Ната Сучкова
Click to view* * *
Лед-ледок - на молочный зубок,
на советский пятак полновесный,
ну а воздух - тяжелый, как вздох,
вон, ребят попроси - перевесят.
Небо синее на болтах
мужики прикрутили здесь,
перепачкались в облаках,
мне не кажется - так и есть.
Так и будут стоять потом,
протирая - ну, нах! - глаза,
под рекламным кривым щитом
да на лестнице в небеса.
* * *
Идет Никола зимний -
В сугробах тают плечи.
На зимней ли резине?
В поддевке ли овечьей?
Тепло от тонкой свечки,
Он греет всех неважно -
В поддевке ли овечьей,
в футболке ли бумажной.
- Довольны ли? - Спаси Бо!
Кружится снег, играя,
Похож Никола зимний
На деда Николая.
Идет с реки навьючен,
И пар над ним живой,
Как облако, нет - туча
С колючей бородой.
* * *
Как круглей всего земля с северу,
Как наелися теля клеверу,
Не мычат, а голосят-охают,
Точно в каждом с порося облако!
Бабы ахали себе в подойники,
Зоотехников зовя и угодников.
Ну а к вечеру пришел недотыкомка,
Проколол пуза телям вилкою -
Колыхались по задворкам простыни,
Выходил дух звонким шипом-посвистом.
И стоят теперь теля на лугу,
Каждый - с дырочкою в левом боку.
* * *
Дыша духами и туманами,
одеколоном “Шипр” - без сдачи нам! -
здесь называют ресторанами
уборные, чуть отстоящие
от домиков кривых, потерянных,
но крепких дедовых, приземистых,
где сотни лет идет по телику
прекрасное “Давай поженимся”.
Где - прямо шел, так и заблудишься,
а чуть свернул - все ясно стало,
где разливают “Шипр” по блюдечкам
за неимением бокалов.
И тот альбом, где все покойники
отдельно сложены, припрятан,
и кролики с глазами кроликов
из клеток смотрят аккуратных.
* * *
Точно прыщик сковырнул - пил полмесяца,
Рыбы плавают по дну, Вася - крестится,
На затоне в камышах - задубелые -
Серы облаки кроша, льдины белые.
Укрывается в пупырышки гусиные,
Две недели керосинил, ноги синие,
Было дело, не совру - сильно квасил,
Но, как стеклышко, на льду - ни пивася.
Крестный ход смотрел в прямом по “России” -
Карасей-то, карасей накрестили!
Рыбы плавают, порхают - красиво! -
В иорданях во своих, в палестинах.
Выплывают изо дна на поверхность,
Не поймалась ни одна - ну и хрен с ним!
Пусть живут, и жить другим не мешают,
Я и сам тут рыба, только большая.
* * *
Крутится, вертится шар голубой,
а жениху - фиолетово.
Как будто розочки на торте кремовом,
подружки в розовом и в фиолетовом -
хоть понадкусывал, помял и то!
В цветах искусственных гудит авто!
Ах, тетки-бабушки, вокруг кружение,
Ванюша - в галстуке, Ванюша женится, -
букетик брошенный размыт, как клякса, -
с опухшей рожею - застыл у загса.
Но в животе его пошлейшим образом
порхают бабочки и лупят по носу,
капу-капустницы, лимо-лимонницы,
будто шампанское, бьют в переносицу.
А над высотками в лучах прожектора
сорвалось облако, летит - волшебное,
из украшения торжеств шарами
его волшебное - над всеми нами.
* * *
Заплетается язык, заплетае...
Покажи, что у тебя во рту!
Пионер за обе щеки уплетает
вязь арабскую - конфету кара-кум.
У нее было много чего от Африки,
а самое главное - вид не зимний,
руки ее - бурые зяблики, руки мои - красные зяблики,
в одинаковых варежках на резинках.
До чего же мы были смешные маленькие,
и что каждый раз меня поражало -
с головы ее войлочной, точно валенок,
все время сваливалась ушанка!
О, эта ушанка - мужская, красивая!
Предмет моей зависти нездоровой -
у меня была кроличья мягкая зимняя
с отвратительными помпонами.
И когда я расспрашивала ее робко,
жизнь моя висела на волоске:
ее папа был, не представить, в Конго,
ее мама была в Москве.
Птица райская ты, пионерка Сима,
мой товарищ ты, хулиган и брат,
еще помнишь ли минтаевую зиму?
Как копили мы на жаркий шоколад?
И когда, наконец, двести грамм наши взвесили,
и мы раздербанили сверток,
половина конфет была мягкой и плесневелой,
а половина - твердой.
Мы тогда все выбросили под лестницу,
но сейчас приврать мне хочется и придумать,
что мы его ели, и было нам весело,
и не было слаще того кара-кума.
* * *
Среди зимы, в сугробы заметенный,
Стоит один - заплакан и бескрыл,
Апухтин - синий, Анненский - зеленый,
И голос был, и голос говорил.
И он взлетел, стал голосу послушен,
И он старался из последних сил,
Дракон летучий или змей воздушный
Его над нами всеми возносил.
Он понял все, он был пацан смышленый,
Пока мы все толпились на реке,
Апухтин - синий, Вяземский - зеленый,
Летели в тонком рыжем рюкзаке.
Он слышал их, он замер, неподвижный,
Он, как комета, в воздухе завис,
Летели ноги, валенки и лыжи,
А не тянули, как обычно, вниз.
Лишь он один - худой, прыщавый, длинный,
За каждого, кто был уже прочтен,
Взлетел тогда со школьного трамплина
С зелеными и синим за плечом.
* * *
Лампа тусклая, призрачный матовый свет,
видишь рифмы - твоим не чета,
вот еще один мертвый хороший поэт,
ты его почитай.
Как он крепкие курит на лестнице с психами
и стоит у перил, и качается,
и еще всего много другого напихано,
но потом и хороший поэт все ж кончается.
А дурацкая музыка через усталость
все поет, хоть ты тресни,
чтобы каждое слово валялось
в беспорядке на том самом месте.
"Дружба народов" 3, 2012
http://magazines.russ.ru/druzhba/2012/3/s2.html