошлась вскользь по лопатке, заставив чешуйки брони громыхнуть особенно сильно. Не оборачиваясь, Чайв шагнул назад и, не давая противнику времени на повторный замах, ударил острым налокотником. Наземь посыпались лопнувшие звенья кольчуги, кто-то громко охнул, повиснув на вожде всем весом.
- Помнёшь мне шлем - убью! - Чайв качнулся вперёд, пытаясь сбросить врага. - То есть всё равно убью… Но если помнёшь - убью, потому что поклялся, хе!..
Стряхнуть противника не удавалось. Наоборот, тот оправился от удара и вдавил подбородок Чайв в край щита, а после рванулся в сторону, утягивая за собой на землю…
* * *
Вэйдж вглядывался в наползающий с реки туман. Некогда простреленное лёгкое ныло, и старшина охотников тихо кашлял, глуша звук ладонью.
Ночь была длинной. В колчанах одиноко болталось по две-три стрелы, оставленные напоследок, чтобы прикрыть отступление Чайва и его отряда. Двое стрелков были ранены - люди майора Амусала не оставались в долгу, осыпая стрелами и болтами любой шевельнувшийся куст.
- Что с ними? - кто-то из охотников, не выдержав, покинул своё место за деревом и подобрался к Вэйджу. - Они должны были уже вернуться!..
Вэйдж в последний раз кашлянул в ладонь и обернулся.
- Скажи мне, зачем мы здесь?
- Эээ… чтобы трепать нервы этим, Забывшим Предков…
- Вот именно. - Вэйдж придирчиво осмотрел свой лук, стёр с него рукавом капли росы и уточнил: - Трепать нервы этим. Их нервы - хороший трофей. Мои нервы - плохой трофей.
- Но…
- Твои нервы - тоже плохой трофей. Оставь их себе.
- Дикобраз-прародитель…
- И у прародителя нервы трепать не надо, он этого не любит.
Вэйдж снова уставился в сторону вражеского лагеря. Он не трепал себе нервы, он просто ждал, вглядываясь в предутренний туман до рези в глазах.
Уже далеко не в первый раз благодарю за корректорскую работу Потаню - любимую жену, настоящего друга и доблестного защитника русского языка от страшного меня.
Чайв презрительно ткнул копьём в сторону вражеского лагеря.
− Хе, вот как плохо заключать союзы с глупыми и жадными разбойниками!
Присутствующие уже минут десять внимали речам вождя. Вэйдж - со своим обычным каменным выражением лица, Ксэдри - скорчив настолько демонстративно-внимательную гримасу, что у Чайва чесались руки его стукнуть, Ёрча и Ачшви - флегматично грызя сушёный батат (Ёрча присутствовал как самый старый и мудрый из оборотней, Ачшви - как самый любопытный), фамильяр Чайва - устремив печально-укоризненный взгляд на хозяина, вот уже неделю таскающего его (толстого, важного и ленивого) то туда, то сюда. Остальные - полсотни оборотней и три десятка лучников - давно уже перестали делать вид, что хоть как-то участвуют в совете, и разбрелись по поляне. Кто пользовался передышкой после двухдневного перехода, чтобы урвать немного времени для сна, кто жевал прихваченные из Тямбры припасы, кто для порядка прямо проверял оружие.
− Эрл Цэвик надеялся, что его союзник пойдёт ему на помощь по левому берегу. Тогда они бы вместе подошли к Теснине Тайх и попытались закидать нас шапками, высоко-высоко бросая те шапки вверх, хе! Одна беда: майор Амусал - глупый и жадный разбойник. Глупым быть плохо! Жадным быть не так плохо, даже совсем неплохо! Но для глупых всё − равно плохо! Всегда надо быть более умным, чем жадным! А Амусал решил, что раз мы все ждём Цэвика над Тесниной, чтобы с тамошних обрывов бросать ему на голову камни и навоз…
− А мы его ждём? - озабоченно спросил Ксэдри. - Нехорошо может выйти: он придёт, а нас там нет… Обидеться может.
− Ничего, он всё равно обиженный так, что дальше некуда, а вдобавок ему ещё долго идти, хе… − успокоил шамана Чайв. - А пока что его за нас подождут Вьярх и Ухрин. Они очень громко его ждут - то, что нас там нет, никто и не заметит...
- А вдруг всё-таки недостаточно громко?
- Достаточно: вместе с Вьярхом и Ухрином над тесниной сидит Сколкомэх с малым шебуршавником. А майор Амусал думает, что пока все ждут над тесниной, он может спокойно переправляться и грабить наши деревни. А потом не торопясь идти к Теснине с другой стороны - по нашей земле, где нет ни обрывов, ни утёсов… а совсем потом - хвастаться, какой он умный. Так вот: он совсем не умный, хе! - вождь интригующе замолчал. В ответ оборотни встрепенулись, готовые действовать.
