вот рассказик один... зацепило.
вот рассказ. у него нет пока названия. может быть его придумаешь Ты?
Привет. Меня зовут Роберт. У меня все в порядке. Я - почти счастливый человек. Почти, потому что я живу здесь и с вами, в этом большом городе с семьюдесятью пятью телеканалами. В городе редко бывает солнце. В городе, где на одного Очень Хорошего человека приходится один Очень Плохой и восемь Никаких. Согласитесь, при таких условиях быть абсолютно счастливым невозможно. А можно ли быть счастливым в уютном маленьком городом с мостовой из булыжника? Недавно я гостил у друзей в Нормандии. Как раз в таком маленьком городке под названием Довиль. Мы выбирали на рынке устриц (и я все пытался выяснить, почему их считают дюжинами, а не например десятками), скакали по утрам на лошадях про берегу Ла-Манша, а вечерами сидели на веранде, закутавшись в пледы, попивали кальвадос и обсуждали ненасущный вопрос: «Конечен ли талант?». А потом я понял, что и в таком игрушечном городе тоже трудно быть полностью счастливым. Для счастья - счастья, обстановка вокруг важна, но не она - главное. Потому что в наших разговорах, нет-нет да и проскакивали примеры из личной жизни, и тогда слышалась боль. И облака над прибрежными полями вдруг становились хмурыми. А мидии - невкусными. Кажется, что для абсолютного счастья, наверное нужно уехать куда-то в гималайские горы, подружиться там с ламой, забыть номер своего мобильного и все такое. Но это невозможно. Потому что и там все равно возникнут новые вопросы. Например, такие: будут ли китайцы еще патрулировать тибетские территории? хорошо ли подкована эта вьючная лошадка? и почему такой хитрый взгляд у проводника Нху Хан Би? И еще это невозможно, потому что надо все-таки зарабатывать, окончательно выплатить кредит за дом и... в конце-концов, не так уж здесь и плохо в большом городе с телеканалами. Телевидение иногда очень кстати. Бывает, вдруг вечер застает тебя в ресторане. С бельгийской кухней. С друзьями. Они смотрят футбол и громко болеют за «Барселону». А за окном неожиданно снег хлопьями так тихо-тихо. И тебе отчего-то становится хорошо-хорошо и ты думаешь только о том, почему испанцы пишут знак вопроса в начале предложения, да еще и перевернутый. ?вот так, только наоборот, вверх ногами. Я не могу изобразить, потому что в моем компьютере нет такого значка. А компьютерах испанцев наверное есть... Но я, в общем-то не об этом хотел здесь рассказать. Тут с моим другом произошла история. Хочу ей поделиться. Было так. Он и его девушка полетели в Рим, чтобы попытаться вернуть романтику в свои отношения. И вообще как-то их наладить. Потому что все у них как-то не так стало. Вот, например, сначала они очень любили вспоминать, как произошло их знакомство. Перебирали, помногу раз все детали, анализировали стечения обстоятельств. Удивлялись, как много всего специального должно было произойти за предыдущие двадцать семь лет у него и двадцать пять у нее, чтобы вот, в один прекрасный момент их траектории пересеклись самым нелепым образом в кофейне. Должны были родиться и встретиться их мамы и папы, бабушки и дедушки... Если углубляться в события, которые предшествовали их встрече, дойдя до самых динозавров и Большого взрыва Вселенной... Но так далеко в прошлое они не заглядывали. Это пугало. Просто радовались совпадениям. Что, например, в один и тот же месяц шесть лет назад оба были в Петербурге. И ходили параллельно по одним и тем же проспектам. Но тогда встретиться им было не суждено. Или, оказывается, у них обоих был один отдаленный, но все же общий знакомый. И нет бы ему, дураку, подружить их раньше... Все эти истории они с удовольствием рассказывали теперь уже общим друзьям. Так было в начале нашей любви.... Черт, проговорился: «...