Чудо, тайна и авторитет (с)
В дни новогодних каникул, как всегда в отсутствие интернета, вечером листала книжки. Под настроение попал Достоевский, "Братья Карамазовы".
Как и всю русскую классику, читала этот роман еще в школьном детстве. Тогда с бОльшим интересом следила за обычными для этого писателя надрывными любовными историями, чем за длинными разговорами героев, которые, впрочем, тоже были прочитаны полностью.
Кто же знал, что окружающая общественная жизнь так переменится, что казавшиеся скучноватыми и занудными монологи и диалоги покажутся взятыми именно из нее. Сегодня вокруг для наблюдения предоставлены старые типажи и сцены, которые так хорошо и подробно были рассмотрены классиком.
Итак, переворачиваю страницы, теперь останавливаясь на свидетельствах русского быта, церковной жизни, наблюдений писателя за общественными тенденциями. Внимательно и с интересом перечитываю известный разговор в трактире (в котором брат Иван рассуждает о "слезинке ребенка"). Впечатление такое, что читаю посты и диалоги в жж.
Всё узнаваемо - противопоставление нравственности атеиста безнравственности сотворенного Богом мира, свидетельства блогеров об их разочаровании в современной церкви. Их наблюдения о том, что Антихрист занял место Бога в церковной иерархии. Смешно. Все эти метания, сомнения, и реалии около полутора веков тому как назад описал гениальный и болезный Федор Михайлович.
Получается, что усердно возрождаемая, даже, сказала бы, насаждаемая в народе "духовность", о которой столь много говорит священноначалие и просто священство, приводит не к чему-нибудь, а вновь к старому разбитому корыту.
Когда-то церковь была отделена от государства, ставшего светским, а человеку возвращена дарованная Богом свобода. Однако оказались «слабосильными бунтовщики» (Достоевский), вновь захотелось переложить на кого-нибудь ответственность за свое счастье. И вот - вновь попытки попытки священнослужителей в публичном пространстве заменить якобы церковным мнением личную совесть каждого человека. И опять оно - дырявое корыто, ибо не получается из этих попыток ничего другого. И вновь - Иваны и Алеши Карамазовы, только беседующие не в трактире, а на виртуальных просторах.
Итак, брат Иван рассказывает брату Алеше придуманную историю о великом инквизиторе, признающемся Христу в том, что Тот не нужен церкви. Инквизитор говорит о том, что в основание церкви они, ее служители, положили именно то, что предлагал дьявол, искушая Христа в сорокадневный пост.
«Есть три силы, единственные три силы на земле, могущие навеки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков, для их счастия, - эти силы: чудо, тайна и авторитет. Ты отверг и то и другое и третье и сам подал пример тому. Когда страшный и премудрый дух поставил тебя на вершине храма и сказал тебе: "Если хочешь узнать, сын ли ты божий, то верзись вниз, ибо сказано про того, что ангелы подхватят и понесут его, и не упадет и не расшибется и узнаешь тогда, сын ли ты божий, и докажешь тогда, какова вера твоя в отца твоего", но ты, выслушав, отверг предложение и не поддался и не бросился вниз.
…
Так ли создана природа человеческая, чтоб отвергнуть чудо и в такие страшные моменты жизни, моменты самых страшных основных и мучительных душевных вопросов своих оставаться лишь со свободным решением сердца? О, ты знал, что подвиг твой сохранится в книгах, достигнет глубины времен и последних пределов земли, и понадеялся, что, следуя тебе, и человек останется с богом, не нуждаясь в чуде. Но ты не знал, что чуть лишь человек отвергнет чудо, то тотчас отвергнет и бога, ибо человек ищет не столько бога, сколько чудес. И так как человек оставаться без чуда не в силах, то насоздаст себе новых чудес, уже собственных, и поклонится уже знахарскому чуду, бабьему колдовству, хотя бы он сто раз был бунтовщиком, еретиком и безбожником. Ты не сошел со креста, когда кричали тебе, издеваясь и дразня тебя: "Сойди со креста и уверуем, что это ты". Ты не сошел потому, что, опять-таки, не захотел поработить человека чудом, и жаждал свободной веры, а не чудесной. Жаждал свободной любви, а не рабских восторгов невольника пред могуществом, раз навсегда его ужаснувшим.