− Да, гремучий… − вздохнул Ксэдри. - Он не умный, совсем не умный. Ты много-много умнее. Так что мы с ним, таким неумным, делать будем? Учить уму-разуму?
− Учить его надо было, пока ещё мелкий был - ремнём пониже спины. А сейчас мы его будем просто обижать, хе!
− И как мы его будем обижать? - поинтересовался Вэйдж. - Пойдём к деревне, хорошенько выспимся, а утром, когда он придёт её грабить, скажем ему «Амусал, ты не прав!»?
− Слишком долго, муторно и необидно… - покачал головой вождь. - Мы его будем обижать этой ночью, хе! Вот, смотрите… Амусал поставил лагерь у реки. С юго-западной стороны - опушка леса. С юга - немного открытого места и тропа к деревне. С северо-запада - большой песчаный холм. Лагерь ближе к склону холма, потому что из леса могут прийти злые лесные варвары… - Чайв выразительно поглядел на присутствующих. - По открытому месту варвары не пойдут - там всё просматривается и простреливается. А на холм варварам пришлось бы долго и нудно лезть, а потом, спотыкаясь и падая, топать вниз…
− А из леса придут злые варвары? - снова перебил Чайва Ксэдри. - Нехорошо может выйти: их ждут, а они не приходят…
− Хе, злые варвары обязательно придут! Вэйдж, вы должны к ним прийти из леса, хе! А потом ещё раз прийти. И ещё раз. Пока им не надоест. А когда надоест - ещё раз, и ещё раз…
− Пока не надоест нам? - поинтересовался Вэйдж.
− Нет! Пока я не проснусь перед рассветом, хе! Вы только не подходите слишком близко и слишком надолго. Зачем злым лесным варварам далеко отходить от леса? Немножко пришли, немножко постреляли − и обратно, в лес…
− Много голов мы так не принесём… − заметил Вэйдж.
− Головы я кому надо поотрываю сам… - ухмыльнулся Чайв. - А вы мне принесите их нервы, намотанные на локоть, хе! Ходите к ним в гости всю ночь. Если в кого-то попадёте, кому-то же и хуже, а если нет - не беда.
− А ты чего с нами в гости не сходишь?
− А я с вами… − вождь повернулся к оборотням, - тоже пойду в гости. Но я большой и важный герой, хе! Я такой большой и важный, что не буду торопиться, хе! Сначала я хорошенько высплюсь, пока Вэйдж с охотниками будут ходить в гости, и опять ходить, и опять ходить. Потом проснусь и пойду с вами не торопясь, в обход, через холм.
− Фхррь… Плохо пойдёшь… − хмыкнул Ачшви, младший из двоих оборотней. - Ты толстый и важный, а склон крутой и сыпучий. Плохо будешь ходить, смешно будешь падать, хе!
− Нее… Я толстый, важный и умный. Если я собрался лезть на сыпучий склон - значит, я знаю, где по нему можно хорошо пройти. А все вы вокруг будете смешно падать, хе!
− А как вниз идти - тоже знаешь? - продолжал допытываться оборотень.
− Знаю, конечно… − радостно заявил Чайв. - Никак, хе! Там склон такой крутой, что никто, у кого мозги на месте, по нему не пойдёт! А у кого не на месте - тот, может, и пойдёт, да ходить будет недолго, свалится!
− Так мы что, не будем спускаться? - фыркнул Ачшви (Ёрча, более старый и опытный оборотень, ухмыльнулся в усы − он уже понял замысел Чайва). - Встанем на холме, будем махать врагам руками и корчить рожи?
Чайв на секунду призадумался.
− Нет, ты глупый план говоришь, хе! Как они из лагеря рожи разглядят? А начнём им обидные слова кричать - совсем глотки сорвём, хе! Так что спускаться надо. Но вниз ходить не надо. Надо вниз. Не надо ходить… − Благодарные слушатели упустили тот момент, когда вождь достал одеяло. Теперь он сидел, завернувшись в него, и потихоньку заваливался набок. - Я спать. До рассвета. Если на нас вдруг нападут - не пытайтесь меня будить, просто уносите. Хрррр…
− Вот же сволочь… - пробормотал Ачшви, убедившись, что вождь не притворяется, а действительно спит. В голосе оборотня было поровну возмущения и восхищения.
− Можешь его пнуть… - предложил Ксэдри.
− Пнул бы, так ведь всё равно не проснётся, зараза… - к возмущению и восхищению прибавился верноподданический пафос. - Пойду последую его примеру. Днём, похоже, поспать не получится, вздремну сейчас… Ээээ… А где Ёрча?
- Ёрча умный, - объяснил Ксэдри. - Ёрче не нужен благой пример. Ёрча уснул за три вздоха до Чайва, перед этим отползя в кусты. Ёрча настоящий воин, тебе ещё до него расти и расти.