нашей». Да, конечно нашей. Нашей. Да, эта история произошла со мной, Робертом, а ни с каким не с «моим другом». Люди всегда прибегают к таким уловкам, когда хотят рассказать что-то важное... А что такого важного я хотел рассказать? Ах да, речь идет о том, как вернуть тепло в отношения. Рецепт прост, думали мы: купить билеты и прилететь в Рим. И все. Побыть вдвоем в прекрасном черно-белом городе. С мотороллерами. С комплиментами моей девушке. (Итальянцы всегда публично восхищаются красивыми иностранками. И даже в присутствии их парней норовят стрельнуть номер телефона). В городе, где так просто любить... Ведь в Москве любить сложно. Непросто. Почти невозможно. Целоваться на лавочке на Чистых прудах? Но на этих лавочках принято сидеть на спинках, не очень-то поцелуешься… Кормить голубей на Красной площади? Под громкие комментарии про мавзолей, гостей столицы из Воронежа? Нет, спасибо... В Москве вообще нет ни одного памятника, возле которого было бы хоть малейшее желание назначить свидание... Я все время сбиваюсь, извините. Перескакиваю. И она меня как раз в этом и упрекает. Сначала ей это очень нравилось, а теперь... Так вот… Не то чтобы быт вошел в их, то есть наши с ней отношения. Просто у нее появилось... как бы сказать? ... Масло в глазах... Глаза стали маслянистые, понимаете? Ну, когда вдруг, ты застаешь ее возле окна. Она курит, смотрит на сумеречный город, на две линейки машин. Белую и красную. Одни машины едут в нашу сторону, другие - в обратную. И в обе стороны пробка. Она курит, вглядывается в город, молчит. И ты понимаешь, что сейчас она не с тобой. И видит она в этом городе не тебя. Потому что ты здесь, рядом, на кухне. И ты тоже не можешь ей обо всем рассказать как раньше. У тебя вдруг появились истории, которыми тебе с ней не хочется делиться. Тебе не стыдно, нет. Просто не хочется. Ты полагаешь, что она тебя не услышит. А если услышит, то неправильно поймет. Мы нашли в себе силы признаться, что в наших отношениях наступило отчуждение. Мы старались. Мы вместе читали журнал Psyhology, обсуждали статьи и проходили откровенные тесты. Мы пытались быть внимательными друг к другу. Мы говорили правду. Она смело рассказывала: - Понимаешь, я сижу с подругами на обеде. Понимаю, что мне тебе надо написать смску, проведать как ты, а я тут же ощущаю, что не хочу этого делать. Потому что это будет формально, понимаешь, дорогой? А я отвечал: -Понимаю, девочка. Надо что-то с нами делать… И мы прилетели сюда. Как же прекрасен Рим весной! Боже мой! Виа, площади, каналы, необходимые для влюбленных памятники и радостные открытия туриста: - Знаешь, почему в нашем дорогущем отеле пьют кофе вон те рабочие в комбинезонах? Передай мне пожалуйста баночку с песто.. Знаешь? Мне рассказал Джованни. Оказывается, у них есть закон, когда локалы могут утром пить эспрессо, национальное достояние Италии, в любом заведении по единой цене. Этот закон мне нравится. Здорово, правда? -Да, здорово, а ты не помнишь, я поставила вчера телефон на подзарядку? Певучий язык. Мощеные улочки, мраморные жилы на полу бутиков. Семейные фотографии в тратториях. Шарфы-кашне у мужчин и невыразимая свобода в глазах у женщин. Автобус номер 3, который едет от нашего отеля по виа Ардженти прямо к Колизею. И наша радость от того, что мы вот так, как завзятые горожане едем не на каком-то банальном такси, а на автобусе с водителем, которого мы даже знаем как зовут. (Микеле, компостируя билет, успел с ней познакомиться и дать ей номер своего mobile.) Мы сидим на террасе ресторана. Террасы здесь спасают курильщиков. На свежем воздухе можно курить спокойно. А в помещении - нет. И вот этот итальянский закон мне не нравится. Я курю сигареты из дьюти-фри, такие у нас не продают. А она курит через мундштук. Она курила так, когда мы познакомились. Потом ей надоело. И вот перед отлетом, она специально нашла его. Это был еще один маленький символ. Еще один шажок навстречу друг другу. Мы искренне