Но и тут ты судил о людях слишком высоко, ибо конечно они невольники, хотя и созданы бунтовщиками. Озрись и суди, вот прошло пятнадцать веков, поди посмотри на них: кого ты вознес до себя? Клянусь, человек слабее и ниже создан, чем ты о нем думал! Может ли, может ли он исполнить то, чтó и ты? Столь уважая его, ты поступил как бы перестав ему сострадать, потому что слишком много от него и потребовал, -- и это кто же, тот, который возлюбил его более самого себя! Уважая его менее, менее бы от него и потребовал, а это было бы ближе к любви, ибо легче была бы ноша его. Он слаб и подл. Что в том, что он теперь повсеместно бунтует против нашей власти и гордится, что он бунтует? Это гордость ребенка и школьника. Это маленькие дети, взбунтовавшиеся в классе и выгнавшие учителя. Но придет конец и восторгу ребятишек, он будет дорого стоить им. Они ниспровергнут храмы и зальют кровью землю. Но догадаются наконец глупые дети, что хоть они и бунтовщики, но бунтовщики слабосильные, собственного бунта своего не выдерживающие. Обливаясь глупыми слезами своими, они сознаются наконец, что создавший их бунтовщиками без сомнения хотел посмеяться над ними. Скажут это они в отчаянии, и сказанное ими будет богохульством, от которого они станут еще несчастнее, ибо природа человеческая не выносит богохульства, и в конце концов сама же себе всегда и отметит за него. Итак, неспокойство, смятение и несчастие -- вот теперешний удел людей после того, как ты столь претерпел за свободу их!
… Чем виновата слабая душа, что не в силах вместить столь страшных даров? Да неужто же и впрямь приходил ты лишь к избранным и для избранных? Но если так, то тут тайна и нам не понять ее. А если тайна, то и мы в праве были проповедывать тайну и учить их, что не свободное решение сердец их важно и не любовь, а тайна, которой они повиноваться должны слепо, даже мимо их совести. Так мы и сделали. Мы исправили подвиг твой и основали его на чуде, тайне и авторитете. И люди обрадовались, что их вновь повели как стадо и что с сердец их снят наконец столь страшный дар, принесший им столько муки. Правы мы были, уча и делая так, скажи? Неужели мы не любили человечества, столь смиренно сознав его бессилие, с любовию облегчив его ношу и разрешив слабосильной природе его, хотя бы и грех, но с нашего позволения? К чему же теперь пришел нам мешать? И что ты молча и проникновенно глядишь на меня кроткими глазами своими? Рассердись, я не хочу любви твоей, потому что сам не люблю тебя. И что мне скрывать от тебя? Или я не знаю, с кем говорю? То, что имею сказать тебе, всё тебе уже известно, я читаю это в глазах твоих. И я ли скрою от тебя тайну нашу? Может быть ты именно хочешь услышать ее из уст моих, слушай же: Мы не с тобой, а с ним, вот наша тайна! Мы давно уже не с тобою, а с ним, уже восемь веков. Ровно восемь веков назад как мы взяли от него то, чтó ты с негодованием отверг, тот последний дар, который он предлагал тебе, показав тебе все царства земные; мы взяли от него Рим и меч Кесаря и объявили лишь себя царями земными, царями едиными, хотя и доныне не успели еще привести наше дело к полному окончанию. Но кто виноват? О, дело это до сих пор лишь в начале, но оно началось. Долго еще ждать завершения его и еще много выстрадает земля, но мы достигнем и будем кесарями, и тогда уже помыслим о всемирном счастии людей. А между тем ты бы мог еще и тогда взять меч Кесаря. Зачем ты отверг этот последний дар? Приняв этот третий совет могучего духа, ты восполнил бы всё, чего ищет человек на земле, то-есть: пред кем преклониться, кому вручить совесть и каким образом соединиться наконец всем в бесспорный общий и согласный муравейник, ибо потребность всемирного соединения есть третье и последнее мучение людей.