− Фхррь… Да ну вас! - Ачшви исчез вслед за старшим товарищем. А Ксэдри склонился над спящим вождём.
− Хе, много говорил, долго говорил, громко говорил, а о самом важном, как всегда, забыл… − шаман просунул руку под одеяло и бесцеремонно зашарил у Чайва за пазухой.
− Если кто другой помнит, почему бы и не забыть… − Вэйдж потянулся до хруста в суставах и встал. - Пойду-ка к охотникам, буду делить их на три головы, чтобы в гости ходить по очереди.
Ксэдри наконец-то нащупал то, что искал. Рука шамана вынырнула из-за пазухи Чайва, бережно сжимая маленькую юлу из игл и медных полос на волосяной нити.
− Вторник… − пробормотал шаман. - Опять наполовину пустой. Мне этой ночью спать не светит, хе!
* * *
Стрела ударила в полог палатки. Наконечник, пробивший промасленную парусину, сперва клюнул вниз, потом запрокинулся вверх - древко, оставшееся снаружи, перевесило.
- Козлы колючие… свиньи недорезанные… чтоб вам собственными стрелами трижды подавиться и шесть лет от них же запором страдать! - десятник Логаш перевернулся на другой бок, - когда же вы утихомиритесь-то?!
Десятнику Логашу было плохо. Десятник Логаш, и без того усталый после переправы, провёл полночи на дежурстве, карауля со своим отрядом лагерь со стороны опушки, дёргаясь от каждого шороха, а отдельно - от каждой пущенной издали наугад стрелы. Одна такая стрела - то ли шальная, то ли не издали и не наугад - свалила одного из бойцов Логаша, впившись ему под рёбра.
Час назад отряды караульных сменились. Логаш отправился в свою палатку, но на беду та оказалась слишком близко от края лагеря…
Ещё раз мрачно глянув на четыре наконечника, торчащих из верха палатки, десятник твёрдо решил, что до утра его с постели не поднимет никто: ни горцы, ни Лунный Зверь, со всеми своими присными, ни даже лично майор Амусал. Потом поплотнее свернулся в калачик под ростовым щитом и ещё раз попытался уснуть.
Минут на десять это даже получилось…
* * *
− Ж-шурхо-шурхо-шурхо-шурхо… - юла, вылетев из руки шамана, закружилась, раскручивая нить, привязанную к среднему пальцу. Внутри неё что-то пересыпалось, шуршало…
Ксэдри сидел неподвижно, с плотно закрытыми глазами. Его правая рука словно жила отдельно от остального тела - быстрая, безошибочно точная в движениях.
− Ж-шурхо-шурхо-шурхо… - нить раскручивается. Юла беспорядочно, дёргано пляшет в пыли. Рука шамана движется над ней, на долю мгновения опережая её движения, принимая юлу в ладонь всякий раз, когда та, устав вращаться, начинает валиться на бок.
Под веками шамана царила тьма. Привычная темнота безлунной ночи, темнота, в которой теряются все образы, кроме редких полос и пятен абсолютно белого. Темнота, наполненная звуками и запахами. Темнота, полная движения, отдающегося в каждом волоске на коже…
− Ж-шурхо-шурхо-шурхо… − ночь колышется вокруг. Ночь прячет тех - быстрых, чуждо и пугающе пахнущих, бродящих вокруг, отступающих перед растопыренными иглами и грозным топотом, снова кружащих, чтобы ударить…
− Ж-шурхо-шурхо-шурхо-шурхо… − рядом, пряча морду за веером его игл и прикрывая его морду веером чётких белых пунктиров, переступает второй. Топает, гремит хвостом, проворачивается на месте, то принимая направление Ксэдри, то задавая своё, едва почуяв угрозу с новой стороны…
− Ж-шурхо-шурхо-шурхо… − рядом - свой, безошибочно узнаваемый запах. Рядом - частое-частое дыхание, в одном ритме с его. Рядом - тревожный топот и шуршание, одновременно предупреждающие «Опасность!» и успокаивающие «Я здесь!». Рядом - Иглы. Множество острых игл, за которыми Ксэдри прячется. Иглы, о которые Ксэдри боится уколоться, подстраиваясь под движения второго, поворачивающегося на месте то в одну, то в другую сторону…
− Ж-шурхо-шурхо-шурхо-шурхо… − два дикобраза ворочаются, переступают, то и дело резко меняют направление шага, чтобы встретить иглами чью-то когтистую лапу, чью-то жарко дышащую морду…
− Ж-шурхо-шурхо-шурхо… − юла крутанулась в последний раз и завалилась набок, на безошибочно подставленную ладонь шамана. Пальцы Ксэдри бережно сомкнулись вокруг вторника. Внутри что-то шуршало, пересыпаясь. Очень медленно, осторожно, словно в юле и впрямь сидел второй, и любое резкое движение могло его спугнуть, он взял артефакт в ладони, словно отогревая. Шаман сидел так ещё десять минут, потом открыл глаза и повернулся к стоящему за спиной Чайву.