стараемся воссоздать атмосферу «как тогда». Мы пытаемся отбросить все, что мы узнали друг о друге за время, пока мы вместе. Мы договорились «разговаривать здесь душами, а не мозгами». Мы искренне хотим быть вместе долго. Но я ничего не могу поделать с этими самыми мозгами. Ее ладонь в моей руке. Она прекрасна в этом новом платье, и свидетели тому все мужчины Рима, что оборачиваются на нее, проходя мимо. Вот они, лысые, лысеющие, седые, длинноволосые, лощеные карабинеры и выпендрежные подростки - все они смотрят на мою девушку. А она смотрит на меня. И ее лицо невероятно красиво, а улыбка та самая, как будто она сейчас подожмет губки и надуется. Это именно то, что я в ней полюбил в самый первый момент. А теперь мои мозги предают ее. И предают меня. Она смотрит на меня, а я почему-то в эти самые секунды думаю об Апрель. Об Апрель, которую я уже очень давно не видел. И не увижу уже наверное никогда. Об Апрель девушке с которой у меня уже никогда не будет секса. Об Апрель, которой бы очень понравилось вот это вот блюдо «Вилла Тонада» в этом самом ресторане. Она бы смеялась над тем как можно подавать телятину под соусом из килек. Она бы радовалась этому белому вину. А про вот этого носатого итальянца в черном бушлате, который выгуливает сою тонконогую собаку, Апрель бы непременно пошутила: «Смотри, это грустный папарацци, которому вдруг стало стыдно за свою профессию. Он понял, что совал длинный нос не в свое дело. А теперь у него только один друг - левретка». А мне вдруг стало совершенно неловко, что вот здесь и сейчас, в этот важный момент, я думаю о другой. Зачем-то пытаюсь смотреть на Рим глазами человека, которого больше нет в моей жизни. Зачем? Я смотрю в ее глаза. Она смотрит в мои. Полоскаем рот вином. Я пытаюсь шутить: -Посмотри на того носатого с собакой. Теперь ты понимаешь, почему Пиннокио придумали в Италии? Она не отвечает. Точнее отвечает, но не на шутку. Она говорит мне в ответ: - А Москве сейчас слякоть. И мы оба отчетливо понимаем, что у нас нет диалога. Уже очень давно у нас есть два монолога. Мы оба догадываемся, что в чипы наших мобильных телефонов вшиты маленькие бомбочки, которые скоро взорвутся. В этих мобильных записаны номера телефонов наших бывших и будущих мужчин и женщин, с которыми мы уже тайком обсуждаем наши с тобой отношения. Солнце незаметно покинуло Рим и отправилось куда-то на запад, в сторону Атлантики. Официант принес свечи и еще вина. Пламя чуть подрагивало. Но ветра не было. Стало прохладно. Ресторанный оркестрик заиграл «Women in love». С этой музыкой из ее глаз исчезло масло и появился блеск. Я пригласил ее на танец. Что-что, а танцуем мы красиво. Обнявшись, мы понемногу исследовали пол. Я вдыхал запах ее волос: мята, немного митра, что-то цитрусовое и аромат земли. Свежевспаханной земли. Так пахнет в августе, на поле, в деревне. Эти новые духи она купила в дьюти-фри. Такие не продают в нашем городе. Рядом танцевали немцы. Седой старик в клубном пиджаке с платком в нагрудном кармане и большая дама с некрасивым, но очень уверенным лицом. Было непонятно, вместе они всю жизнь или два дня. Может быть, они тоже приехали сюда, чтобы достучаться друг до друга? Я сказал ей: -Хорошо, что играет эта музыка, а не «Dance me to the end of love», Леонарда Коэна. Это было бы грустным саундтреком к нашему вечеру. Она ответила: - Мне нравится эта песня. Барбара Стрейзанд, она так красива в свои годы. Она не боится стареть. А знаешь, моя агент говорит, что в сиви можно убавить свой возраст. Все равно никто не проверяет. Там просто все: понравишься ты или нет…. Скажи, я милая, Роберт? -Да. Ты очень милая. Мне стало очевидно, что вот кто-то незнакомый мне назвал ее «милой». И для нее сейчас это важнее миллиона всех тех красивых и важных слов, что я могу сказать ей. А уж о любви к ней я умею говорить красиво и много. Я могу сейчас