Интервью с Максом Немцовым aka spintongues
Максим Немцов: «Жить можно где угодно, а вот осуществляться - нет»
Корреспондент «Московского комсомольца во Владивостоке» согласен с переводчиком, чьи книги вызывают бурю споров: часть публики сильно поумнела, но отделять зерна от плевел по-прежнему умеют немногие
Максима Немцова во Владивостоке знает чуть не каждый первый из тех, кто так или иначе связан со «старым» роком и литературой. Его как переводчика помнят зрители РВК 1990-х (телеканал, который первым показал ныне культовые, а тогда неизвестные в России фильмы и сериалы). Немцов открыл для нас литературу битников и других знаковых авторов контркультуры, разместив свои переводы Джека Керуака, Уильяма Берроуза, Ричарда Бротигана, Боба Дилана, Чарлза Буковски и многих других на собственном сайте «Лавка языков».
Несколько лет назад Максим перебрался в столицу, где стал одним из самых известных редакторов и переводчиков. А в позапрошлом и прошлом году оказался в центре двух литературных «скандалов». Причиной послужил выход в свет «Странного дела д-ра Губелла и г-на Тайна» Р. Л. Стивенсона и «Ловца на хлебном поле» Дж. Д. Сэлинджера в переводе Макса Немцова. «Альтернативное прочтение» хрестоматийной прозы сотворило маленькую революцию, расколовшую публику минимум на два лагеря: поборников «классики» советского перевода («Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда» и «Над пропастью во ржи» соответственно) и тех, кто чувствует слово.
Недавно Максим побывал в родном Владивостоке с коллегой Анастасией Грызуновой, и мы смогли обсудить былое и настоящее.
- Кажется, ты учился в Первой гимназии? Как тебя «занесло» в это элитное учреждение?
- По месту жительства занесло, поскольку раннее детство мое прошло в Почтовом переулке - в том доме, который сейчас известен как «дом Смита». К тому же в 70-х она была не такой уж «элитной», элита завелась там позднее. Обычная школа, хоть и «с традициями». Мне в какой-то момент, когда я начал интересоваться историей, традиция стала особенно дорога: в этой школе училось много моих родственников - бабушка (еще в гимназии), ее младший брат, ушедший на фронт буквально со школьной скамьи, тетушка, мама, старший двоюродный брат… «Династию» продолжила двоюродная племянница, окончившая Первую школу в этом году.
- Вообще, удивительно, что, обучаясь в такой «канонической» школе, ты подсел на «запрещенную» музыку.
- В конце 70-х особого запрета на музыку мы не ощущали, а «меломанами», т. е. людьми, которые передачу «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады» предпочитали «Утренней почте», у нас было полкласса. В старших классах, конечно, появились пластинки - «диски», «пласты», как тогда говорили. Таким образом, субкультура вполне себе доминировала: мы могли слушать дип-пёрпловскую «Machine Head» на уроке литературы (у нас была очень прогрессивная учительница), танцевать на классном вечере отдыха под «School’s Out» Элиса Купера или «We’re an American Band» Grand Funk Railroad… А школьные дискотеки наша инициативная группа, которая называлась по первым буквам фамилий участников «НИМФ» (Н был я, а под И скрывался сын тогдашнего директора школы), устраивала под девизом «Long Live Rock’n’Roll», и это была по всем параметрам - тогдашним, да и нынешним - чума. Сначала мы рассказывали об актуальных творческих коллективах, иллюстрируя лекцию музыкальными вставками и слайдами, переснятыми из японского журнала «Music Life», а потом начинался танцевальный блок нон-стопом. Мы могли заставить всех активно двигаться, например, под пластинку группы Yes «Tales from Topographic Oceans» или под «Presence» Led Zeppelin. Можешь как-нибудь попробовать.
- Да легко! А в вузе так же лояльно относились к твоему увлечению «андеграундной» музыкой?
