(no subject)
Мемуары Кэтрин О'Ши о себе и Чарльзе Парнелле. Оригинал тут. Рассказ о семье О’Ши.
Семья Вилли, О’Ши из Лимерика, была боковой ветвью рода О’Ши из графства Керри. У деда Вилли, Уильяма О’Ши из Рич Хилл в Лимерике, было трое сыновей - Генри, Джон и Таддеус. Таддеус судя по всему был паршивой овцой в семье, тратил свое состояние на азартные игры и разведение каких-то невероятных лошадей для участия в немыслимых скачках. По рассказам он казался мне довольно интересным, и Вилли всегда немного жалел, что ему не позволяли больше узнать о дяде.
Джон еще в молодости отправился в Испанию. Там (и во Франции) еще во время ирландского восстания 1641 года обосновалась часть семьи (герцоги де Санлукас). В Испании Джон женился на сеньоре донне Изабель Уртадо де Коркуэра, основал банк и весьма преуспел, твердо отказываясь от всех предложений Таддеуса разделить невероятную славу - и некоторые расходы - его конных заводов.
Генри - отец Вилли - был из другого теста. Столь же уравновешенный как Джон, но гораздо более великодушный и щедрый, после смерти отца он как старший из троих взял в руки дела семьи. Оказалось, что поместья заложены и перезаложены, а дом его детства словно в насмешку над своим названием (Рич Хилл - Богатый Холм) превратился в безнадежные развалины. Джон связался с поверенным в Дублине, много трудился и со временем сам стал очень компетентным адвокатом. Он великолепно работал и научился совершенно гениально спасать имения, которые уже казались безнадежно обанкротившимися. Дела текли к нему рекой, и он стал очень богатым человеком. Так же как и Джон он отказывался участвовать в амбициозных планах Таддеуса организовать рекордную конюшню для скаковых лошадей, но не оставлял без внимания постоянные просьбы о «временной» помощи, пока последнее чудо из конюшни Таддеуса не продемонстрировало свои «достоинства» на скачках в Панчстоуне.
Генри О’Ши женился на Кэтрин, дочери Эдварда Квинлана из Типперери. У них родилось двое детей: Мэри (впоследствии дама Баварского Королевского ордена Терезы) и Уильям Генри, за которого я вышла замуж.
Генри О’Ши жил ради своих детей, ради них тяжело трудился в Дублине, в то время как дети получали самое совершенное образование, какое он только мог для них придумать. Они жили то во Франции, то в Англии, то в Испании, и конечно превосходно знали иностранные языки. У Вилли не было особой тяги к учебе, но он неплохо справлялся в Оскотте, очень хорошо во Франции и Испании и закончил, хоть и без особых успехов, Тринити Колледж в Дублине, прежде чем поступить в 18-й Гусарский, где отец купил ему офицерский патент.
В этот полк Вилли отправился, получив от отца такой наказ: «Во-первых, стань толковым офицером, во-вторых, делай то же, что и остальные, а счета посылай мне». Вилли получал превосходное содержание и в точности следовал отцовским инструкциям.
Он с энтузиазмом исполнял свои обязанности в полку и искренне интересовался всем, что имело к ним отношение. Он также с огромным удовольствием «делал то же, что остальные», а счета, как ему было сказано, отсылал отцу.
Вилли был красивым парнем, жизнерадостным, немного легкомысленным, щедрым и с хорошим, хоть и довольно колючим, чувством юмора. Его «международное» образование подарило ему непринужденность обращения и самоуверенность, которые придавали ему популярности у сверстников, хоть и несколько раздражали полковое начальство.