Ты гордишься своими избранниками, но у тебя лишь избранники, а мы успокоим всех. Да и так ли еще: сколь многие из этих избранников, из могучих, которые могли бы стать избранниками, устали наконец ожидая тебя, и понесли и еще понесут силы духа своего и жар сердца своего на иную ниву и кончат тем, что на тебя же и воздвигнут свободное знамя свое. Но ты сам воздвиг это знамя. У нас же все будут счастливы и не будут более ни бунтовать, ни истреблять друг друга, как в свободе твоей, повсеместно. О, мы убедим их, что они тогда только и станут свободными, когда откажутся от свободы своей для нас и нам покорятся. И что же, правы мы будем или солжем? Они сами убедятся, что правы, ибо вспомнят, до каких ужасов рабства и смятения доводила их свобода твоя. Свобода, свободный ум и наука заведут их в такие дебри и поставят пред такими чудами и неразрешимыми тайнами, что одни из них, непокорные и свирепые, истребят себя самих, другие непокорные, но малосильные, истребят друг друга, а третьи оставшиеся, слабосильные и несчастные, приползут к ногам нашим и возопиют к нам: "Да, вы были правы, вы одни владели тайной его, и мы возвращаемся к вам, спасите нас от себя самих".
… О, мы убедим их наконец не гордиться, ибо ты вознес их и тем научил гордиться; докажем им, что они слабосильны, что они только жалкие дети, но что детское счастие слаще всякого. Они станут робки и станут смотреть на нас и прижиматься к нам в страхе как птенцы к наседке. Они будут дивиться, и ужасаться на нас и гордиться тем, что мы так могучи и так умны, что могли усмирить такое буйное тысячемиллионное стадо. Они будут расслабленно трепетать гнева нашего, умы их оробеют, глаза их станут слезоточивы, как у детей и женщин, но столь же легко будут переходить они по нашему мановению к веселью и к смеху, светлой радости и счастливой детской песенке. Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим им жизнь как детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными плясками.
… И возьмем на себя, а нас они будут обожать, как благодетелей, понесших на себе их грехи пред богом. И не будет у них никаких от нас тайн. Мы будем позволять или запрещать им жить с их женами и любовницами, иметь или не иметь детей, -- всё судя по их послушанию, -- и они будут нам покоряться с весельем и радостью. Самые мучительные тайны их совести, -- всё, всё понесут они нам, и мы всё разрешим, и они поверят решению нашему с радостию, потому что оно избавит их от великой заботы и страшных теперешних мук решения личного и свободного. И все будут счастливы, все миллионы существ, кроме сотни тысяч управляющих ими. Ибо лишь мы, мы хранящие тайну, только мы будем несчастны. Будет тысячи миллионов счастливых младенцев и сто тысяч страдальцев, взявших на себя проклятие познания добра и зла.
-- Но... это нелепость! -- вскричал он (Алеша - Е.Л.) краснея. -- Поэма твоя есть хвала Иисусу, а не хула... как ты хотел того. И кто тебе поверит о свободе? Так ли, так ли надо ее понимать! То ли понятие в православии... Это Рим, да и Рим не весь, это неправда, -- это худшие из католичества, инквизиторы, иезуиты!.. Да и совсем не может быть такого фантастического лица, как твой инквизитор. Какие это грехи людей, взятые на себя? Какие это носители тайны, взявшие на себя какое-то проклятие для счастия людей? Когда они виданы? Мы знаем иезуитов, про них говорят дурно, не то ли они, что у тебя? …
-- Да стой, стой, -- смеялся Иван, -- как ты разгорячился. Фантазия, говоришь ты, пусть! Конечно фантазия. Но позволь однако: неужели ты в самом деле думаешь, что всё это католическое движение последних веков есть и в самом деле одно лишь желание власти для одних только грязных благ. Уж не отец ли Паисий так тебя учит?
-- Нет, нет, напротив отец Паисий говорил однажды что-то в роде даже твоего... но конечно не то, совсем не то, -- спохватился вдруг Алеша.
