О страхе и немного о любви...
Эх, давненько я ничего не писал о любви.
И дело даже не в том, что времени категорически ни на что не хватает, что проблемы всякие (а у кого их нет?) кажущиеся неподъемными, и даже не в том, что не думал уж больше писать сюда хоть что-нибудь когда-нибудь …
Наверное за всё это время я думал о любви больше, чем за все последние годы.
И интересно получилось, практически все значимые для меня люди, так или иначе, да хоть на мгновение, но проявились именно в последние месяцы.
Даже те с кем уже много лет ни посоветоваться, ни поспорить…
Жизнь суровый учитель и всегда бьёт в самое больное место.
Или сломаешься, или станешь сильнее.
И размышляя много о любви в последнее время, я напишу о страхе.
Довольно давно я если не потерял вовсе, то очень минимизировал естественное для человека чувство страха.
И произошло это как ни странно на баррикадах 1991 года.на баррикадах 1991 года.
Тогда, ночью сидя возле этих самых баррикад и слушая разговоры о том, что скорее всего альфовский спецназ будет штурмовать именно с нашей стороны, и по неизвестно откуда взявшейся информации «штурм вот-вот начнется и щадить никого не будут», я очень хорошо представил, что вот именно сегодня моя жизнь и закончится.
Это сейчас, спустя двадцать лет подобная уверенность выглядит как минимум странной, а в те ночи, особенно в первую я был полностью уверен, что погибну неизбежно. И было страшно. И хотелось, чтобы уж если застрелили, то сразу в сердце, дабы долго не мучится истекая кровью. Еще я представлял как буду в рукопашной схватке биться с каким-нибудь спецназовцем… Правда слишком далеко я в этих представлениях не заходил, потому как все же с грустью понимал - наваляют.
А ещё было очень неловко перед родителями, которые лечили, учили, растили меня, а я вот полудурок шестнадцатилетний, поперся на эти дурацкие баррикады.
Честно говоря, очень хотелось свалить как-то «по тихому». Но с другой стороны сваливать было все же как-то неловко. Все-таки советское воспитание не позволяло показать себя трусом, а значит предателем.
А потом кто-то из рядом сидящих защитников демократии предложил курнуть анаши. Это была первая анаша в моей жизни и я ещё не знал, что пожалуй не стоит курить в таком состоянии, когда и так весь «на лютой измене»…
В подобных случаях, надо пить водку - она придает смелости и снижает ощущение опасности. Но я был молод и не столь сведущ в подобных вопросах.
Анаша была хороша и следующие пару часов были часами лютого ужаса и однозначной неизбежности погибели. Потом отпустило, слава Б-гу.
Но именно в ту августовскую ночь, под действием ганджубаса я впервые остро осознал, что оказывается очень люблю своих родителей. Прежде, мне как-то не приходилось думать о том, что я могу их довольно сильно расстроить своей преждевременной смертью, так помирать я особо не собирался.
И горечь осознания того, как им будет плохо если со мной что-то случится победила мой собственный страх перед неизбежной (а в этом я был абсолютно уверен) смертью. Потом пришло утро, все обошлось и следующие ночи были уже не такими страшными. Да и анашу я больше не курил.
Наверное я страшный эгоист с самого раннего детства, раз до того случая никогда серьезно не думал о том, что люблю родителей, да и они меня вероятно тоже.
Потом пришла осень, началась суета и я как-то не вспоминал долго об этих простых вещах. Пожалуй, в следующий раз я серьезно задумался об этом, когда умер отец.
Но это уже не про любовь, а про своевременность… А об этом я уже как-то писал.
Так вот, начал я сегодняшнее повествование с того, что тогда в августе 1991 у меня практически пропал страх. Я так боялся, и так боялся этого гадкого страха, что пообещал себе никогда ничего не бояться если уже переживу эту ночь.
И действительно, много чего происходило после, но вот того липкого, ядовитого страха больше не было.
Но если страх был в тебе, то он обязательно вернется рано или поздно.
Я болел в своей жизни так много, и такими разными болезнями, что никогда не боялся болезней для себя. И когда столкнулся с тем, что серьезно болен отнесся к этому философски и спокойно. Я перепробовал несколько довольно рискованных способов лечения и кажется победил. И обычное нынешнее воспаление легких меня раздражает куда больше, чем беспокоил тогда страшный диагноз.
Вообще лечению большинства болезней сильно помогает твое внутреннее отношение к ним. Ну и конечно банальное везение.