18-й был спортивным полком, и Вилли О’Ши, превосходного наездника, часто просили выступить в разнообразных конных состязаниях, в которых 18-й с большим успехом участвовал. Вилли, молодой, богатый и довольный жизнью, возможно, чересчур буквально понял инструкции отца насчет «пересылки счетов», так как через несколько лет трудолюбивый дублинский поверенный решительно возмутился огромной суммой, уходившей на содержание сына в полку. Обещав помнить, что кошелек у отца не безразмерный, сокрушенный и обиженный Вилли все же справедливо отметил, что ему было сказано жить в свое удовольствие. Как только появилась возможность, отец купил ему капитанский чин (почти все повышения в звании тогда покупали, по крайней мере, в мирное время) в расчете на то, что повышение в звании добавит ответственности его любящему, но весьма расточительному сыну. Тем не менее, следующие несколько лет продолжали поступать счета на сумму примерно до 15000 фунтов. Генри О’Ши оплатил их, не придираясь к цифрам, но указал, что если ему придется покрывать последующие долги, то пострадают мать и сестра Вилли. Разумеется, Вилли не станет просить об этом отца, а в будущем постарается обеспечивать свои нужды из своего немалого содержания, даже если для этого придется оставить полк. Вилли сразу согласился, что не должен в дальнейшем ждать помощи, и, в конце концов, ушел из полка незадолго до нашей свадьбы.
Генри О’Ши умер в Лондоне до того, как мы с Вилли поженились. Он проявлял ум, справедливость и благородство во всех делах, обладал самыми очаровательными манерами и превосходил всех О’Ши вместе взятых своим живым остроумием. Он был добрейшим из отцов, и Вилли был очень предан ему. Я считаю, что единственной ошибкой Генри О’Ши было то, что он обучал своих детей за границей, и в результате они лишились того ирландского шарма, которым он сам обладал в полной мере. Он говорил с ирландским акцентом, который был наслаждением для слуха и создавал весьма забавный контраст с чистым четким английским его сына и непринужденным французским акцентом дочери, когда все трое собирались вместе.
О графине О’Ши мало что можно сказать, кроме того, что мне она казалась воплощением неопределенности в шали - всегда в очень красивой шали. Еще когда я впервые с ней встретилась, она явно считала себя слишком старой и немощной (и ее дочь относилась к ней так же), хотя вряд ли была старше среднего возраста. Не думаю, что у нее возникло бы желание на кого-то опираться, если бы рядом не было дочери. Графиня была совершенно лишена чувства юмора и хорошо образована - всегда неудачное сочетание, на мой взгляд. Единственными ее ясно выраженными чертами было усердное исполнение религиозных обрядов и глубокое нежелание видеть меня своей невесткой.
С другой стороны сестра Вилли, Мэри О’Ши, грешила, если можно так выразиться излишней определенностью. Если бы не слабое здоровье, она была бы очень хорошенькой, но ревматическая лихорадка дважды разрушительно поработала над ее обликом и оставила отпечаток боли в больших голубых глазах. Мэри, к сожалению, также недоставало чувства юмора, и она измучила себя и своих друзей попытками превратить равнодушных протестантов в плохих католиков. Она была очень вспыльчивой по природе и при этом отчаянно резко и бескомпромиссно следовала моральным принципам, которые приносят намного больше страданий их обладателю, чем любая вспышка ярости причинила бы окружающим. Для них было бы скорее облегчением увидеть в гневе столь уравновешенную и благопристойную особу. Благодаря тщательно продуманному образованию она стала ходячей библиотекой, полной точной и основательной информации, но в свои двадцать восемь была невежественна и наивна в делах мирских как восьмилетний ребенок.
Образование сделало ее француженкой по речи и образу мысли, и в этом было некое обаяние. Мы с Мэри определенно симпатизировали друг другу, и мне кажется, что если бы она не разделяла уверенности своей матери в моей «нежелательности», я бы ее просто обожала. Она была помолвлена с итальянцем из древнего рода, состоявшим в секретнейшем из секретных римских обществ. Я уверена, что Мэри была предана ему на свой спокойный и методичный лад. Но после третьего приступа острой ревматической лихорадки, оставившей после себя сердечную болезнь, незадолго до свадьбы она решила, что при таком состоянии здоровья будет только обузой для будущего мужа, и попросила его освободить ее от обязательств. То, что для этого она торжественно явилась к жениху в его парижский дом в сопровождении нескольких пожилых дам и князя церкви (кардинала), не умаляет ее тихого героизма. Мэри умерла через несколько лет, в сильных мучениях, но совершенно счастливая.