-- Драгоценное однако же сведение, несмотря на твое: "совсем не то".
И вот, вернувшись в Москву и просматривая новости в интернете, наткнулась на рождественское интервью Патриарха Кирилла. http://www.patriarchia.ru/db/text/1932241.html
И первое, что там увидела, на что сразу обратила внимание после чтения Достоевского - он говорит о чуде. О принесении пояса Богородицы и очередях к нему говорит как о самом «потрясающем», в положительном смысле, событии прошедшего года, и главное, объясняет веру именно с позиции «чуда». Сразу подумала, что и об «укреплении авторитета» церкви очень много говорит Патриарх, в самых разных речах и интервью.
Но «тайна», где же тайна? В речах Патриарха есть признание о «чуде» и «авторитете», но если действительно есть подмена, и в основание сегодняшней, т.н. "официальной" церкви положено то, что отверг в пустыне Христос, обязательно должна быть тайна. Без нее невозможно поделить людей на "избранных", знающих, и "профанов", а без этого нет церкви Антихриста.
И тайна нашлась, в те же дни, по ссылкам на обсуждение статьи священника на Правмире. Собственно, это случайность, что в те дни обсуждали именно эту, можно было взять и другую статью-проповедь. Но эта была очень, гротескно характерна. Кроме того, священник, по-видимому, искренний и хороший, что делает его полностью «персонажем Достоевского». Статья была мутная и ни о чем, но главная мысль была именно такой - есть профаны, а есть мы, трагично помеченные некой печатью сакральной тайны.
Сейчас погуглив Правмир, нашла другую статью того же священника, с упоминанием интервью Патриарха. Мысли о том, что «церковь - это я, ты, он, она» - казалось бы, правильные. Но опять в загадочно-непонятной концовке текста - то же ощущение избранничества и раздельности с «толпой». И слово «чудо» из интервью Патриарха он прямо заменяет на слово «церковь». Случайность? Думаю, это - признание. http://www.pravmir.ru/konkretnye-veshhi/
Чудо, тайна и авторитет - как основание церкви, оказались вполне востребованы сегодняшними пастырями РПЦ.
Как и всю русскую классику, читала этот роман еще в школьном детстве. Тогда с бОльшим интересом следила за обычными для этого писателя надрывными любовными историями, чем за длинными разговорами героев, которые, впрочем, тоже были прочитаны полностью.
Кто же знал, что окружающая общественная жизнь так переменится, что казавшиеся скучноватыми и занудными монологи и диалоги покажутся взятыми именно из нее. Сегодня вокруг для наблюдения предоставлены старые типажи и сцены, которые так хорошо и подробно были рассмотрены классиком.
Итак, переворачиваю страницы, теперь останавливаясь на свидетельствах русского быта, церковной жизни, наблюдений писателя за общественными тенденциями. Внимательно и с интересом перечитываю известный разговор в трактире (в котором брат Иван рассуждает о "слезинке ребенка"). Впечатление такое, что читаю посты и диалоги в жж.
Всё узнаваемо - противопоставление нравственности атеиста безнравственности сотворенного Богом мира, свидетельства блогеров об их разочаровании в современной церкви. Их наблюдения о том, что Антихрист занял место Бога в церковной иерархии. Смешно. Все эти метания, сомнения, и реалии около полутора веков тому как назад описал гениальный и болезный Федор Михайлович.
Получается, что усердно возрождаемая, даже, сказала бы, насаждаемая в народе "духовность", о которой столь много говорит священноначалие и просто священство, приводит не к чему-нибудь, а вновь к старому разбитому корыту.
Когда-то церковь была отделена от государства, ставшего светским, а человеку возвращена дарованная Богом свобода. Однако оказались «слабосильными бунтовщики» (Достоевский), вновь захотелось переложить на кого-нибудь ответственность за свое счастье. И вот - вновь попытки попытки священнослужителей в публичном пространстве заменить якобы церковным мнением личную совесть каждого человека. И опять оно - дырявое корыто, ибо не получается из этих попыток ничего другого. И вновь - Иваны и Алеши Карамазовы, только беседующие не в трактире, а на виртуальных просторах.