Но вот я столкнулся с тем, что заболел мой ребенок. Неожиданно, внезапно.
И страх вернулся. Страх, это беспомощность. Когда ты вдруг понимаешь, что по большому счету ты ничего не можешь изменить, а можешь лишь молиться и надеяться на чудо. Я впервые в жизни понял почему некоторые спиваются.
Я никогда раньше не понимал этого. Мне было совершенно непонятно - ну почему вместо того, чтобы что-то менять, человек вдруг начинает глушить водку.
От беспомощности. Какое-то время я не мог ничего делать и ни с кем говорить.
Каждый визит к врачу, когда ты боишься - что еще плохого тебе скажут.
И уже начинает казаться что лучше к ним не ходить вовсе.
Ты начинаешь винить себя во всем этом вспоминая все кармические теории.
Ты начинаешь вспоминать кто и когда мог сглазить…
Жизнь меняется и никогда уже не будет такой как прежде.
Я стал усиленно размышлять над тем, что когда болезнь не смогла взять меня, потому что я не испугался, наверное стоило испугаться и может быть того моего страха было бы достаточно?
Гордыня. Именно она портила всю мою жизнь и создала мне массу проблем.
Я не умел и не хотел проигрывать. Я упирался до последнего и усугублял проблемы до крайнего предела. Гордыня и упрямство.
И вот жизнь бьет тебя в самое больное.
Но вот теперь уже не сдаваться.
Сдаться можно было раньше, а теперь уже поздно.
И страх начинает отступать.
Паника не поможет.
Я не знаю почему, но в больницах где можно увидеть детей с тяжелыми болезнями, с еще совсем маленькими (т.е. с теми у кого болезнь только диагностировали) довольно много пап, а с теми кто постарше, кто явно болен уже давно, в основном только мамы. И эти мамы очень сильные. Они улыбаются и смеются.
Мужики, как правило с тяжелой печатью глубокой озабоченности на лице - посмотришь на такого и сразу видно как нелегко ему. А мамы улыбаются и смеются.
Я и сам первое время ходил с печатью горя. Мне было тяжело дышать не от того, что у меня хронический плеврит, а потому что в воздухе почти не было кислорода, такой тяжелый это был воздух.
Я не понимаю куда деваются папы у тех кто постарше?
Наверное они просто вкалывают на работе?
Меня подмывает спросить - а почему Вы все время одна, а не по очереди с мужем?
Нет, я не хочу познакомиться, но у меня есть подозрение… сбегают?!
Когда-то давно, году в 1994, один мой «коллега» познакомился на улице с очень красивой девушкой.
Она его долго не приглашала домой, а о ребенке рассказывала как-то очень уклончиво.
Однажды днём, мы случайно проезжали мимо её двора у нас было минут сорок свободного времени и мы завернули к дому, он хотел навестить её сюрпризом «по быстрому».
Она гуляла во дворе со своей дочкой. Девочке было лет пять и она явно была больна.
Мой приятель смотрел минуту на них через сильно тонированное окно и стал разворачиваться… Я спросил его тогда - «Даже не поздороваешься? Она же знает нашу машину…»
У этой истории, кстати, почти счастливый конец.
Буквально через неделю мы сделали одну очень удачную работу и подняли вполне прилично денег по тем временам.
А еще, тогда был жив Сашка(мой лучший друг детства), и мы с ним как-то заехали в тот же двор, уже не помню зачем, и увидели эту женщину - Олю, с её девочкой Настенькой.
Мне было неловко за то что «коллега» так позорно слился в прошлый раз, я подошел поболтать, не то чтобы сильно хотелось, но скорее из вежливости…
Разговорились, оказалось, что её дочери нужна сложная операция, которая по тем временам стоила немерено немецких марок. В пересчете по барыжному курсу у нас с Сашкой почти столько и было на двоих с последнего подъема. И Сашка сказал - надо помочь.
И мы поехали на Пушкинскую покупать немецкие марки и скупили все что было, а потом ночью нам еще довозили недостающее какие-то совсем мутные личности.
И мы привезли эти деньги, и они начали оформлять документы, а потом у Ольги с Сашкой начался роман… Оля с Настей улетели в Германию и там сделали эту операцию и все прошло хорошо.
Сашка должен был прилететь к ним, но не смог.
Не по своей вине. Убили. Время такое было. Оля сюда больше не вернулась. Она потом звонила Сашкиной маме и все звала её приехать туда. Но Анна Ивановна говорила, что от Сашки никуда не уедет. И ходила к нему каждый день на Востряковское.
