Главная угроза
Вице-президент США Майкл Пенс, выступая во вторник на международной конференции стран Северной и Южной Америки, сказал о том, что социализм в Западном полушарии умирает, а Венесуэла является главной угрозой миру и процветанию в Западном полушарии:
"...Во всем Западном полушарии социализм отмирает, а свобода и процветание, а также демократия возрождаются на наших глазах. За последние два года произошла трансформация, но, как мы все знаем, имела место также и колоссальная дестабилизация. Сегодня единственным крупнейшим источником дестабилизации, единственным крупнейшим нарушителем мира и процветания в Западном полушарии является режим Николаса Мадуро в Венесуэле..."
Понятно, что значительную часть этой фразы Пенс произнес, мягко говоря, излишне напыщенно. С миром и процветанием в Западном полушарии пока всё очень не гладко, и не только Венесуэла портит общую картину. Но здесь есть один момент, который прямо-таки режет глаз. Речь идет о том, что Пенс считает Венесуэлу "рассадником социализма" и связывает катастрофу режима с крахом социалистической идеи в целом.
В определенном смысле с Пенсом согласны и за пределами США. Что особенно удивительно - люди, всерьез полагающие себя сторонниками левых взглядов. Они тоже по неизвестной никому причине полагают Венесуэлу социалистической страной, тем самым оправдывая перед собой поддержку этого людоедского режима, исходя из принципа "Наших бьют".
В реальности никаким социализмом, конечно, в Венесуэле не пахнет. Вне зависимости от того, как относиться к самой идее строительства справедливого бесклассового общества, приводить в пример Венесуэлу совершенно бессмысленно.
Социальная опора режима - люмпены. Не режим создал эту самую крупную социальную группу в стране, она возникла в результате процессов, начавшихся еще в прошлом веке, когда отток людей в города приобрел почти обвальный характер. Проблема массового переселения вполне очевидна: резко возрастает доля маргинального населения. Сельскими жителями они уже быть перестали, городскими еще не стали. Но есть еще одна особенность перетока людей в города: в неиндустриальной экономике применения этим людям нет, нет "плавильного котла", способствующего быстрой социализации маргиналов. Они так и остаются в этом качестве целыми поколениями. Маргиналы и становятся базой для люмпенов, у которых просто нет никаких перспектив.
"Выбиться в люди" из люмпенской среды практически невозможно: нет стартовых возможностей. Разрушение этого слоя возможно при целенаправленной социальной политике государства. СССР, кстати, прошел через этот этап: по большому счету, большевики приняли страну с достаточно большой люмпенской прослойкой и не слишком многочисленным промышленным пролетариатом. Программа массового переселения сельского населения в города, связанная с индустриализацией, быстро - буквально в течение одного поколения создала массовое городское население современного типа. Безусловно, столь высокие темпы урбанизации несут свои риски, но по крайней мере в СССР удалось избежать массовой люмпенизации переселенцев благодаря жесткой госполитике в этом вопросе.
В Венесуэле, как, впрочем, и большинстве стран Латинской Америки, урбанизация протекала во многом стихийно, причем достаточно высокими темпами. Государства уделяли недостаточно внимания и процессу, и его последствиям. Вс это привело к тяжелейшим социальным последствиям и создало жесткую поляризацию во всех странах региона: правящие круги (представленные в основном креольским населением) были вынуждены проводить все более правую реакционную политику. Население, представленное в основном метисами и индейцами (и, конечно, достаточно большой долей деклассированной креольской прослойки) во многом придерживались стихийных левых взглядов и убеждений, что, кстати, и позволяло манипулировать ими политикам-левакам с громкой фразеологией, но с крайне смутными представлениями о "народном счастье".
Собственно, в Венесуэле так и получилось: стихийный запрос масс на левую идею в итоге нашел свое воплощение в фигуре Уго Чавеса и его сторонников. Проблема была лишь в том, что Чавес тоже был крайне стихийным левым. С теоретической подготовкой у него было неважно: он сам почти хвастал, что "Капитала" не читал. В целом его воззрения носили крайне эклектичный характер, соответственно, политика Чавеса очень быстро приобрела характер левацкого национализма с опорой на единственный "левый" слой населения - на тех самых маргиналов-люмпенов.