− Держи, гремучий. И поосторожнее…
− Не бойся… − Чайв бережно принял вторник и остался стоять, пряча его в ладонях. - И не с такими дрались! Ничего со мною не случится, хе! Не потеряет наш клан великого и могучего вождя!
− Делать мне нечего, только за тебя бояться! - фыркнул шаман - Со вторником поосторожнее! Потеряешь его - что делать будем?!
− Хе, новый сделаете! Долго ли вам с Ухрином?!
− Долго! Очень долго! Это нового вождя сделать недолго! Таких как ты можно десяток за ночь сделать! Пальцем сделать!
− Ну вот ты и иди, делай! - ухмыльнулся вождь. - Сразу как в Тямбру вернёмся. Посмотрим, что у тебя выйдет!
− Хе, пусть вождей делают те, кто ничего хорошего делать не умеет. А у меня всегда дела есть: и дома, и в Тямбре, и здесь. Ты вот спал, много спал, а я как не спал, так и не буду спать - мне сидеть, сторожить и делать что-нибудь хорошее, если ты всё-таки свернёшь себе шею.
− Хе, сторожи! А я вот возьму и не сверну шею… себе не сверну, хе! А кому другому - сверну, и ещё раз сверну, пока совсем голову не оторву, хе!
− Иди уже, сворачивай… - шаман привалился спиной к сосне и прикрыл веки. Чайв усадил рядом с ним своего фамильяра, дождался, пока тот устроится поудобнее и положит морду на колено Ксэдри, почесал на прощание зверя за ухом и пошёл прочь.
* * *
«…Безмятежности средь суеты ниспошли нам, спокойствия средь смятения ниспошли нам, тишины средь крика и лая ниспошли нам…»
Брат Налвинг произносил литанию безмятежного взора мысленно. За годы, проведённые в ордене Божьих Охотников, он куда чаще обращался к Солнечному Отцу безмолвно, чем вслух - боевому клирику почти всегда приходится ходить по местам, где недопустим даже тишайший шёпот.
«…Ибо ты есть свет и покой средь земной суеты, свет и покой средь движения небесного, свет и покой над миром и небесами…»
Брату Налвингу не нравился майор Амусал. Не нравились его люди. Среди головорезов из Йимлы, несомненно, хватало плевел, которых, по совести, надлежало отделить от зёрен и развеять по ветру. Но настоятель был непреклонен: Амусалу обещана помощь в любом походе против язычников, и он её получит. Так Налвинг и ещё двое братьев из Обители-над-перевалом оказались здесь, под стрелами скрывающихся в темноте горцев.
Впрочем, сейчас брату Налвингу уже ничего не могло нравиться или не нравиться. Безмятежность проникала в него всё глубже, дыхание замедлялось, и даже сердце билось всё тише и ровнее, словно боясь помешать безмятежности, наполняющей душу и тело.
А перед глазами клирика яснее и яснее проступали жаркие пульсирующие пятна, понемногу складываясь в размытые силуэты - чужие суета, страх, боевой азарт… отчаянно бьющееся сердце… захлёбывающееся прерывистое дыхание… взгляд поверх лука, жадно выискивающий в тёмном нагромождении лагеря хоть какую-то цель…
Брат Налвинг сфокусировался на противнике. Для точной стрельбы из тяжёлого арбалета дистанция была не слишком велика - конечно, если есть возможность прицелиться сквозь темноту и мешанину кустов.
Широкий наконечник болта едва заметно сдвинулся, наводясь на самое средоточие суетящегося в ночи противника. Палец напрягся на спусковой скобе…
…Чья-то стрела, пущенная наугад в темноту, ударилась в землю рядом с горцем, спугнув его с места. Брат Налвинг очень медленно выдохнул, ещё медленнее вдохнул, мысленно повторяя литанию и ловя цель заново.
* * *
Полсотни оборотней ждали на поляне - все в промежуточном облике, с короткими двухконечными копьями наизготовку.