прокричать о том как я обожаю ее, о том как мне важно заботиться о ней, о том какая она прекрасная, нежная, ранимая, чудесная, милая, да блин, милая… Но ей это будет неважно. Потому что ей не нравится тембр моего голоса. И все. Так просто. Когда-то нравился, а теперь вот нет. И еще я понял, что ничего с этим не поделаешь. Что это просто ушло и все. Покинуло, как ангелы покидают человека, когда он обманывает себя. Вечер тоже покидал нас, также направляясь куда-то на запад, в сторону океана. В такси мы допивали вино, заботливо завернутое в серебряную бумагу официантом. Рим не спал. Мелькали маленькие машины, мотороллеры, велосипеды и много рекламного неона. Реклама не раздражала как дома, а наоборот радовала, может быть потому, что была на чужом языке и … какая-то другая… Ну это похоже на то, как когда ты заграницей… ты смотришь на женщин и понимаешь, что запросто с любой из них ты с удовольствием придумал бы роман. Или даже, при великой любви, свадьбу. Что тебе совершенно все равно, кто она официантка или графиня, дизайнер или парикмахер, студентка или специалист по рекламе, как например, Апрель… В моем городе на это почему-то не наплевать. То есть очень хотелось бы, чтобы это было не так, а не получается… Я опять перескочил, извините. В гостинице она сказала, что плохо себя чувствует. Что болит голова, что «Рима слишком много для одного дня». Я проводил ее до номера, а в номере до ванной. Она взяла с собой мобильный телефон. Я сказал, что прогуляюсь перед сном. На улице было прохладно. Я надел шарф поверх пиджака, по местной моде. Я шагал по улице и встречался глазами с глазами прохожих. Их глаза улыбались. Мои глаза грустили в ответ. Я курил уже третью дурацкую сигарету подряд, отламывая фильтр, чтобы было крепче. Оглянулся на освещенное окно нашего номера. Там, где-то в пене, в ванной, сидела она, разглядывая винтажную баночку с фирменным шампунем этого старинного семейного отеля, и мокрыми пальцами набирала кому-то смску. Мы прилетели сюда, чтобы услышать друг друга. Мы так хотели опять, как когда-то смотреть в одну сторону, смеяться одним шуткам, плакать на одних и тех же моментах в любимых фильмах, одновременно кричать в экстазе. У нас ничего не вышло. У нас не получилось. Мы не справились. Мы улетим отсюда окончательно чужими. Здесь вдали от работы, эмейлов и суеты стало окончательно ясно, насколько мы стали другими. Что мы никогда больше не будем тем самым единым целым. Слеза потушила мою сигарету. Я улыбался и плакал. С каждым шагом в голове возникала новая картинка. Точнее старая картинка. Кто-то мне показывал пленку с самыми красивыми моментами нашей с ней жизни. Мы гоняем по набережной на велосипедах. Целуемся в палатке. Спим на надувной кровати в нашей новой пустой квартире. Танцуем на столе, на дне рождении ее режиссера. Она вяжет шарф. Я разматываю клубок. Варю постный бульон и везу ей больницу в термосе. Она гладит меня по голове и говорит, что все будет хорошо. Я приклеиваю ее каблук. Мы пишем желания и клятвы, а потом сжигаем пергамент в печке. Она в моем свитере мокрая, дрожащая и такая любимая… Это было прекрасно. И всего этого больше никогда не будет. Я выпил в баре еще два стаканчика граппы. Я шел на встречу теплому ветру. Долго смотрел на танцующего актера в костюме Пьеро. Дал ему двадцать евро. Увернулся от мотороллера. Достал телефон. Он вежливо молчал весь этот длинный день, как будто все мои абоненты знали, что я заграницей. В телефоне я нашел бомбочку и завел часовой механизм. Я набрал номер своей будущей подруги, сказал ей: «Привет, я в Риме». А потом дал ей послушать вечерний шум и суету Вечного города. Природа не терпит пустоты. Начиналась новая история. Я шел все увереннее и тверже. Луна, подруга лоцманов и влюбленных, подмигивала как подфарник. Наступала ночь, холодная и светлая, как шведская девушка. Меня зовут Роберт. У меня все в порядке. Я почти счастлив.