Семья Вилли, О’Ши из Лимерика, была боковой ветвью рода О’Ши из графства Керри. У деда Вилли, Уильяма О’Ши из Рич Хилл в Лимерике, было трое сыновей - Генри, Джон и Таддеус. Таддеус судя по всему был паршивой овцой в семье, тратил свое состояние на азартные игры и разведение каких-то невероятных лошадей для участия в немыслимых скачках. По рассказам он казался мне довольно интересным, и Вилли всегда немного жалел, что ему не позволяли больше узнать о дяде.
Джон еще в молодости отправился в Испанию. Там (и во Франции) еще во время ирландского восстания 1641 года обосновалась часть семьи (герцоги де Санлукас). В Испании Джон женился на сеньоре донне Изабель Уртадо де Коркуэра, основал банк и весьма преуспел, твердо отказываясь от всех предложений Таддеуса разделить невероятную славу - и некоторые расходы - его конных заводов.
Генри - отец Вилли - был из другого теста. Столь же уравновешенный как Джон, но гораздо более великодушный и щедрый, после смерти отца он как старший из троих взял в руки дела семьи. Оказалось, что поместья заложены и перезаложены, а дом его детства словно в насмешку над своим названием (Рич Хилл - Богатый Холм) превратился в безнадежные развалины. Джон связался с поверенным в Дублине, много трудился и со временем сам стал очень компетентным адвокатом. Он великолепно работал и научился совершенно гениально спасать имения, которые уже казались безнадежно обанкротившимися. Дела текли к нему рекой, и он стал очень богатым человеком. Так же как и Джон он отказывался участвовать в амбициозных планах Таддеуса организовать рекордную конюшню для скаковых лошадей, но не оставлял без внимания постоянные просьбы о «временной» помощи, пока последнее чудо из конюшни Таддеуса не продемонстрировало свои «достоинства» на скачках в Панчстоуне.
Генри О’Ши женился на Кэтрин, дочери Эдварда Квинлана из Типперери. У них родилось двое детей: Мэри (впоследствии дама Баварского Королевского ордена Терезы) и Уильям Генри, за которого я вышла замуж.
Генри О’Ши жил ради своих детей, ради них тяжело трудился в Дублине, в то время как дети получали самое совершенное образование, какое он только мог для них придумать. Они жили то во Франции, то в Англии, то в Испании, и конечно превосходно знали иностранные языки. У Вилли не было особой тяги к учебе, но он неплохо справлялся в Оскотте, очень хорошо во Франции и Испании и закончил, хоть и без особых успехов, Тринити Колледж в Дублине, прежде чем поступить в 18-й Гусарский, где отец купил ему офицерский патент.
В этот полк Вилли отправился, получив от отца такой наказ: «Во-первых, стань толковым офицером, во-вторых, делай то же, что и остальные, а счета посылай мне». Вилли получал превосходное содержание и в точности следовал отцовским инструкциям.
Он с энтузиазмом исполнял свои обязанности в полку и искренне интересовался всем, что имело к ним отношение. Он также с огромным удовольствием «делал то же, что остальные», а счета, как ему было сказано, отсылал отцу.
Вилли был красивым парнем, жизнерадостным, немного легкомысленным, щедрым и с хорошим, хоть и довольно колючим, чувством юмора. Его «международное» образование подарило ему непринужденность обращения и самоуверенность, которые придавали ему популярности у сверстников, хоть и несколько раздражали полковое начальство.