Возник симбиоз: чависты нуждались в массовой поддержке, а массы ждали от Чавеса только одного: бесплатной раздачи благ. Любые преобразования, в ходе которых люмпенская среда приобрела бы классовые черты и, соответственно, интересы, выбивались за рамки представлений Чавеса, просто не понимающего, как (и главное - зачем) это нужно делать. А потому он пошел по пути наименьшего сопротивления: взял люмпенскую массу "на прокорм" в обмен на ее лояльность.
Всё остальное стало производным от стратегии отношений режим-люмпены. Отказавшись проводить масштабные модернизационные преобразования, которые неизбежно требовали мобилизационных мероприятий и приводили бы к недовольству еще вчера обожающей его толпы, Чавес был вынужден проводить политику концентрации в своих руках имеющихся ресурсов, что привело к масштабной национализации и на первых порах дало в руки режима столь необходимый ему ресурс. Который режим бездарно разбазарил как на подкормку люмпенов, так и на безумные эксперименты по распространению идей боливарианской революции по всему региону.
"Золотое десятилетие" боливарианской революции выдавалось за достижения верно выбранного курса, но на самом деле оно ничем не отличалось от "золотой пятилетки" Путина, когда российский полуфашистский режим-симбиоз уголовников и тайной полиции внезапно получил подарок с неба - сверхвысокие цены на нефть. Пять триллионов долларов были бездарно разбазарены и украдены, а российская экономика при этом получила тяжелейшее инфицирование "голландской болезнью". Пять золотых лет Путин купался в лучах славы своего величия, как гениальный экономист, рванувший российскую экономику в заоблачные выси, но как только цены на нефть стали приходить к своему нормальному состоянию, убогость экономической политики режима стала очевидной.
Кстати, уж если мы говорим о России, социальная политика Путина ничем не отличается от социальной политики чавистов: его социальная база - точно такие же деклассированные люмпены, в которых превратился мощный слой так называемых бюджетников. Этот слой в условиях монополизации и огосударствления экономики имеет тенденцию к своему расширению, а потому в условиях сокращения кормового ресурса социальная опора путинского режима - нищие и тотально зависимые от подачек бюджетники - просто вынуждены поддерживать режим в страхе любых изменений своего практически безнадежного положения. Соответственно, режим заинтересован в том, чтобы его слой поддержки был массовым и зависимым от него, а значит, в консервации существующего нищенского положения огромной части населения страны. Когда Путин и его министры с отеческой участливостью заявляют о необходимости повышения микроскопических зарплат и пособий, они лгут: как раз нищета огромной части народа - залог их личной безопасности и безопасности права грабить страну.
Тот факт, что сегодня режим вынужден разрушать сложившуюся систему лояльности в обмен на прокорм "своей" страты, проводя политику беспощадного грабежа "по площадям", говорит о системном сбое и приближении краха режима - "все таблетки подъедены, марки тоже наклеены, тишина в холодильнике", ресурс исчерпан и выбран до дна. Приходится рвать друг друга и грабить покорный пока еще народ.
В Венесуэле чависты, промотав ресурс, полученный в ходе мобилизации частных активов, вошли в системный кризис, вызванный катастрофической нехваткой всего. "Золотое десятилетие" чавизма создало стандарты потребления, которые теперь нельзя снижать без разрушения лояльности люмпенов к правящему режиму. Но и не снижать их уже невозможно - просто нет ресурса поддерживать сложившуюся систему дотирования и распределения. Ко всему прочему изъятые ресурсы во многом изымались из текущих расходов на поддержание инфраструктуры жизнеобеспечения, следствием чего стал инфраструктурный коллапс. Наиболее острым и видимым стал энергетический кризис, выражающийся в перманентных блэкаутах, однако распад инфраструктуры носит системный характер: разрушена до основания система здравоохранения, социальной помощи, промышленная и технологическая катастрофа по всем без исключения отраслям.