Итак, брат Иван рассказывает брату Алеше придуманную историю о великом инквизиторе, признающемся Христу в том, что Тот не нужен церкви. Инквизитор говорит о том, что в основание церкви они, ее служители, положили именно то, что предлагал дьявол, искушая Христа в сорокадневный пост.
«Есть три силы, единственные три силы на земле, могущие навеки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков, для их счастия, - эти силы: чудо, тайна и авторитет. Ты отверг и то и другое и третье и сам подал пример тому. Когда страшный и премудрый дух поставил тебя на вершине храма и сказал тебе: "Если хочешь узнать, сын ли ты божий, то верзись вниз, ибо сказано про того, что ангелы подхватят и понесут его, и не упадет и не расшибется и узнаешь тогда, сын ли ты божий, и докажешь тогда, какова вера твоя в отца твоего", но ты, выслушав, отверг предложение и не поддался и не бросился вниз.
…
Так ли создана природа человеческая, чтоб отвергнуть чудо и в такие страшные моменты жизни, моменты самых страшных основных и мучительных душевных вопросов своих оставаться лишь со свободным решением сердца? О, ты знал, что подвиг твой сохранится в книгах, достигнет глубины времен и последних пределов земли, и понадеялся, что, следуя тебе, и человек останется с богом, не нуждаясь в чуде. Но ты не знал, что чуть лишь человек отвергнет чудо, то тотчас отвергнет и бога, ибо человек ищет не столько бога, сколько чудес. И так как человек оставаться без чуда не в силах, то насоздаст себе новых чудес, уже собственных, и поклонится уже знахарскому чуду, бабьему колдовству, хотя бы он сто раз был бунтовщиком, еретиком и безбожником. Ты не сошел со креста, когда кричали тебе, издеваясь и дразня тебя: "Сойди со креста и уверуем, что это ты". Ты не сошел потому, что, опять-таки, не захотел поработить человека чудом, и жаждал свободной веры, а не чудесной. Жаждал свободной любви, а не рабских восторгов невольника пред могуществом, раз навсегда его ужаснувшим.
Но и тут ты судил о людях слишком высоко, ибо конечно они невольники, хотя и созданы бунтовщиками. Озрись и суди, вот прошло пятнадцать веков, поди посмотри на них: кого ты вознес до себя? Клянусь, человек слабее и ниже создан, чем ты о нем думал! Может ли, может ли он исполнить то, чтó и ты? Столь уважая его, ты поступил как бы перестав ему сострадать, потому что слишком много от него и потребовал, -- и это кто же, тот, который возлюбил его более самого себя! Уважая его менее, менее бы от него и потребовал, а это было бы ближе к любви, ибо легче была бы ноша его. Он слаб и подл. Что в том, что он теперь повсеместно бунтует против нашей власти и гордится, что он бунтует? Это гордость ребенка и школьника. Это маленькие дети, взбунтовавшиеся в классе и выгнавшие учителя. Но придет конец и восторгу ребятишек, он будет дорого стоить им. Они ниспровергнут храмы и зальют кровью землю. Но догадаются наконец глупые дети, что хоть они и бунтовщики, но бунтовщики слабосильные, собственного бунта своего не выдерживающие. Обливаясь глупыми слезами своими, они сознаются наконец, что создавший их бунтовщиками без сомнения хотел посмеяться над ними. Скажут это они в отчаянии, и сказанное ими будет богохульством, от которого они станут еще несчастнее, ибо природа человеческая не выносит богохульства, и в конце концов сама же себе всегда и отметит за него. Итак, неспокойство, смятение и несчастие -- вот теперешний удел людей после того, как ты столь претерпел за свободу их!