Чайв остановился в десятке шагов. Нашарив за пазухой вторник, он стиснул его, вгоняя острую ручку в левую ладонь - и глубоко вздохнул, принимая метку второго. Потом махнул рукой, и из чёрно-бело-серой, шуршащей иглами толпы вышел Ёрча. Старый оборотень прошёл мимо вождя, сблизившись ровно настолько, чтобы задеть его наплечник иглами своего плеча. Чайв провернулся на месте - и Ёрча провернулся вместе с ним. Описав полный круг, Ёрча отошёл Чайву за спину. Вслед за ним вышел второй оборотень, третий, четвёртый… Каждый повторял круг, закрепляя образ второго, звук его шагов, громыхание чешуек брони, запах пота… Привыкая к идущему от него постоянному напоминанию «Я здесь!»…
Командовать оборотнями в бою очень трудно. Чем острее чувство опасности, чем настойчивее внутренний зверь требует действий - драться, бежать - тем труднее сохранять человеческий разум. Лучшие из стоящих на поляне - такие как старый Ёрча - могли сохранить рассудок до первой трансформы. Или до второй. До боли от раны. До запаха крови. Тело ещё помнит, как держаться на двух ногах, сохраняет заученный навык колоть врага большой и острой иглой в руках, но разбирать слова уже нелегко. Понимать сложные задачи, пусть даже поставленные заранее - почти невозможно. А если внутренний зверь не из тех, которые приспособлены подчиняться вожаку, всё ещё труднее.
…Чайв медленно переступал по кругу. Глухо топотали тяжёлые, усиленные латунными полосами башмаки - и в такт им топотали, стуча когтями о землю, босые ноги очередного оборотня. Чайв не собирался делать невозможное - командовать теми, кто просто не поймёт, что такое команда.
…Чайв медленно переступал по кругу, всё более и более становясь вторым. Тем, кто ворочается рядом, прячась за твоими иглами - и прикрывая тебя своими. Тем, под чьи движения надо подстроиться, смыкая защитный круг из двух колючих чёрно-белых вееров…
…Становился вторым для каждого из полусотни первых.
* * *
Майор Амусал обходил караулы. Он был в ярости.
Нет, он не кричал, не грозил страшными карами своим людям и таящимся во тьме врагам, не гнал первых во тьму ловить вторых, не требовал от прикомандированных к войску клириков немедленной помощи свыше и даже не особо злоупотреблял бранью и рукоприкладством - при обходе караулов лишь двое бойцов попали под его тяжёлую руку за отход в места, более безопасные при обстреле, но позволяющие хоть целому кесарийскому легиону незаметно промаршировать мимо горе-караульных. Однако йимлинцы слишком хорошо знали своего майора. Знали, что он дошёл до края и вот-вот сорвётся. И тогда - быть беде.
Молодой воин в потрёпанных кожаных доспехах с особым рвением отсалютовал Амусалу. Спустя мгновение тяжёлый кулак в латной руковице отбросил его наземь, а ещё через миг над головами упавшего караульного и пригнувшегося майора прошуршала стайка стрел - приветствуя начальство, парень слишком высунулся и привлёк внимание засевших на опушке горцев.
- Плетей... - тихим, бесцветным голосом приказал майор. - Двадцать плетей за дурость - завтра, после боя, если жив останется. А сегодня снимите этого дурака с караула. И шиш ему, а не спать! В лагерь, и пусть подкидывает хворост в костры. Всё поняли?
Старший в карауле - седоусый ветеран с тройным шрамом от чьих-то когтей поперёк лба, брови и щеки - кивнул, невзначай придавив сапогом руку своего молодого напарника, намеревавшегося встать и возразить. Парень явно не понимал, что ещё легко отделался.
Амусал развернулся и пошёл дальше. Следом безмолвно двинулись двое сопровождающих его рыцарей. Мимо свистнуло ещё несколько стрел, но майор не удостоил их вниманием.
* * *
Через полчаса, обойдя по широкой дуге открытое пространство вокруг тропы, отряд перевалил через гребень холма. Внизу, в предрассветных сумерках, мерцали догорающие костры, темнели горбы палаток, устало перекликались часовые. На едва ощутимом ветру слабо трепыхались несколько знамён - должно быть, жёлто-чёрных, но сейчас цветов было не различить.
Йорча тихо фыркнул и протянул Чайву тубус с десятком копий - коротких, с узкими трёхгранными наконечниками. Вождь, кряхтя, закинул тубус за спину. Потом посмотрел вниз.
- Хороший склон, хе! Здесь нельзя сойти, совсем нельзя! Зато съехать на заднице очень даже можно, хе!
И они съехали - фыркая, всхрюкивая, поднимая тучи песка, прямо на лагерь доблестного майора Амусала.
* * *
Предрассветный холод лез под нарамник, заставляя Ксэдри сжиматься в комок, а фамильяра - прижиматься к шаману всей своей увесистой колючей тушкой.
Холод мешал уснуть. Иглы мешали уснуть. Мешало спать ощущение чужого присутствия, волнами идущее через беспокойно ворочающегося зверя. Мешал спать висящий на левом запястье, готовый к использованию амулет Зова Пещеры.
Ксэдри Заноза сторожил. Пока всё было как надо - ощущение двойного присутствия от фамильяра свидетельствовало: хозяин зверя жив.