Привет. Меня зовут Роберт. У меня все в порядке. Я - почти счастливый человек. Почти, потому что я живу здесь и с вами, в этом большом городе с семьюдесятью пятью телеканалами. В городе редко бывает солнце. В городе, где на одного Очень Хорошего человека приходится один Очень Плохой и восемь Никаких. Согласитесь, при таких условиях быть абсолютно счастливым невозможно. А можно ли быть счастливым в уютном маленьком городом с мостовой из булыжника? Недавно я гостил у друзей в Нормандии. Как раз в таком маленьком городке под названием Довиль. Мы выбирали на рынке устриц (и я все пытался выяснить, почему их считают дюжинами, а не например десятками), скакали по утрам на лошадях про берегу Ла-Манша, а вечерами сидели на веранде, закутавшись в пледы, попивали кальвадос и обсуждали ненасущный вопрос: «Конечен ли талант?». А потом я понял, что и в таком игрушечном городе тоже трудно быть полностью счастливым. Для счастья - счастья, обстановка вокруг важна, но не она - главное. Потому что в наших разговорах, нет-нет да и проскакивали примеры из личной жизни, и тогда слышалась боль. И облака над прибрежными полями вдруг становились хмурыми. А мидии - невкусными. Кажется, что для абсолютного счастья, наверное нужно уехать куда-то в гималайские горы, подружиться там с ламой, забыть номер своего мобильного и все такое. Но это невозможно. Потому что и там все равно возникнут новые вопросы. Например, такие: будут ли китайцы еще патрулировать тибетские территории? хорошо ли подкована эта вьючная лошадка? и почему такой хитрый взгляд у проводника Нху Хан Би? И еще это невозможно, потому что надо все-таки зарабатывать, окончательно выплатить кредит за дом и... в конце-концов, не так уж здесь и плохо в большом городе с телеканалами. Телевидение иногда очень кстати. Бывает, вдруг вечер застает тебя в ресторане. С бельгийской кухней. С друзьями. Они смотрят футбол и громко болеют за «Барселону». А за окном неожиданно снег хлопьями так тихо-тихо. И тебе отчего-то становится хорошо-хорошо и ты думаешь только о том, почему испанцы пишут знак вопроса в начале предложения, да еще и перевернутый. ?вот так, только наоборот, вверх ногами. Я не могу изобразить, потому что в моем компьютере нет такого значка. А компьютерах испанцев наверное есть... Но я, в общем-то не об этом хотел здесь рассказать. Тут с моим другом произошла история. Хочу ей поделиться. Было так. Он и его девушка полетели в Рим, чтобы попытаться вернуть романтику в свои отношения. И вообще как-то их наладить. Потому что все у них как-то не так стало. Вот, например, сначала они очень любили вспоминать, как произошло их знакомство. Перебирали, помногу раз все детали, анализировали стечения обстоятельств. Удивлялись, как много всего специального должно было произойти за предыдущие двадцать семь лет у него и двадцать пять у нее, чтобы вот, в один прекрасный момент их траектории пересеклись самым нелепым образом в кофейне. Должны были родиться и встретиться их мамы и папы, бабушки и дедушки... Если углубляться в события, которые предшествовали их встрече, дойдя до самых динозавров и Большого взрыва Вселенной... Но так далеко в прошлое они не заглядывали. Это пугало. Просто радовались совпадениям. Что, например, в один и тот же месяц шесть лет назад оба были в Петербурге. И ходили параллельно по одним и тем же проспектам. Но тогда встретиться им было не суждено. Или, оказывается, у них обоих был один отдаленный, но все же общий знакомый. И нет бы ему, дураку, подружить их раньше... Все эти истории они с удовольствием рассказывали теперь уже общим друзьям. Так было в начале нашей любви.... Черт, проговорился: «...