- Собственно «русский рок» и «запретность» начались в университете, куда я поступил в 80-м - и тогда же примерно ограничил свое участие в комсомоле уплатой 2-копеечных членских взносов. Тогда в филфаковской общаге № 1 появились дивные пленки: нечто под названием «Третья волна» (приписывалось таинственной группе «Машина времени»). Или странный сборник, ходивший под названием «Зоопарк». Там, как я впоследствии понял, были записаны ранние песни «Аквариума» и Юрия Морозова, а также, по-моему, присутствовал Юрий Лоза; ни одной песни собственно Майка Науменко (по легендам считавшегося «панком») там, кажется, не было.
А в 84-м у нас уже было фактически ядро будущего рок-клуба. Времена были странные, появились «неформалы», и все между собой как-то общались: «меломаны» (они же «филофонисты»), участники балетной студии Ольги Бавдилович и театра Сергея Пранца, «рерихнутые», какие-то философы, публицисты, диггеры и литераторы… Впрочем, это тема для отдельного исследования.
- Неужто про тебя не «докладывали»? Мог вообще без диплома остаться, не то что с «красным».
- Как же не докладывали? Непременно докладывали. В 84-м нас троих - известного подвижника альтернативных культур Олега Богачева, мою первую жену и меня - едва не вышибли из университета по доносу инструктора крайкома партии Аллы Федоровны Дробот (я до сих пор убежден, что поминание этого имени в таком контексте способно только улучшить мне карму) - после едва ли не первого живого выступления группы «Муми-Тролль» (в то время она называлась именно так. - Прим. ред.) на утреннике политической песни в ДВВИМУ. Мне, в частности, предъявили обвинение в «фашизме и наркомании». Но все обошлось, и без «красного диплома» я не остался… не то чтобы он мне в жизни сильно пригодился.
- Однажды, в конце 1990-х - начале 2000-х, настал момент, когда ты сказал: рока нет, но я готов говорить о литературе. Что произошло?
- Не знаю. Когда-то, видимо, да - это был некий стержень жизни. Но потом, где-то к началу 90-х, возникло ощущение, что эпоха кончилась, исчерпала себя. По-крайней мере, во Владивостоке. Тигель, в котором все некогда варились, перекипел, все участники занялись своим делом. Бросили ходить на тайные концерты и спектакли, оформились в отдельные группы, художники принялись рисовать, фотографы фотографировать, поэты сочинять, ну а переводчики переводить. Рок перестал быть универсальной точкой приложения сил. Я тогда много чего говорил - и про то, что журнал =ДВР= стало не для кого издавать, и про то, что поговорить больше не с кем… Но это, видимо, от расстройства чувств, совпавшего с окончанием молодости и началом массового исхода приятных людей из родного города.
- К слову, об исходе. Вот и ты уехал. Всего через год после переезда удостоился титула «Редактор года». На твой взгляд, настоящие достижения возможны только в центре?
- К середине 90-х стало окончательно ясно, что жить можно где угодно, а вот осуществляться - нет. Мне было интересно заниматься книжками, переводить, редактировать и издавать их. Во Владивостоке это, в общем, мало кому нужно - я подозреваю, и до сих пор. Мы пытались делать какие-то издательства, но по разным обстоятельствам, в том числе экономическим, они благополучно загибались или мутировали в нечто весьма противное. Поэтому, в общем, лагерь и пришлось переносить туда, где что-то в этом смысле происходит.
А «почетное редакторство 2002 года» - ну, это, скорее, был такой аванс со стороны устроителей тогда еще юной премии «Книжного обозрения». Насколько я помню, вручалась она с формулировкой вроде «вот Макс недавно сюда понаехал и за год развил бешеную деятельность». Еще б не бешеную, я до этого 20 лет в стол переводил… Так что спасибо им большое, но по-настоящему работать-то я стал уже потом.
- В одном интервью ты сказал: «Есть вещи совершенно гениальные и вещи, убитые для русского читателя на много лет». Кто их «убил» или что?
- Все зависит от порога терпимости, а от чего он зависит у читателей - вопрос другой. Не скажу, что «социальная роль» переводчика или редактора сейчас повысилась, но заметнее эти фигуры стали точно. С одной стороны - потому что сейчас «у нас все критики», каждому есть что сказать, и это не обязательно хорошо. Но по сравнению с «широким советским читателем» часть публики сильно поумнела - выучилась языкам и пользоваться Интернетом. Вот только зерна от плевел отделять по-прежнему умеют немногие.