Если внезапно это чувство исчезнет, если фамильяр превратится в обычного зверя - значит, Чайв всё-таки свернул себе шею. Значит, надо отзывать всех, кого ещё можно отозвать - Вэйджа, охотников, а особенно - оборотней. Шаману придётся выложиться до предела, чтобы передать им, потерявшим второго и утратившим направление, образ пещеры - запасного убежища, куда следует бежать.
Ксэдри в очередной раз вздрогнул от холода и передвинул фамильяра так, чтобы равномерно накрыть тёплым тяжёлым зверем оба колена. Не уколоться о дикобраза было привычным делом. Ждать, собрав в горсть всю доступную силу - тоже.
* * *
По лагерю йимлинцев, беспорядочно вихляя, катилось шуршащее колючее колесо. Катилось, валя палатки, опрокидывая обозные телеги, расшвыривая наспех похватавших оружие защитников. Оно прокатилось по коновязям, усугубив суматоху разбегающимися лошадьми, резко сменило направление вращения, вылетев к берегу реки и снова влетев в лагерь, вихрем пронеслось через стоянку порочного десятка, оставив от лёгкой полевой баллисты и зарядов к ней небольшой, но живописный пожар, разминулось с поднятым по тревоге отрядом ближней дружины майора, снова поменяло направление и вылетело к командирскому шатру - увы, пустому…
Осью колеса был Чайв. Кружившие вокруг него оборотни при всём желании не смогли бы потерять вождя из виду - пластины брони громыхали на нём громче любого шебуршавника. Перед каждым особенно резким манёвром Чайв ещё и колотил себя древком копья по бокам, отчего грохот становился совсем уж оглушительным.
Колесо катилось. Полсотни оборотней топтались вокруг своего ВТОРОГО, двигаясь вслед за ним и усаживая копьями и иглами всех, кто встречался на пути.
* * *
Кто-то ударил сзади, метя Ачшви в левый бок. Оборотень ощутил удар заранее, едва оружие противника задело острия длинных тонких игл. Почувствовал направление, в котором двигалось оружие, уклонился, не глядя ткнул себе за спину копьём, и только тогда повернулся лицом к врагу, выронившему осадный нож и зажимавшему рану на руке.
Длинные иглы, на полтора метра торчащие из спины и плеч Ачшви, не были оружием - слишком тонкие, слишком гибкие. Впрочем, и скрытые в их гуще боевые иглы - толстые, жёсткие, в полметра длиной - тоже не играли роль основного оружия оборотня: напороться на них было неприятно, но пробить ими даже обычный стёганый поддоспешник - задача не из лёгких.
Иглы служили для другого. Ачшви чувствовал каждую из них. Любое прикосновение к ним отдавалось в шкуре, позволяя опережать угрозу и сохраняя эту шкуру целой.
Чей-то клинок обрушился сверху, чуть задев хохол у Ачшви на голове, когда он прянул вправо, припав к земле. Оборотень сердито громыхнул пучком пустотелых белых игл на хвосте, и, не распрямляясь, ударил в ответ - сверху вниз, прошивая гранёным наконечником звенья кольчуги.
Для привычных к темноте глаз оборотня здесь было слишком светло. Для чуткого, вечно настороженного слуха - слишком шумно. По ноздрям била оглушительная смесь запахов. И только иглы не подводили, раз за разом предупреждая то о враге, то о препятствии, то о другом оборотне, оказавшемся рядом...
…Горящая палатка зацепила Ачшви краем. Он перекатился, сбивая пламя, и поморщился от запаха палёного рога.
Ничего.
Всё отрастёт…
* * *
- Напали! Враги в лагере, доблестный!
Амусал ухватил вестового за ворот кожана и встряхнул, так, что незастёгнутый шлем отлетел в сторону.
- Где?! Кто?! Сколько?!
Вестовой что-то промямлил. Амусал встряхнул его снова.
- Об... оборотни, доблестный! Спустились по скло... склону...
- Эйрик! Алшиж! Быстро туда! - скомандовал майор рыцарям сопровождения. - Наведите порядок в этом бардаке, я скоро буду!
Амусал очень медленно и аккуратно потянул из ножен меч. Развернул его остриём вниз, держа клинок на весу, на два пальца от земли. Стиснул ладонями золотую оковку, покрывавшую крестовину меча со стороны рукояти. По рукам начала разливаться знакомая тёплая тяжесть - заключённая в самозарядном артефакте «тяжкая рука» копилась почти год, с каждым взмахом на тренировках, турнирах и в мелких стычках. Теперь руки майора тяжелели от вливавшейся в них силы - той силы, которая на некоторое время позволит гнуть подковы двумя пальцами или играючи размахивать тяжёлым полуторным клинком, не замечая его веса, равно как и веса ростового щита на второй руке.