нашей». Да, конечно нашей. Нашей. Да, эта история произошла со мной, Робертом, а ни с каким не с «моим другом». Люди всегда прибегают к таким уловкам, когда хотят рассказать что-то важное... А что такого важного я хотел рассказать? Ах да, речь идет о том, как вернуть тепло в отношения. Рецепт прост, думали мы: купить билеты и прилететь в Рим. И все. Побыть вдвоем в прекрасном черно-белом городе. С мотороллерами. С комплиментами моей девушке. (Итальянцы всегда публично восхищаются красивыми иностранками. И даже в присутствии их парней норовят стрельнуть номер телефона). В городе, где так просто любить... Ведь в Москве любить сложно. Непросто. Почти невозможно. Целоваться на лавочке на Чистых прудах? Но на этих лавочках принято сидеть на спинках, не очень-то поцелуешься… Кормить голубей на Красной площади? Под громкие комментарии про мавзолей, гостей столицы из Воронежа? Нет, спасибо... В Москве вообще нет ни одного памятника, возле которого было бы хоть малейшее желание назначить свидание... Я все время сбиваюсь, извините. Перескакиваю. И она меня как раз в этом и упрекает. Сначала ей это очень нравилось, а теперь... Так вот… Не то чтобы быт вошел в их, то есть наши с ней отношения. Просто у нее появилось... как бы сказать? ... Масло в глазах... Глаза стали маслянистые, понимаете? Ну, когда вдруг, ты застаешь ее возле окна. Она курит, смотрит на сумеречный город, на две линейки машин. Белую и красную. Одни машины едут в нашу сторону, другие - в обратную. И в обе стороны пробка. Она курит, вглядывается в город, молчит. И ты понимаешь, что сейчас она не с тобой. И видит она в этом городе не тебя. Потому что ты здесь, рядом, на кухне. И ты тоже не можешь ей обо всем рассказать как раньше. У тебя вдруг появились истории, которыми тебе с ней не хочется делиться. Тебе не стыдно, нет. Просто не хочется. Ты полагаешь, что она тебя не услышит. А если услышит, то неправильно поймет. Мы нашли в себе силы признаться, что в наших отношениях наступило отчуждение. Мы старались. Мы вместе читали журнал Psyhology, обсуждали статьи и проходили откровенные тесты. Мы пытались быть внимательными друг к другу. Мы говорили правду. Она смело рассказывала: - Понимаешь, я сижу с подругами на обеде. Понимаю, что мне тебе надо написать смску, проведать как ты, а я тут же ощущаю, что не хочу этого делать. Потому что это будет формально, понимаешь, дорогой? А я отвечал: -Понимаю, девочка. Надо что-то с нами делать… И мы прилетели сюда. Как же прекрасен Рим весной! Боже мой! Виа, площади, каналы, необходимые для влюбленных памятники и радостные открытия туриста: - Знаешь, почему в нашем дорогущем отеле пьют кофе вон те рабочие в комбинезонах? Передай мне пожалуйста баночку с песто.. Знаешь? Мне рассказал Джованни. Оказывается, у них есть закон, когда локалы могут утром пить эспрессо, национальное достояние Италии, в любом заведении по единой цене. Этот закон мне нравится. Здорово, правда? -Да, здорово, а ты не помнишь, я поставила вчера телефон на подзарядку? Певучий язык. Мощеные улочки, мраморные жилы на полу бутиков. Семейные фотографии в тратториях. Шарфы-кашне у мужчин и невыразимая свобода в глазах у женщин. Автобус номер 3, который едет от нашего отеля по виа Ардженти прямо к Колизею. И наша радость от того, что мы вот так, как завзятые горожане едем не на каком-то банальном такси, а на автобусе с водителем, которого мы даже знаем как зовут. (Микеле, компостируя билет, успел с ней познакомиться и дать ей номер своего mobile.) Мы сидим на террасе ресторана. Террасы здесь спасают курильщиков. На свежем воздухе можно курить спокойно. А в помещении - нет. И вот этот итальянский закон мне не нравится. Я курю сигареты из дьюти-фри, такие у нас не продают. А она курит через мундштук. Она курила так, когда мы познакомились. Потом ей надоело. И вот перед отлетом, она специально нашла его. Это был еще один маленький символ. Еще один шажок навстречу друг другу. Мы искренне стараемся воссоздать атмосферу «как тогда». Мы пытаемся