Майкл Пенс, называя венесуэльский режим социалистическим, безусловно, неправ. Режим, опирающийся на мощную люмпенскую прослойку и прямо заинтересованный в существовании свой социальной базы поддержки именно в люмпенизированном виде и состоянии, в принципе не может быть социалистическим. Это, скорее, фашистский режим, тем более, что классические фашистские режимы Гитлера и Муссолини точно так же опирались именно на люмпенизированную массу. Вообще, там, где люмпены являются социальной базой поддержки режима, его можно с достаточной долей уверенности причислять к фашистским. Это не достаточное условие, но необходимое. Кстати, в какой-то мере и российский режим, ориентированный на люмпенов, можно характеризовать как фашистский. Это, конечно, специфический фашизм, который сложно прямо аналогизировать с "классическим" в силу того, что путинская Россия подчеркнуто неидеократична, но во многих своих чертах совпадения поразительны.
Чавизм - это точно такой же специфический фашизм. С путинским его роднит криминальная основа, где государственный аппарат управления фактически срощен с мафиозно-клептократическими кланами, паразитирующими и на бюджете, и на чисто криминальных видах бизнеса. В Венесуэле это, безусловно, транзит и торговля кокаином, контрабанда нефти.
Сам по себе запрос на левую идею никуда не девается, здесь Пенс сильно натягивает свои предпочтения на действующую реальность. Другой вопрос, что социальная справедливость, составляющая основу любой левой идеи, всегда базируется на классовых интересах. За их рамками говорить о справедливости невозможно: нет системы координат, на которой нужно выстраивать функции стратегий и проектов. Но классовые интересы не существуют "в воздухе": они должны исходить из существующей (или созданной) классовой среды.
Чависты, ориентируясь и опираясь на маргинально-люмпенскую деклассированную страту общества, не имеют той системы координат, той этической базы, которая позволяет создать четко артикулируемую и выстроенную систему социальной справедливости, а значит, очень быстро перешли к фашистской диктатуре, как системе социальной справедливости для избранных. Понимая под избранными, конечно, только себя. И в этом качестве они,безусловно, являются угрозой для всего окружающего Венесуэлу пространства. В этом месте с Майклом Пенсом просто нельзя не согласиться.
"...Во всем Западном полушарии социализм отмирает, а свобода и процветание, а также демократия возрождаются на наших глазах. За последние два года произошла трансформация, но, как мы все знаем, имела место также и колоссальная дестабилизация. Сегодня единственным крупнейшим источником дестабилизации, единственным крупнейшим нарушителем мира и процветания в Западном полушарии является режим Николаса Мадуро в Венесуэле..."
Понятно, что значительную часть этой фразы Пенс произнес, мягко говоря, излишне напыщенно. С миром и процветанием в Западном полушарии пока всё очень не гладко, и не только Венесуэла портит общую картину. Но здесь есть один момент, который прямо-таки режет глаз. Речь идет о том, что Пенс считает Венесуэлу "рассадником социализма" и связывает катастрофу режима с крахом социалистической идеи в целом.
В определенном смысле с Пенсом согласны и за пределами США. Что особенно удивительно - люди, всерьез полагающие себя сторонниками левых взглядов. Они тоже по неизвестной никому причине полагают Венесуэлу социалистической страной, тем самым оправдывая перед собой поддержку этого людоедского режима, исходя из принципа "Наших бьют".
В реальности никаким социализмом, конечно, в Венесуэле не пахнет. Вне зависимости от того, как относиться к самой идее строительства справедливого бесклассового общества, приводить в пример Венесуэлу совершенно бессмысленно.
Социальная опора режима - люмпены. Не режим создал эту самую крупную социальную группу в стране, она возникла в результате процессов, начавшихся еще в прошлом веке, когда отток людей в города приобрел почти обвальный характер. Проблема массового переселения вполне очевидна: резко возрастает доля маргинального населения. Сельскими жителями они уже быть перестали, городскими еще не стали. Но есть еще одна особенность перетока людей в города: в неиндустриальной экономике применения этим людям нет, нет "плавильного котла", способствующего быстрой социализации маргиналов. Они так и остаются в этом качестве целыми поколениями. Маргиналы и становятся базой для люмпенов, у которых просто нет никаких перспектив.
