(no subject)
В баре, где воздух вязок от сигаретного дыма и прокисший от разлитого пива, я увидела его. Он слушал чужие стихи и рисовал чертиков на салфетках. Я села напротив. Он пил пряный ром, а я - сухое вино. Когда я курила, он с интересом разглядывал очертания в сизом дыму.
Когда-то он был Поэтом.
Когда-нибудь я стану музой.
А пока что я не любила стихи. Но его простые рифмы казались божественными, когда затейливым верлибром закричали в микрофон.
- Ты читаешь сегодня? - спросила я, когда он смял изрисованную салфетку.
- Я завязал, - ответил он и бросил комок бумаги в пепельницу. Я плохо затушила сигарету, и салфетка стала тлеть.
- И что ты здесь делаешь тогда? - спросила я и залила вином начинающийся пожар.
- Изгоняю чертей, - с безразличием ответил он и взял из стопки новую салфетку.
- А гитара тебе зачем?
Гитару я заметила сразу, но спросила о ней только сейчас.
- Для экзорцизма.
Он заказал еще рома, а я - бокал вина. Он не хотел продолжать разговор, а я не хотела уходить. Во всяком случае, пока он не споет.
- Ты поешь чужие песни, - сообщила я, когда он дорисовал очередного чертика и придавил его стаканом.
- А ты смотришь чужие сны.
Красивая аллегория. Или метафора?
- Почему ты больше не пишешь?
Я знала, что он ответит. Ему нечего скрывать и нечего терять. Только чертей.
- Я написал все, что хотел сказать. Зачем повторяться?
- А те, чьи песни ты поешь - они не повторяются?
- Они мертвы.
- Ты поешь только песни мертвецов? Почему?
- Они не выставят счет и не предъявят претензий.
- И ты согласен так жить?
- А ты?
Я закурила, а он ушел на сцену. Если бы он был старше, а я - моложе. Нет, если бы он был моложе, а я - старше. Я бы стала его музой. Но у бывших поэтов не бывает муз. Только черти. А чертей бывшие поэты умеют изгонять.
Я ушла, не дослушав последнюю песню. Под пустым стаканом осталась салфетка. С нарисованным чертиком и надписью:
«Однажды мы с тобой сыграем блюз. Неважно, чей то будет сон».
Когда-то он был Поэтом.
Когда-нибудь я стану музой.
А пока что я не любила стихи. Но его простые рифмы казались божественными, когда затейливым верлибром закричали в микрофон.
- Ты читаешь сегодня? - спросила я, когда он смял изрисованную салфетку.
- Я завязал, - ответил он и бросил комок бумаги в пепельницу. Я плохо затушила сигарету, и салфетка стала тлеть.
- И что ты здесь делаешь тогда? - спросила я и залила вином начинающийся пожар.
- Изгоняю чертей, - с безразличием ответил он и взял из стопки новую салфетку.
- А гитара тебе зачем?
Гитару я заметила сразу, но спросила о ней только сейчас.
- Для экзорцизма.
Он заказал еще рома, а я - бокал вина. Он не хотел продолжать разговор, а я не хотела уходить. Во всяком случае, пока он не споет.
- Ты поешь чужие песни, - сообщила я, когда он дорисовал очередного чертика и придавил его стаканом.
- А ты смотришь чужие сны.
Красивая аллегория. Или метафора?
- Почему ты больше не пишешь?
Я знала, что он ответит. Ему нечего скрывать и нечего терять. Только чертей.
- Я написал все, что хотел сказать. Зачем повторяться?
- А те, чьи песни ты поешь - они не повторяются?
- Они мертвы.
- Ты поешь только песни мертвецов? Почему?
- Они не выставят счет и не предъявят претензий.
- И ты согласен так жить?
- А ты?
Я закурила, а он ушел на сцену. Если бы он был старше, а я - моложе. Нет, если бы он был моложе, а я - старше. Я бы стала его музой. Но у бывших поэтов не бывает муз. Только черти. А чертей бывшие поэты умеют изгонять.
Я ушла, не дослушав последнюю песню. Под пустым стаканом осталась салфетка. С нарисованным чертиком и надписью:
«Однажды мы с тобой сыграем блюз. Неважно, чей то будет сон».