Всё будет хорошо!
И дело даже не в том, что времени категорически ни на что не хватает, что проблемы всякие (а у кого их нет?) кажущиеся неподъемными, и даже не в том, что не думал уж больше писать сюда хоть что-нибудь когда-нибудь …
Наверное за всё это время я думал о любви больше, чем за все последние годы.
И интересно получилось, практически все значимые для меня люди, так или иначе, да хоть на мгновение, но проявились именно в последние месяцы.
Даже те с кем уже много лет ни посоветоваться, ни поспорить…
Жизнь суровый учитель и всегда бьёт в самое больное место.
Или сломаешься, или станешь сильнее.
И размышляя много о любви в последнее время, я напишу о страхе.
Довольно давно я если не потерял вовсе, то очень минимизировал естественное для человека чувство страха.
И произошло это как ни странно на баррикадах 1991 года.на баррикадах 1991 года.
Тогда, ночью сидя возле этих самых баррикад и слушая разговоры о том, что скорее всего альфовский спецназ будет штурмовать именно с нашей стороны, и по неизвестно откуда взявшейся информации «штурм вот-вот начнется и щадить никого не будут», я очень хорошо представил, что вот именно сегодня моя жизнь и закончится.
Это сейчас, спустя двадцать лет подобная уверенность выглядит как минимум странной, а в те ночи, особенно в первую я был полностью уверен, что погибну неизбежно. И было страшно. И хотелось, чтобы уж если застрелили, то сразу в сердце, дабы долго не мучится истекая кровью. Еще я представлял как буду в рукопашной схватке биться с каким-нибудь спецназовцем… Правда слишком далеко я в этих представлениях не заходил, потому как все же с грустью понимал - наваляют.
А ещё было очень неловко перед родителями, которые лечили, учили, растили меня, а я вот полудурок шестнадцатилетний, поперся на эти дурацкие баррикады.
Честно говоря, очень хотелось свалить как-то «по тихому». Но с другой стороны сваливать было все же как-то неловко. Все-таки советское воспитание не позволяло показать себя трусом, а значит предателем.
А потом кто-то из рядом сидящих защитников демократии предложил курнуть анаши. Это была первая анаша в моей жизни и я ещё не знал, что пожалуй не стоит курить в таком состоянии, когда и так весь «на лютой измене»…
В подобных случаях, надо пить водку - она придает смелости и снижает ощущение опасности. Но я был молод и не столь сведущ в подобных вопросах.
Анаша была хороша и следующие пару часов были часами лютого ужаса и однозначной неизбежности погибели. Потом отпустило, слава Б-гу.
Но именно в ту августовскую ночь, под действием ганджубаса я впервые остро осознал, что оказывается очень люблю своих родителей. Прежде, мне как-то не приходилось думать о том, что я могу их довольно сильно расстроить своей преждевременной смертью, так помирать я особо не собирался.
И горечь осознания того, как им будет плохо если со мной что-то случится победила мой собственный страх перед неизбежной (а в этом я был абсолютно уверен) смертью. Потом пришло утро, все обошлось и следующие ночи были уже не такими страшными. Да и анашу я больше не курил.
Наверное я страшный эгоист с самого раннего детства, раз до того случая никогда серьезно не думал о том, что люблю родителей, да и они меня вероятно тоже.
Потом пришла осень, началась суета и я как-то не вспоминал долго об этих простых вещах. Пожалуй, в следующий раз я серьезно задумался об этом, когда умер отец.
Но это уже не про любовь, а про своевременность… А об этом я уже как-то писал.
Так вот, начал я сегодняшнее повествование с того, что тогда в августе 1991 у меня практически пропал страх. Я так боялся, и так боялся этого гадкого страха, что пообещал себе никогда ничего не бояться если уже переживу эту ночь.
И действительно, много чего происходило после, но вот того липкого, ядовитого страха больше не было.
Но если страх был в тебе, то он обязательно вернется рано или поздно.
Я болел в своей жизни так много, и такими разными болезнями, что никогда не боялся болезней для себя. И когда столкнулся с тем, что серьезно болен отнесся к этому философски и спокойно. Я перепробовал несколько довольно рискованных способов лечения и кажется победил. И обычное нынешнее воспаление легких меня раздражает куда больше, чем беспокоил тогда страшный диагноз.
Вообще лечению большинства болезней сильно помогает твое внутреннее отношение к ним. Ну и конечно банальное везение.
Но вот я столкнулся с тем, что заболел мой ребенок. Неожиданно, внезапно.