"Выбиться в люди" из люмпенской среды практически невозможно: нет стартовых возможностей. Разрушение этого слоя возможно при целенаправленной социальной политике государства. СССР, кстати, прошел через этот этап: по большому счету, большевики приняли страну с достаточно большой люмпенской прослойкой и не слишком многочисленным промышленным пролетариатом. Программа массового переселения сельского населения в города, связанная с индустриализацией, быстро - буквально в течение одного поколения создала массовое городское население современного типа. Безусловно, столь высокие темпы урбанизации несут свои риски, но по крайней мере в СССР удалось избежать массовой люмпенизации переселенцев благодаря жесткой госполитике в этом вопросе.
В Венесуэле, как, впрочем, и большинстве стран Латинской Америки, урбанизация протекала во многом стихийно, причем достаточно высокими темпами. Государства уделяли недостаточно внимания и процессу, и его последствиям. Вс это привело к тяжелейшим социальным последствиям и создало жесткую поляризацию во всех странах региона: правящие круги (представленные в основном креольским населением) были вынуждены проводить все более правую реакционную политику. Население, представленное в основном метисами и индейцами (и, конечно, достаточно большой долей деклассированной креольской прослойки) во многом придерживались стихийных левых взглядов и убеждений, что, кстати, и позволяло манипулировать ими политикам-левакам с громкой фразеологией, но с крайне смутными представлениями о "народном счастье".
Собственно, в Венесуэле так и получилось: стихийный запрос масс на левую идею в итоге нашел свое воплощение в фигуре Уго Чавеса и его сторонников. Проблема была лишь в том, что Чавес тоже был крайне стихийным левым. С теоретической подготовкой у него было неважно: он сам почти хвастал, что "Капитала" не читал. В целом его воззрения носили крайне эклектичный характер, соответственно, политика Чавеса очень быстро приобрела характер левацкого национализма с опорой на единственный "левый" слой населения - на тех самых маргиналов-люмпенов.
Возник симбиоз: чависты нуждались в массовой поддержке, а массы ждали от Чавеса только одного: бесплатной раздачи благ. Любые преобразования, в ходе которых люмпенская среда приобрела бы классовые черты и, соответственно, интересы, выбивались за рамки представлений Чавеса, просто не понимающего, как (и главное - зачем) это нужно делать. А потому он пошел по пути наименьшего сопротивления: взял люмпенскую массу "на прокорм" в обмен на ее лояльность.
Всё остальное стало производным от стратегии отношений режим-люмпены. Отказавшись проводить масштабные модернизационные преобразования, которые неизбежно требовали мобилизационных мероприятий и приводили бы к недовольству еще вчера обожающей его толпы, Чавес был вынужден проводить политику концентрации в своих руках имеющихся ресурсов, что привело к масштабной национализации и на первых порах дало в руки режима столь необходимый ему ресурс. Который режим бездарно разбазарил как на подкормку люмпенов, так и на безумные эксперименты по распространению идей боливарианской революции по всему региону.
"Золотое десятилетие" боливарианской революции выдавалось за достижения верно выбранного курса, но на самом деле оно ничем не отличалось от "золотой пятилетки" Путина, когда российский полуфашистский режим-симбиоз уголовников и тайной полиции внезапно получил подарок с неба - сверхвысокие цены на нефть. Пять триллионов долларов были бездарно разбазарены и украдены, а российская экономика при этом получила тяжелейшее инфицирование "голландской болезнью". Пять золотых лет Путин купался в лучах славы своего величия, как гениальный экономист, рванувший российскую экономику в заоблачные выси, но как только цены на нефть стали приходить к своему нормальному состоянию, убогость экономической политики режима стала очевидной.