Глубокий вдох. Глубокий выдох. Правую руку переместить на рукоять - сила продолжает вливаться в неё через золотую полосу, по спирали проступающую между ремешками оплётки. Левую убрать - с неё вполне достаточно. Забросить за спину щит, который уже протягивает оруженосец. Перехватить меч поудобнее. А теперь…
- За мной, засони! Все за мной, будьте вы неладны!
Голос майора прогремел над лагерем, безо всякой магии перекрывая все звуки: надсадный вой рожков, гомон поднятых по тревоге воинов, испуганное ржание лошадей, крики и лязг оружия, доносившиеся с другого края.
Заспанный десятник Логаш охнул, уронив себе на ногу щит.
Брат Налвинг поморщился, снова потеряв прицел.
Засевший в кустах между опушкой и лагерем Вэйдж прикрыл уши руками, потом тихонько откашлялся, зажимая рот ладонью - старый охотник очень не любил криков в лесу.
Чайв, на секунду переставший слышать громыхание собственной брони, пришёл к выводу, что хорошенького понемножку.
- За мной! - в последний раз рявкнул Амусал и перешёл с шага на бег. Пора было кончать с этим бардаком…
* * *
Старый Ёрча раздражённо фыркнул, уклоняясь от кистеня, просвистевшего над головой. Шарахнулся назад, ударил копьём раз, другой, третий, брякая наконечником в окованный железом щит… а потом внезапно шагнул вплотную к противнику и крепко наступил тому на ногу, раздирая тупыми когтями сапог. Наступил точно так же, как бил копьём - быстро, несколько раз, сперва сорвав нашитые медные пластины, потом разодрав толстую сапожную кожу, и наконец - вбивая когти уже в голую ступню. Отпрянул, поморщился, едва не выронив копьё, и скосил взгляд на торчащее из левого плеча оперение стрелы.
Ёрчу корёжило. Тело норовило соскользнуть с промежуточного облика в звериный. Пальцы укорачивались, с трудом удерживая древко. Спина гнулась к земле…
Ёрча был стар. Очень стар. Зверь брал своё. Ёрче с каждым годом становилось всё труднее балансировать в промежуточной форме, не соскальзывая полностью в звериное состояние. То, что для человека было важным и понятным, в промежуточном, боевом облике начинало тускнеть и терять смысл. Зверя интересовало совсем другое: он чувствовал страх, злость, боль от ран, присутствие своих и чужих. Зверя тянуло опуститься на все четыре лапы, вырвать зубами стрелу из плеча и так же, зубами, выдрать всю эту ерунду, зудящую в голове. Сейчас не до того. Сейчас больно, опасно, сейчас надо действовать…
Нельзя поддаваться. Нельзя разжать руку, отдав управление зверю. Нельзя глушить зверя, загоняя поглубже, теряя силу, скорость, а главное - опережающую мысли безошибочность действий и невероятную тягу к жизни, способную раз за разом мгновенно исцелять израненное тело. Нельзя вступать со зверем в спор, сцепившись в драке с самим собой и открывшись всем внешним опасностям. Нельзя…
Старый Ёрча был мудр. Старый Ёрча был опытен. Мало кто лучше него умел направлять зверя - легко, мягко, без грубого принуждения и без малейших уступок. Старый Ёрча был силён - за долгие годы оборотничества его воля стала крепче камня.
Ёрча копил мудрость, опыт, волю… А зверь тем временем рос, набирая силу, которой всё труднее было умещаться в Ёрче. Зверь ворочался, грозя выдавить человека - не со зла, а просто неловко повернувшись в тесной пещере, которую они делили. И порой никаких мудрости, опыта и воли не хватало, чтобы удержать эту силу.
…Ёрча, с трудом сдерживая позывы к превращению, переложил копьё в левую полуруку-полулапу. Скривился от боли, вспыхнувшей в простреленном плече. Сунул правую, здоровую руку в поясную сумку. Когда-то ему ещё помогали амулеты, сделанные шаманами, раз за разом возвращая его в промежуточный облик, заново пробуждая оглушённый разум. Теперь уже не помогали - он стал слишком стар. Стар и силён…
Неуклюжие когтистые пальцы нащупали в сумке то, что искали. Нащупали, осторожно подцепили… уронили на землю - очередной йимлинец сунулся к замешкавшемуся оборотню, широко замахиваясь булавой, и очень удивился, когда копьё, зажатое в левой, раненой руке оборотня, внезапно переместилось в правую, и коротко, без замаха, ударило ему под шлем, пробив кольчужную бармицу… Ёрча выдернул копьё и нашарил в сумке другой кусок, понюхал, бросил себе в рот…
Долька репчатого лука, высушенная над жаровней, пропитавшаяся запахом травяного дыма и вкусом гари. Запах и вкус угощения из человеческих рук. Своих же рук. Напоминание «а потом - возвращайся» на языке, который зверь понимал.
До сих пор понимал.
Может, поймёт и на этот раз…
Стрела торчала из плеча, крепко засев в кости. Ёрча взялся за древко и резко, на выдохе дёрнул.