И страх вернулся. Страх, это беспомощность. Когда ты вдруг понимаешь, что по большому счету ты ничего не можешь изменить, а можешь лишь молиться и надеяться на чудо. Я впервые в жизни понял почему некоторые спиваются.
Я никогда раньше не понимал этого. Мне было совершенно непонятно - ну почему вместо того, чтобы что-то менять, человек вдруг начинает глушить водку.
От беспомощности. Какое-то время я не мог ничего делать и ни с кем говорить.
Каждый визит к врачу, когда ты боишься - что еще плохого тебе скажут.
И уже начинает казаться что лучше к ним не ходить вовсе.
Ты начинаешь винить себя во всем этом вспоминая все кармические теории.
Ты начинаешь вспоминать кто и когда мог сглазить…
Жизнь меняется и никогда уже не будет такой как прежде.
Я стал усиленно размышлять над тем, что когда болезнь не смогла взять меня, потому что я не испугался, наверное стоило испугаться и может быть того моего страха было бы достаточно?
Гордыня. Именно она портила всю мою жизнь и создала мне массу проблем.
Я не умел и не хотел проигрывать. Я упирался до последнего и усугублял проблемы до крайнего предела. Гордыня и упрямство.
И вот жизнь бьет тебя в самое больное.
Но вот теперь уже не сдаваться.
Сдаться можно было раньше, а теперь уже поздно.
И страх начинает отступать.
Паника не поможет.
Я не знаю почему, но в больницах где можно увидеть детей с тяжелыми болезнями, с еще совсем маленькими (т.е. с теми у кого болезнь только диагностировали) довольно много пап, а с теми кто постарше, кто явно болен уже давно, в основном только мамы. И эти мамы очень сильные. Они улыбаются и смеются.
Мужики, как правило с тяжелой печатью глубокой озабоченности на лице - посмотришь на такого и сразу видно как нелегко ему. А мамы улыбаются и смеются.
Я и сам первое время ходил с печатью горя. Мне было тяжело дышать не от того, что у меня хронический плеврит, а потому что в воздухе почти не было кислорода, такой тяжелый это был воздух.
Я не понимаю куда деваются папы у тех кто постарше?
Наверное они просто вкалывают на работе?
Меня подмывает спросить - а почему Вы все время одна, а не по очереди с мужем?
Нет, я не хочу познакомиться, но у меня есть подозрение… сбегают?!
Когда-то давно, году в 1994, один мой «коллега» познакомился на улице с очень красивой девушкой.
Она его долго не приглашала домой, а о ребенке рассказывала как-то очень уклончиво.
Однажды днём, мы случайно проезжали мимо её двора у нас было минут сорок свободного времени и мы завернули к дому, он хотел навестить её сюрпризом «по быстрому».
Она гуляла во дворе со своей дочкой. Девочке было лет пять и она явно была больна.
Мой приятель смотрел минуту на них через сильно тонированное окно и стал разворачиваться… Я спросил его тогда - «Даже не поздороваешься? Она же знает нашу машину…»
У этой истории, кстати, почти счастливый конец.
Буквально через неделю мы сделали одну очень удачную работу и подняли вполне прилично денег по тем временам.
А еще, тогда был жив Сашка(мой лучший друг детства), и мы с ним как-то заехали в тот же двор, уже не помню зачем, и увидели эту женщину - Олю, с её девочкой Настенькой.
Мне было неловко за то что «коллега» так позорно слился в прошлый раз, я подошел поболтать, не то чтобы сильно хотелось, но скорее из вежливости…
Разговорились, оказалось, что её дочери нужна сложная операция, которая по тем временам стоила немерено немецких марок. В пересчете по барыжному курсу у нас с Сашкой почти столько и было на двоих с последнего подъема. И Сашка сказал - надо помочь.
И мы поехали на Пушкинскую покупать немецкие марки и скупили все что было, а потом ночью нам еще довозили недостающее какие-то совсем мутные личности.
И мы привезли эти деньги, и они начали оформлять документы, а потом у Ольги с Сашкой начался роман… Оля с Настей улетели в Германию и там сделали эту операцию и все прошло хорошо.
Сашка должен был прилететь к ним, но не смог.
Не по своей вине. Убили. Время такое было. Оля сюда больше не вернулась. Она потом звонила Сашкиной маме и все звала её приехать туда. Но Анна Ивановна говорила, что от Сашки никуда не уедет. И ходила к нему каждый день на Востряковское.
Всё будет хорошо!