Кстати, уж если мы говорим о России, социальная политика Путина ничем не отличается от социальной политики чавистов: его социальная база - точно такие же деклассированные люмпены, в которых превратился мощный слой так называемых бюджетников. Этот слой в условиях монополизации и огосударствления экономики имеет тенденцию к своему расширению, а потому в условиях сокращения кормового ресурса социальная опора путинского режима - нищие и тотально зависимые от подачек бюджетники - просто вынуждены поддерживать режим в страхе любых изменений своего практически безнадежного положения. Соответственно, режим заинтересован в том, чтобы его слой поддержки был массовым и зависимым от него, а значит, в консервации существующего нищенского положения огромной части населения страны. Когда Путин и его министры с отеческой участливостью заявляют о необходимости повышения микроскопических зарплат и пособий, они лгут: как раз нищета огромной части народа - залог их личной безопасности и безопасности права грабить страну.
Тот факт, что сегодня режим вынужден разрушать сложившуюся систему лояльности в обмен на прокорм "своей" страты, проводя политику беспощадного грабежа "по площадям", говорит о системном сбое и приближении краха режима - "все таблетки подъедены, марки тоже наклеены, тишина в холодильнике", ресурс исчерпан и выбран до дна. Приходится рвать друг друга и грабить покорный пока еще народ.
В Венесуэле чависты, промотав ресурс, полученный в ходе мобилизации частных активов, вошли в системный кризис, вызванный катастрофической нехваткой всего. "Золотое десятилетие" чавизма создало стандарты потребления, которые теперь нельзя снижать без разрушения лояльности люмпенов к правящему режиму. Но и не снижать их уже невозможно - просто нет ресурса поддерживать сложившуюся систему дотирования и распределения. Ко всему прочему изъятые ресурсы во многом изымались из текущих расходов на поддержание инфраструктуры жизнеобеспечения, следствием чего стал инфраструктурный коллапс. Наиболее острым и видимым стал энергетический кризис, выражающийся в перманентных блэкаутах, однако распад инфраструктуры носит системный характер: разрушена до основания система здравоохранения, социальной помощи, промышленная и технологическая катастрофа по всем без исключения отраслям.
Майкл Пенс, называя венесуэльский режим социалистическим, безусловно, неправ. Режим, опирающийся на мощную люмпенскую прослойку и прямо заинтересованный в существовании свой социальной базы поддержки именно в люмпенизированном виде и состоянии, в принципе не может быть социалистическим. Это, скорее, фашистский режим, тем более, что классические фашистские режимы Гитлера и Муссолини точно так же опирались именно на люмпенизированную массу. Вообще, там, где люмпены являются социальной базой поддержки режима, его можно с достаточной долей уверенности причислять к фашистским. Это не достаточное условие, но необходимое. Кстати, в какой-то мере и российский режим, ориентированный на люмпенов, можно характеризовать как фашистский. Это, конечно, специфический фашизм, который сложно прямо аналогизировать с "классическим" в силу того, что путинская Россия подчеркнуто неидеократична, но во многих своих чертах совпадения поразительны.
Чавизм - это точно такой же специфический фашизм. С путинским его роднит криминальная основа, где государственный аппарат управления фактически срощен с мафиозно-клептократическими кланами, паразитирующими и на бюджете, и на чисто криминальных видах бизнеса. В Венесуэле это, безусловно, транзит и торговля кокаином, контрабанда нефти.
Сам по себе запрос на левую идею никуда не девается, здесь Пенс сильно натягивает свои предпочтения на действующую реальность. Другой вопрос, что социальная справедливость, составляющая основу любой левой идеи, всегда базируется на классовых интересах. За их рамками говорить о справедливости невозможно: нет системы координат, на которой нужно выстраивать функции стратегий и проектов. Но классовые интересы не существуют "в воздухе": они должны исходить из существующей (или созданной) классовой среды.
Чависты, ориентируясь и опираясь на маргинально-люмпенскую деклассированную страту общества, не имеют той системы координат, той этической базы, которая позволяет создать четко артикулируемую и выстроенную систему социальной справедливости, а значит, очень быстро перешли к фашистской диктатуре, как системе социальной справедливости для избранных. Понимая под избранными, конечно, только себя. И в этом качестве они,безусловно, являются угрозой для всего окружающего Венесуэлу пространства. В этом месте с Майклом Пенсом просто нельзя не согласиться.