… Чем виновата слабая душа, что не в силах вместить столь страшных даров? Да неужто же и впрямь приходил ты лишь к избранным и для избранных? Но если так, то тут тайна и нам не понять ее. А если тайна, то и мы в праве были проповедывать тайну и учить их, что не свободное решение сердец их важно и не любовь, а тайна, которой они повиноваться должны слепо, даже мимо их совести. Так мы и сделали. Мы исправили подвиг твой и основали его на чуде, тайне и авторитете. И люди обрадовались, что их вновь повели как стадо и что с сердец их снят наконец столь страшный дар, принесший им столько муки. Правы мы были, уча и делая так, скажи? Неужели мы не любили человечества, столь смиренно сознав его бессилие, с любовию облегчив его ношу и разрешив слабосильной природе его, хотя бы и грех, но с нашего позволения? К чему же теперь пришел нам мешать? И что ты молча и проникновенно глядишь на меня кроткими глазами своими? Рассердись, я не хочу любви твоей, потому что сам не люблю тебя. И что мне скрывать от тебя? Или я не знаю, с кем говорю? То, что имею сказать тебе, всё тебе уже известно, я читаю это в глазах твоих. И я ли скрою от тебя тайну нашу? Может быть ты именно хочешь услышать ее из уст моих, слушай же: Мы не с тобой, а с ним, вот наша тайна! Мы давно уже не с тобою, а с ним, уже восемь веков. Ровно восемь веков назад как мы взяли от него то, чтó ты с негодованием отверг, тот последний дар, который он предлагал тебе, показав тебе все царства земные; мы взяли от него Рим и меч Кесаря и объявили лишь себя царями земными, царями едиными, хотя и доныне не успели еще привести наше дело к полному окончанию. Но кто виноват? О, дело это до сих пор лишь в начале, но оно началось. Долго еще ждать завершения его и еще много выстрадает земля, но мы достигнем и будем кесарями, и тогда уже помыслим о всемирном счастии людей. А между тем ты бы мог еще и тогда взять меч Кесаря. Зачем ты отверг этот последний дар? Приняв этот третий совет могучего духа, ты восполнил бы всё, чего ищет человек на земле, то-есть: пред кем преклониться, кому вручить совесть и каким образом соединиться наконец всем в бесспорный общий и согласный муравейник, ибо потребность всемирного соединения есть третье и последнее мучение людей.
Ты гордишься своими избранниками, но у тебя лишь избранники, а мы успокоим всех. Да и так ли еще: сколь многие из этих избранников, из могучих, которые могли бы стать избранниками, устали наконец ожидая тебя, и понесли и еще понесут силы духа своего и жар сердца своего на иную ниву и кончат тем, что на тебя же и воздвигнут свободное знамя свое. Но ты сам воздвиг это знамя. У нас же все будут счастливы и не будут более ни бунтовать, ни истреблять друг друга, как в свободе твоей, повсеместно. О, мы убедим их, что они тогда только и станут свободными, когда откажутся от свободы своей для нас и нам покорятся. И что же, правы мы будем или солжем? Они сами убедятся, что правы, ибо вспомнят, до каких ужасов рабства и смятения доводила их свобода твоя. Свобода, свободный ум и наука заведут их в такие дебри и поставят пред такими чудами и неразрешимыми тайнами, что одни из них, непокорные и свирепые, истребят себя самих, другие непокорные, но малосильные, истребят друг друга, а третьи оставшиеся, слабосильные и несчастные, приползут к ногам нашим и возопиют к нам: "Да, вы были правы, вы одни владели тайной его, и мы возвращаемся к вам, спасите нас от себя самих".
… О, мы убедим их наконец не гордиться, ибо ты вознес их и тем научил гордиться; докажем им, что они слабосильны, что они только жалкие дети, но что детское счастие слаще всякого. Они станут робки и станут смотреть на нас и прижиматься к нам в страхе как птенцы к наседке. Они будут дивиться, и ужасаться на нас и гордиться тем, что мы так могучи и так умны, что могли усмирить такое буйное тысячемиллионное стадо. Они будут расслабленно трепетать гнева нашего, умы их оробеют, глаза их станут слезоточивы, как у детей и женщин, но столь же легко будут переходить они по нашему мановению к веселью и к смеху, светлой радости и счастливой детской песенке. Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим им жизнь как детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными плясками.
