(no subject)

Jan 02, 2020 21:38

Иоанн Богослов укладывает последнюю строчку, навылет, влет.
Животные, все трое, и четвертое, которое он и есть,
Глядят на него всеми глазами подряд,
Воздевают их к свернутым небесам,
За которыми в настоящий момент виден только хрустальный лед,
А не благая весть,
И растерянно говорят:

- Ты, эстет, декадент, двоякий евангельский крокодил,
Да в какой Бродячей Собаке ты этот ритм нашел,
Ты зачем эту жуть во мраке им, злосчастным, нагородил -
Ты не мог просто сказать: все закончится хорошо?

Иоанн Богослов отряхивает прилипший за ночь припев (и третий ангел…):
- Ну будто я сам на Патмосе придумывал эту страсть,
Всех этих всадников, чаши, трубы, несчетных прекрасных дев,
Этих зверей, имеющих власть,
Этот конец отсчета, озеро и провал, с заката и до восхода - кто его диктовал?
Ну я, допустим, истер в порошок
слои полыни и ржи,
Любви, и возмездия, и катастрофы -
триллер, блокбастер, шок,
Но это же люди, они не поверят в отдельное хорошо -
не смогут увидеть, как им ни расскажи…
Ведь за две тысячи лет ни одна душа…

Иоанн Богослов вздыхает, заливает жидкие слезы в тридцать четвертый глаз,
За углом дорогу рогами нащупывает трамвай,
Разворачивает обратно свиток - Бетельгейзе сегодня особенно хороша -
И садится пить чай (а кто считает, что чая там нет, совершенно ошибочно представляет рай)
И думает - у меня непременно получится в этот раз.
Потому что все закончится хорошо.
Previous post Next post
Up