18-й был спортивным полком, и Вилли О’Ши, превосходного наездника, часто просили выступить в разнообразных конных состязаниях, в которых 18-й с большим успехом участвовал. Вилли, молодой, богатый и довольный жизнью, возможно, чересчур буквально понял инструкции отца насчет «пересылки счетов», так как через несколько лет трудолюбивый дублинский поверенный решительно возмутился огромной суммой, уходившей на содержание сына в полку. Обещав помнить, что кошелек у отца не безразмерный, сокрушенный и обиженный Вилли все же справедливо отметил, что ему было сказано жить в свое удовольствие. Как только появилась возможность, отец купил ему капитанский чин (почти все повышения в звании тогда покупали, по крайней мере, в мирное время) в расчете на то, что повышение в звании добавит ответственности его любящему, но весьма расточительному сыну. Тем не менее, следующие несколько лет продолжали поступать счета на сумму примерно до 15000 фунтов. Генри О’Ши оплатил их, не придираясь к цифрам, но указал, что если ему придется покрывать последующие долги, то пострадают мать и сестра Вилли. Разумеется, Вилли не станет просить об этом отца, а в будущем постарается обеспечивать свои нужды из своего немалого содержания, даже если для этого придется оставить полк. Вилли сразу согласился, что не должен в дальнейшем ждать помощи, и, в конце концов, ушел из полка незадолго до нашей свадьбы.
Генри О’Ши умер в Лондоне до того, как мы с Вилли поженились. Он проявлял ум, справедливость и благородство во всех делах, обладал самыми очаровательными манерами и превосходил всех О’Ши вместе взятых своим живым остроумием. Он был добрейшим из отцов, и Вилли был очень предан ему. Я считаю, что единственной ошибкой Генри О’Ши было то, что он обучал своих детей за границей, и в результате они лишились того ирландского шарма, которым он сам обладал в полной мере. Он говорил с ирландским акцентом, который был наслаждением для слуха и создавал весьма забавный контраст с чистым четким английским его сына и непринужденным французским акцентом дочери, когда все трое собирались вместе.
О графине О’Ши мало что можно сказать, кроме того, что мне она казалась воплощением неопределенности в шали - всегда в очень красивой шали. Еще когда я впервые с ней встретилась, она явно считала себя слишком старой и немощной (и ее дочь относилась к ней так же), хотя вряд ли была старше среднего возраста. Не думаю, что у нее возникло бы желание на кого-то опираться, если бы рядом не было дочери. Графиня была совершенно лишена чувства юмора и хорошо образована - всегда неудачное сочетание, на мой взгляд. Единственными ее ясно выраженными чертами было усердное исполнение религиозных обрядов и глубокое нежелание видеть меня своей невесткой.
С другой стороны сестра Вилли, Мэри О’Ши, грешила, если можно так выразиться излишней определенностью. Если бы не слабое здоровье, она была бы очень хорошенькой, но ревматическая лихорадка дважды разрушительно поработала над ее обликом и оставила отпечаток боли в больших голубых глазах. Мэри, к сожалению, также недоставало чувства юмора, и она измучила себя и своих друзей попытками превратить равнодушных протестантов в плохих католиков. Она была очень вспыльчивой по природе и при этом отчаянно резко и бескомпромиссно следовала моральным принципам, которые приносят намного больше страданий их обладателю, чем любая вспышка ярости причинила бы окружающим. Для них было бы скорее облегчением увидеть в гневе столь уравновешенную и благопристойную особу. Благодаря тщательно продуманному образованию она стала ходячей библиотекой, полной точной и основательной информации, но в свои двадцать восемь была невежественна и наивна в делах мирских как восьмилетний ребенок.
Образование сделало ее француженкой по речи и образу мысли, и в этом было некое обаяние. Мы с Мэри определенно симпатизировали друг другу, и мне кажется, что если бы она не разделяла уверенности своей матери в моей «нежелательности», я бы ее просто обожала. Она была помолвлена с итальянцем из древнего рода, состоявшим в секретнейшем из секретных римских обществ. Я уверена, что Мэри была предана ему на свой спокойный и методичный лад. Но после третьего приступа острой ревматической лихорадки, оставившей после себя сердечную болезнь, незадолго до свадьбы она решила, что при таком состоянии здоровья будет только обузой для будущего мужа, и попросила его освободить ее от обязательств. То, что для этого она торжественно явилась к жениху в его парижский дом в сопровождении нескольких пожилых дам и князя церкви (кардинала), не умаляет ее тихого героизма. Мэри умерла через несколько лет, в сильных мучениях, но совершенно счастливая.