отбросить все, что мы узнали друг о друге за время, пока мы вместе. Мы договорились «разговаривать здесь душами, а не мозгами». Мы искренне хотим быть вместе долго. Но я ничего не могу поделать с этими самыми мозгами. Ее ладонь в моей руке. Она прекрасна в этом новом платье, и свидетели тому все мужчины Рима, что оборачиваются на нее, проходя мимо. Вот они, лысые, лысеющие, седые, длинноволосые, лощеные карабинеры и выпендрежные подростки - все они смотрят на мою девушку. А она смотрит на меня. И ее лицо невероятно красиво, а улыбка та самая, как будто она сейчас подожмет губки и надуется. Это именно то, что я в ней полюбил в самый первый момент. А теперь мои мозги предают ее. И предают меня. Она смотрит на меня, а я почему-то в эти самые секунды думаю об Апрель. Об Апрель, которую я уже очень давно не видел. И не увижу уже наверное никогда. Об Апрель девушке с которой у меня уже никогда не будет секса. Об Апрель, которой бы очень понравилось вот это вот блюдо «Вилла Тонада» в этом самом ресторане. Она бы смеялась над тем как можно подавать телятину под соусом из килек. Она бы радовалась этому белому вину. А про вот этого носатого итальянца в черном бушлате, который выгуливает сою тонконогую собаку, Апрель бы непременно пошутила: «Смотри, это грустный папарацци, которому вдруг стало стыдно за свою профессию. Он понял, что совал длинный нос не в свое дело. А теперь у него только один друг - левретка». А мне вдруг стало совершенно неловко, что вот здесь и сейчас, в этот важный момент, я думаю о другой. Зачем-то пытаюсь смотреть на Рим глазами человека, которого больше нет в моей жизни. Зачем? Я смотрю в ее глаза. Она смотрит в мои. Полоскаем рот вином. Я пытаюсь шутить: -Посмотри на того носатого с собакой. Теперь ты понимаешь, почему Пиннокио придумали в Италии? Она не отвечает. Точнее отвечает, но не на шутку. Она говорит мне в ответ: - А Москве сейчас слякоть. И мы оба отчетливо понимаем, что у нас нет диалога. Уже очень давно у нас есть два монолога. Мы оба догадываемся, что в чипы наших мобильных телефонов вшиты маленькие бомбочки, которые скоро взорвутся. В этих мобильных записаны номера телефонов наших бывших и будущих мужчин и женщин, с которыми мы уже тайком обсуждаем наши с тобой отношения. Солнце незаметно покинуло Рим и отправилось куда-то на запад, в сторону Атлантики. Официант принес свечи и еще вина. Пламя чуть подрагивало. Но ветра не было. Стало прохладно. Ресторанный оркестрик заиграл «Women in love». С этой музыкой из ее глаз исчезло масло и появился блеск. Я пригласил ее на танец. Что-что, а танцуем мы красиво. Обнявшись, мы понемногу исследовали пол. Я вдыхал запах ее волос: мята, немного митра, что-то цитрусовое и аромат земли. Свежевспаханной земли. Так пахнет в августе, на поле, в деревне. Эти новые духи она купила в дьюти-фри. Такие не продают в нашем городе. Рядом танцевали немцы. Седой старик в клубном пиджаке с платком в нагрудном кармане и большая дама с некрасивым, но очень уверенным лицом. Было непонятно, вместе они всю жизнь или два дня. Может быть, они тоже приехали сюда, чтобы достучаться друг до друга? Я сказал ей: -Хорошо, что играет эта музыка, а не «Dance me to the end of love», Леонарда Коэна. Это было бы грустным саундтреком к нашему вечеру. Она ответила: - Мне нравится эта песня. Барбара Стрейзанд, она так красива в свои годы. Она не боится стареть. А знаешь, моя агент говорит, что в сиви можно убавить свой возраст. Все равно никто не проверяет. Там просто все: понравишься ты или нет…. Скажи, я милая, Роберт? -Да. Ты очень милая. Мне стало очевидно, что вот кто-то незнакомый мне назвал ее «милой». И для нее сейчас это важнее миллиона всех тех красивых и важных слов, что я могу сказать ей. А уж о любви к ней я умею говорить красиво и много. Я могу сейчас прокричать о том как я обожаю ее, о том как мне