Доказательство от противного
Осторожно: спойлер!
Три новеллы, включенные в роман Юрия Буйды "Сады Виверны", вложены в друг в друга по принципу матрешки и отдаляются от сердцевины, чтобы в конце романа герой признал, что «в бессмертном мире, центр которого всюду, а окружность нигде … , ничто, когда-либо занимавшее живых людей, не может вполне утратить жизненную силу…».
Иногда книги стоит начинать читать с конца, особенно, если книга раздражает и вызывает омерзение каким-либо особым приемом. Это как раз тот случай, когда ключ дается в конце, и терпеливый читатель будет вознагражден смещением ракурса.
Этот ключ - разговор отца с дочерью перед сожженной картиной, в центре которой был фрагмент великой картины, где от лица рыжеволосой красавицы с узкими зелеными глазами, воплощением вечной красоты, остался только один глаз. Фрагмент превратился в уголь. Этот уголь может стать инструментом и краской художника, а может - словом рассказчика:
«Но мы знаем, что это было, - возразил отец. - И мы знаем, что любовь была прежде жизни. Может быть, этот эротизм избыточен, но божественное всегда несоразмерно и непосильно человеку. Что ж, мы уже не можем ничего изменить, но рассказать об этом - можем…»
Роман прячется за рамки эротико-барочного, мистического, постмодернистского повествования, чтобы в конце раскрыть метафору пожара, как отношения людей и божественного, огня Прометея, который, по словам дона Чемы:
«… отнял у людей способность к предвидению, даровав взамен слепую надежду и огонь, то есть наделил их свободой воли и возможностью влиять на историю. Но нельзя забывать, что чувства старше разума, а потому сильнее».
Из сада Эдема люди изгнаны и живут теперь в садах Виверны, двуного змея, где их захлестывает эротизм, где возвращение к божественному идет через нагнетание дьявольского.
«Что нам остается? Слепо надеяться на Бога, конечно!» - заключает дон Чама. И герои спасаются.
Три новеллы, включенные в роман Юрия Буйды "Сады Виверны", вложены в друг в друга по принципу матрешки и отдаляются от сердцевины, чтобы в конце романа герой признал, что «в бессмертном мире, центр которого всюду, а окружность нигде … , ничто, когда-либо занимавшее живых людей, не может вполне утратить жизненную силу…».
Иногда книги стоит начинать читать с конца, особенно, если книга раздражает и вызывает омерзение каким-либо особым приемом. Это как раз тот случай, когда ключ дается в конце, и терпеливый читатель будет вознагражден смещением ракурса.
Этот ключ - разговор отца с дочерью перед сожженной картиной, в центре которой был фрагмент великой картины, где от лица рыжеволосой красавицы с узкими зелеными глазами, воплощением вечной красоты, остался только один глаз. Фрагмент превратился в уголь. Этот уголь может стать инструментом и краской художника, а может - словом рассказчика:
«Но мы знаем, что это было, - возразил отец. - И мы знаем, что любовь была прежде жизни. Может быть, этот эротизм избыточен, но божественное всегда несоразмерно и непосильно человеку. Что ж, мы уже не можем ничего изменить, но рассказать об этом - можем…»
Роман прячется за рамки эротико-барочного, мистического, постмодернистского повествования, чтобы в конце раскрыть метафору пожара, как отношения людей и божественного, огня Прометея, который, по словам дона Чемы:
«… отнял у людей способность к предвидению, даровав взамен слепую надежду и огонь, то есть наделил их свободой воли и возможностью влиять на историю. Но нельзя забывать, что чувства старше разума, а потому сильнее».
Из сада Эдема люди изгнаны и живут теперь в садах Виверны, двуного змея, где их захлестывает эротизм, где возвращение к божественному идет через нагнетание дьявольского.
«Что нам остается? Слепо надеяться на Бога, конечно!» - заключает дон Чама. И герои спасаются.