- Ну да, одни только названия «от Максима Немцова» известных произведений Стивенсона и Сэлинджера вызвали настоящий «аншлаг» в твоем «Живом журнале» - более полутысячи комментариев. Почему на свой вопрос: «Не подскажите ли, рассказ Стивенсона "Странное дело д-ра Губелла и г-на Тайна" - что это? А "клуб самоубийства"?» - не дождался ответа Сергей Лукьяненко и другие с тем же интересом?
- Ну а о чем нам с Лукьяненко и прочими «вдумчивыми читателями» разговаривать? О видах на урожай разве что или о кукурузных фьючерсах. Объяснять здесь что-то бесполезно, переубеждать глупо, учить читать книжки - и того глупее. Да и невозможно этому научить. Им, если процитировать Мамонова, «надо быть в курсе», им есть что сказать по любому поводу, и заткнуть этот фонтан не вышло бы даже у Козьмы Пруткова. Объяснять свою позицию, по-моему, не дело переводчика. Ну то есть, можно, видимо, но - зачем? Он уже перевел книжку. Читайте, там все написано.
- Одни считают тебя переводчиком-буквалистом, другие, напротив, подозревают в излишней вольности. Как у тебя получается быть ортодоксально-неортодоксальным автором одномоментно?
- Опять же все зависит от уровня подготовки или восприятия читающего (любой текст). «Имеющие что сказать по любому поводу», увы, не являются моей личной целевой аудиторией. Я скорее прислушаюсь к мнению того, кто возьмет какой-то (не обязательно мой) перевод, положит его рядом с оригиналом, прочтет целиком, а не только, скажем, оглавление или отдельные фразы - и вот тогда начнет высказываться. Таким идеальным читателем зачастую является один человек - редактор книги. Который понимает, что разные тексты могут требовать разного подхода и осмысления, разного переводческого инструментария. А реплики читателей в духе «перевод плохой, потому что переводчик здесь выдумал все имена героев», - это просто дополнительное развлечение.
- Раз уж заговорили о редакторах, не могу не спросить: долго ли вы с Анастасией Грызуновой «искали» друг друга? Чтобы родилась органичная вещь, думаю, необходимо единомыслие. Таким вот редким союзом мне представляется ваш с Настиком, с которой вы меняетесь ролями переводчик - редактор (помимо того, что оба редактируете массу других авторов).
- Я бы не сказал, что наш тандем уникален, - это раз. Я бы не сказал, что мы такие уж «единомышленники», потому что всякий раз ругаемся в работе так, что у случайных свидетелей фалды заворачиваются, - это два. А знакомы мы с Настиком с конца 90-х годов, и все это время она меня сильно поддерживала в процессе. Надеюсь, это было и есть взаимно, и наше братство по оружию будет продолжаться еще много лет.
Собственно, полностью совместной у нас была только одна работа - перевод романа Томаса Пинчона «Радуга тяготения», который должен выйти осенью в издательстве «Эксмо/Домино». Когда выйдет - тогда вот и повеселимся…
Елена КОЧУГОВА + Максим НЕМЦОВ.
Фото Анастасии ГРЫЗУНОВОЙ (по мотивам работы Михаила Павина и Александра Дёмина «Западня-15» из цикла «Конец диссидента», 1988).
Владивосток, 2009
Биография
Родился во Владивостоке. С отличием окончил отделение английской филологии Дальневосточного университета. Работал пассажирским помощником капитана, редактором в газете, помощником консула по прессе и информации в Генеральном консульстве США во Владивостоке.
С 1986 по 1991 год - соредактор и один из основателей неофициального журнала альтернативной культуры =ДВР=.
В 1996 г. создал электронную библиотеку «Журнал небуквального перевода Speaking In Tongues / Лавка Языков» и координировал до 2003 г.
Куратор издательского проекта «Мураками в России». С 2001 г. в Москве, сотрудничал в качестве редактора и переводчика с ведущими издательствами Москвы и Санкт-Петербурга. Обладатель звания «Редактор года» (2002), присуждаемого газетой «Книжное обозрение».
Сайт «Новая литературная карта России»