важно заботиться о ней, о том какая она прекрасная, нежная, ранимая, чудесная, милая, да блин, милая… Но ей это будет неважно. Потому что ей не нравится тембр моего голоса. И все. Так просто. Когда-то нравился, а теперь вот нет. И еще я понял, что ничего с этим не поделаешь. Что это просто ушло и все. Покинуло, как ангелы покидают человека, когда он обманывает себя. Вечер тоже покидал нас, также направляясь куда-то на запад, в сторону океана. В такси мы допивали вино, заботливо завернутое в серебряную бумагу официантом. Рим не спал. Мелькали маленькие машины, мотороллеры, велосипеды и много рекламного неона. Реклама не раздражала как дома, а наоборот радовала, может быть потому, что была на чужом языке и … какая-то другая… Ну это похоже на то, как когда ты заграницей… ты смотришь на женщин и понимаешь, что запросто с любой из них ты с удовольствием придумал бы роман. Или даже, при великой любви, свадьбу. Что тебе совершенно все равно, кто она официантка или графиня, дизайнер или парикмахер, студентка или специалист по рекламе, как например, Апрель… В моем городе на это почему-то не наплевать. То есть очень хотелось бы, чтобы это было не так, а не получается… Я опять перескочил, извините. В гостинице она сказала, что плохо себя чувствует. Что болит голова, что «Рима слишком много для одного дня». Я проводил ее до номера, а в номере до ванной. Она взяла с собой мобильный телефон. Я сказал, что прогуляюсь перед сном. На улице было прохладно. Я надел шарф поверх пиджака, по местной моде. Я шагал по улице и встречался глазами с глазами прохожих. Их глаза улыбались. Мои глаза грустили в ответ. Я курил уже третью дурацкую сигарету подряд, отламывая фильтр, чтобы было крепче. Оглянулся на освещенное окно нашего номера. Там, где-то в пене, в ванной, сидела она, разглядывая винтажную баночку с фирменным шампунем этого старинного семейного отеля, и мокрыми пальцами набирала кому-то смску. Мы прилетели сюда, чтобы услышать друг друга. Мы так хотели опять, как когда-то смотреть в одну сторону, смеяться одним шуткам, плакать на одних и тех же моментах в любимых фильмах, одновременно кричать в экстазе. У нас ничего не вышло. У нас не получилось. Мы не справились. Мы улетим отсюда окончательно чужими. Здесь вдали от работы, эмейлов и суеты стало окончательно ясно, насколько мы стали другими. Что мы никогда больше не будем тем самым единым целым. Слеза потушила мою сигарету. Я улыбался и плакал. С каждым шагом в голове возникала новая картинка. Точнее старая картинка. Кто-то мне показывал пленку с самыми красивыми моментами нашей с ней жизни. Мы гоняем по набережной на велосипедах. Целуемся в палатке. Спим на надувной кровати в нашей новой пустой квартире. Танцуем на столе, на дне рождении ее режиссера. Она вяжет шарф. Я разматываю клубок. Варю постный бульон и везу ей больницу в термосе. Она гладит меня по голове и говорит, что все будет хорошо. Я приклеиваю ее каблук. Мы пишем желания и клятвы, а потом сжигаем пергамент в печке. Она в моем свитере мокрая, дрожащая и такая любимая… Это было прекрасно. И всего этого больше никогда не будет. Я выпил в баре еще два стаканчика граппы. Я шел на встречу теплому ветру. Долго смотрел на танцующего актера в костюме Пьеро. Дал ему двадцать евро. Увернулся от мотороллера. Достал телефон. Он вежливо молчал весь этот длинный день, как будто все мои абоненты знали, что я заграницей. В телефоне я нашел бомбочку и завел часовой механизм. Я набрал номер своей будущей подруги, сказал ей: «Привет, я в Риме». А потом дал ей послушать вечерний шум и суету Вечного города. Природа не терпит пустоты. Начиналась новая история. Я шел все увереннее и тверже. Луна, подруга лоцманов и влюбленных, подмигивала как подфарник. Наступала ночь, холодная и светлая, как шведская девушка. Меня зовут Роберт. У меня все в порядке. Я почти счастлив.