…Боль - вспыхнувшая, и угасшая, когда преображение затянула рану, окончательно превращая мохнатую и когтистую руку в звериную лапу. Страх - привычный страх от встречи с привычной опасностью. Сотни запахов вокруг - от оглушительно бьющих по ноздрям дыма и крови до густого букета ароматов леса…
Странный, щемяще знакомый вкус на языке, напоминающий: надо вернуться. Куда то… к кому то… зачем-то…
* * *
Чайв выдернул из тубуса очередное копьё, и, широко размахнувшись, бросил его Ачшви, потерявшему оружие при очередном превращении. Оборотень мог бы трижды поймать копьё на лету - его скорость позволяла и не такое. Вот только Чайв отлично понимал: оборотень в промежуточном облике просто не вспомнит о самой возможности схватить летящий предмет. Копьё воткнулось Ачшви под ноги, тот схватился за ещё дрожащее после полёта древко и резко ударил, опережая высокого воина в жёлто-чёрном, уже замахнувшегося чеканом.
Ачшви сместился вправо, оттолкнувшись от падающего противника. Чайв метнул ещё одно копьё - поверх плеча другого оборотня. Потом ещё одно. Потом развернулся и со всей силы швырнул в подбиравшегося сзади йимлинца опустевший тубус.
Кончались копья. Кончались запасы сил на превращения при ранениях. А ещё кончался вражеский лагерь - уже недалеко до выхода к опушке леса.
* * *
Амусал на ходу рубанул по растяжке, и преграждавшая ему путь палатка завалилась набок. Руки чесались - в самом что ни на есть буквальном смысле. Кисти покалывало, саднила поцарапанная ладонь, предплечья словно налились свинцом - и одновременно сделались лёгкими как пёрышко.
Амусал свалил ещё одну палатку, пробежал по жалобно хрустящим шестам и столкнулся нос к носу с крупным, уляпанным кровью оборотнем. Не было времени перебросить на руку висевший за спиной щит. Амусал отбил наручем короткое копьё, нацеленное ему в лицо, сдвинулся на полшага вперёд и ударил - наискось сверху, всем весом полуторного меча - по предплечью короткопалой мохнатой лапы. Удар отбросил оборотня назад, лапа беспомощно обвисла, но клинок, выкованный для проламывания брони, оказался недостаточно острым и не смог отсечь её до конца. Очертания дикобраза поплыли, он начал подниматься, поднял лапу - уже целую…
Амусал ругнулся и сдёрнул с пояса серебряный кинжал.
* * *
…Чья-то секира прошлась вскользь по лопатке, заставив чешуйки брони громыхнуть особенно сильно. Не оборачиваясь, Чайв шагнул назад и, не давая противнику времени на повторный замах, ударил острым налокотником. Наземь посыпались лопнувшие звенья кольчуги, кто-то громко охнул, повиснув на вожде всем весом.
- Помнёшь мне шлем - убью! - Чайв качнулся вперёд, пытаясь сбросить врага. - То есть всё равно убью… Но если помнёшь - убью, потому что поклялся, хе!..
Стряхнуть противника не удавалось. Наоборот, тот оправился от удара и вдавил подбородок Чайв в край щита, а после рванулся в сторону, утягивая за собой на землю…
* * *
Вэйдж вглядывался в наползающий с реки туман. Некогда простреленное лёгкое ныло, и старшина охотников тихо кашлял, глуша звук ладонью.
Ночь была длинной. В колчанах одиноко болталось по две-три стрелы, оставленные напоследок, чтобы прикрыть отступление Чайва и его отряда. Двое стрелков были ранены - люди майора Амусала не оставались в долгу, осыпая стрелами и болтами любой шевельнувшийся куст.
- Что с ними? - кто-то из охотников, не выдержав, покинул своё место за деревом и подобрался к Вэйджу. - Они должны были уже вернуться!..
Вэйдж в последний раз кашлянул в ладонь и обернулся.
- Скажи мне, зачем мы здесь?
- Эээ… чтобы трепать нервы этим, Забывшим Предков…
- Вот именно. - Вэйдж придирчиво осмотрел свой лук, стёр с него рукавом капли росы и уточнил: - Трепать нервы этим. Их нервы - хороший трофей. Мои нервы - плохой трофей.
- Но…
- Твои нервы - тоже плохой трофей. Оставь их себе.
- Дикобраз-прародитель…
- И у прародителя нервы трепать не надо, он этого не любит.
Вэйдж снова уставился в сторону вражеского лагеря. Он не трепал себе нервы, он просто ждал, вглядываясь в предутренний туман до рези в глазах.
Уже далеко не в первый раз благодарю за корректорскую работу Потаню - любимую жену, настоящего друга и доблестного защитника русского языка от страшного меня.