Хочу предложить вашему вниманию небольшую, но, на мой взгляд, очень важную статью Александра Владимировича Гордона "Великая французская революция: о понятии и понимании", опубликованную в прошлом, 2021 году
(
Правильная ссылка на эту статью выглядит так )
Я читала Чудинова давно, как он только вышел, и, вероятно, не слишком внимательно, потому что сразу поняла, что этот историк мне чужд, а с чужими я не спорю. Что же касается политкорректности, то она, как мы все знаем, приносит известные блага.
С Александром Гордоном я не всегда согласна, потому что чужим его не считаю. И в личных с ним разговорах, например, настаивала на том, что Старосельский в первую очередь был политиком, активистом, оппозиционером, а историком уже потом. Или, скажем, Далин - его оппозиционность среди людей, о нем пишущих, отрицается на том удивительном основании, что своей аспирантке он в 1970е об этом не рассказывал. Ну, а Фридлянд, Лукин.... Разве их не представляют кабинетными учеными, мирными людьми и невинными жертвах кровавого тирана, а не активными и дерзким политиками, упорными борцами за свое понимание революции?
Научная полемика 1920х это споры о методе марксистов, о способах делать революцию, а не научная полемика в том смысле, который мы помним по позднем СССР или знаем сейчас. Это, с моей точки зрения, кардинальное различие.
Но, вообще, я, конечно, вне современной российской полемики между историками ВФР и не могу оценить понятного Вам подтекста.
Reply
А Научная полемика 1920х - мне представляется - вполне диалектически, полагаю! - одновременно и спором о способах делать революцию - и о способах её исторически осмыслить, потому что без этого осмысления невозможно прокладывать новые пути: вспомним хотя бы, как Маркс вполне прагматически анализировал по горячим следам и Революцию 1848, и Коммуну 1871...
А вот вам в качестве своего рода курьёза - от 1.08.46 - курьёз, потому что автор как будто вообще никогда не слышал о т.н. легальном марксизме в Дореволюционной России...
Reply
Спасибо за видео.
Конечно, у нас с Гордоным разные сферы научных интересов. Но дело, как мне кажется, не просто в этом. Я вижу в людях 1920х совершенно иные культурные типы, сформированные революцией - практики, которым теория, критическое осмысление прошлого нужны для практики, причем для самого ближайшего воплощения в жизнь. В моей молодости среди своих учителей я видела совершенно другой тип ученого, сформированного совсем другим временем, для которого ценностью было "объективное знание", к практической реализации это не имело отношение.
Reply
Reply
Безусловно, они обладали способностью теоретической рефлексии. Но сама рефлексия не есть что-то данное, у нее могут быть совершенно разные цели.
Что же касается дореволюционного образования, то не оно, на мой взгляд, было главным фактором. Главным был опыт революции и гражданской войны - опыт формирующий и преображающий.
Reply
Reply
Помните, сколько до революции различные моралисты говорили о православной идее "опрощения"? Вот революция как раз и означала такое опрощение, добровольное и желанное опрощение, демократизацию, принятую теми, кто принял революцию. У Либединского, который осмыслил тот опыт, есть важное замечание. Он пишет об отце, преуспевающем враче с народническими симпатиями, которого очень любил. И о том, что молодые коммунисты, как он сам, должны были - не обязаны сверху, а именно морально были должны в силу своего нового "зрения" (термин Шкловского), пересмотреть свой дореволюционный опыт, критиковать своих родителей (не обязательно вслух), отказаться от этого наследства, слиться с теми красноармейцами, с которыми они, как комиссары или командиры, проводили все время.
Да и так ли непреодолима была эта пропасть при уважительном, товарищеском, любовном отношении? Сомневаюсь, потому что мой личный опыт говорит о другом. В нашей семье близким человеком была няня, воспитавшая сначала мою маму, а потом меня. Она была неграмотная, из крестьян Смоленской области, переехавшая в город в начале 1930х, но мало чего из городской жизни усвоившая. Даже курсы ликвидации неграмотности на нее не подействовали - до конца своей жизни она могла только расписываться, а письма читала ей я. И я, и мама, и все у нас дома, ее очень любили, к советам ее очень прислушивались, верили в ее здравый смысл, мудрость, которую в книгах не почерпнешь.
Что же касается опыта революции, то, как мне кажется сейчас, после завершения исследования о молодежи революции, то он осмыслялся коллективно - многое зависело от круга общения, от того, с кем человек был связан. Ибо тяготы времени были так велики, что индивидуально их перенести было почти невозможно. Об этом есть красноречивые свидетельства эпохи.
В том, что касается, например, Старосельского, это именно так.
Reply
Вот ваша любимая нянюшка - в том мире, в котором она жила вместе с вами - видела нечто такое, чего не видели, не замечали вы, видела как бы из того сельского мира, который её сформировал! - и наверняка ведь не видела (не замечала, не придавала значения) чего-то естественного и значимого для вас, в вашем мире!
Я ведь не просто так именно о классическом образовании заговорила (которого, как мне думается, и нам с вами хоть немного, но недостаёт!)! - это и привычная для нас картина Большого мира: да, у солдат, вернувшихся с полей Первой мировой - мир гораздо больше, чем у остававшихся дома односельчан - но он всё ж меньше, чем у человека с классическим образованием... - Или - классическое предполагает изучение древних языков - но изучались-то они на классических же античных текстах, - а это в том числе формирует идею гражданской доблести, идею служения - граду и миру - и вот здесь идеал гражданской общности совершенно естественно соприкасается - и в каком-то смысле может перетекать - с миром крестьянской общности - но при этом у человека не может не сохраниться внутреннее ощущение своей со-причастности миру более широкому, внутреннее ощущение, что вот здесь и сейчас я делаю что-то важное не только для меня и ближнего окружения - но для будущего Мира - как ни пафосно это звучит...
Reply
Я не так ценю образование, как Вы.
И, конечно, какое-то классическое образование, есть и у меня, и, думаю, у Вас тоже - на уровне гимназии, как у наших с Вами героев, историков-марксистов, уж точно. Латыни учили меня в университете, да и сейчас я к ней обращаюсь - во время локдауна, например, взялась вспоминать по новому учебнику. Античные тексты, пусть в переводах русских, английских или французский, читаю всю жизнь, не устаю.
Но выводов таких, какие делали люди ВФР или русской революции из них не делаю. Рецепция ведь обуславливается жизненным опытом и социализацией.
Reply
- не образование как таковое - а именно что классическое: изучение в школьном возрасте латыни по Плутарху - это ещё и закладывает как бы нормативные образы действия - как поступать правильно.
Это, разумеется, работает в зависимости и от личных природных качеств школьника, и от его семейной среды, и от более широкого окружения! - но есть как бы общественно одобряемая модель поведения... - В советской школе было нечто подобное - более или менее формализованное, более или менее выхолощенное - и чем дальше тем более, и даже в одном поколении и в сходной принципиально среде оказывало неодинаковое воздействие...
Понимаете, я ни в коем случае не пытаюсь отрицать силу вещей! - и кажется, попыталась уже об этом сказать... - Но и ваши молодые коммунисты, имеющие уже свой дореволюционный опыт, те, о ком вы говорите - многие наверно из них - были внутренне подготовлены "слиться с теми красноармейцами, с которыми они, как комиссары или командиры, проводили все время" - и вот этими усвоенными римскими нормативными моделями...
Я просто не стала бы однозначно утверждать, что именно является "определяющим" - в каждый конкретный момент для каждого конкретного человека...
Reply
Leave a comment