… И возьмем на себя, а нас они будут обожать, как благодетелей, понесших на себе их грехи пред богом. И не будет у них никаких от нас тайн. Мы будем позволять или запрещать им жить с их женами и любовницами, иметь или не иметь детей, -- всё судя по их послушанию, -- и они будут нам покоряться с весельем и радостью. Самые мучительные тайны их совести, -- всё, всё понесут они нам, и мы всё разрешим, и они поверят решению нашему с радостию, потому что оно избавит их от великой заботы и страшных теперешних мук решения личного и свободного. И все будут счастливы, все миллионы существ, кроме сотни тысяч управляющих ими. Ибо лишь мы, мы хранящие тайну, только мы будем несчастны. Будет тысячи миллионов счастливых младенцев и сто тысяч страдальцев, взявших на себя проклятие познания добра и зла.
-- Но... это нелепость! -- вскричал он (Алеша - Е.Л.) краснея. -- Поэма твоя есть хвала Иисусу, а не хула... как ты хотел того. И кто тебе поверит о свободе? Так ли, так ли надо ее понимать! То ли понятие в православии... Это Рим, да и Рим не весь, это неправда, -- это худшие из католичества, инквизиторы, иезуиты!.. Да и совсем не может быть такого фантастического лица, как твой инквизитор. Какие это грехи людей, взятые на себя? Какие это носители тайны, взявшие на себя какое-то проклятие для счастия людей? Когда они виданы? Мы знаем иезуитов, про них говорят дурно, не то ли они, что у тебя? …
-- Да стой, стой, -- смеялся Иван, -- как ты разгорячился. Фантазия, говоришь ты, пусть! Конечно фантазия. Но позволь однако: неужели ты в самом деле думаешь, что всё это католическое движение последних веков есть и в самом деле одно лишь желание власти для одних только грязных благ. Уж не отец ли Паисий так тебя учит?
-- Нет, нет, напротив отец Паисий говорил однажды что-то в роде даже твоего... но конечно не то, совсем не то, -- спохватился вдруг Алеша.
-- Драгоценное однако же сведение, несмотря на твое: "совсем не то".
И вот, вернувшись в Москву и просматривая новости в интернете, наткнулась на рождественское интервью Патриарха Кирилла. http://www.patriarchia.ru/db/text/1932241.html
И первое, что там увидела, на что сразу обратила внимание после чтения Достоевского - он говорит о чуде. О принесении пояса Богородицы и очередях к нему говорит как о самом «потрясающем», в положительном смысле, событии прошедшего года, и главное, объясняет веру именно с позиции «чуда». Сразу подумала, что и об «укреплении авторитета» церкви очень много говорит Патриарх, в самых разных речах и интервью.
Но «тайна», где же тайна? В речах Патриарха есть признание о «чуде» и «авторитете», но если действительно есть подмена, и в основание сегодняшней, т.н. "официальной" церкви положено то, что отверг в пустыне Христос, обязательно должна быть тайна. Без нее невозможно поделить людей на "избранных", знающих, и "профанов", а без этого нет церкви Антихриста.
И тайна нашлась, в те же дни, по ссылкам на обсуждение статьи священника на Правмире. Собственно, это случайность, что в те дни обсуждали именно эту, можно было взять и другую статью-проповедь. Но эта была очень, гротескно характерна. Кроме того, священник, по-видимому, искренний и хороший, что делает его полностью «персонажем Достоевского». Статья была мутная и ни о чем, но главная мысль была именно такой - есть профаны, а есть мы, трагично помеченные некой печатью сакральной тайны.
Сейчас погуглив Правмир, нашла другую статью того же священника, с упоминанием интервью Патриарха. Мысли о том, что «церковь - это я, ты, он, она» - казалось бы, правильные. Но опять в загадочно-непонятной концовке текста - то же ощущение избранничества и раздельности с «толпой». И слово «чудо» из интервью Патриарха он прямо заменяет на слово «церковь». Случайность? Думаю, это - признание. http://www.pravmir.ru/konkretnye-veshhi/
Чудо, тайна и авторитет - как основание церкви, оказались вполне востребованы сегодняшними пастырями РПЦ.