продолжение следует
- Нет, там безопасно.- говорит председатель.-
Ну почти. У вас же все замужние?
Тогда не страшно. Да вообще ничего такого.
Там этих немного.
Вот раньше скверное было место -
Пакостили по-всякому, за собой уводили.
Живым проходу не стало.
А теперь нет, теперь их меньше
И уводить им труднее.
- А что c ними случилось? -
Блокнот закреплен на запястье,
Чтобы сделать пометку,
Достаточно повернуть руку.
Удобно.
- Как что, война. Ну та, большая.
Он помнит, председатель,
Как люди и лошади грузились в вагоны,
Как плыло над ними белое марево.
Вагоны казались очень большими,
А марево не доставало даже
До нижней кромки облаков.
Из тех, кто ушел в те дни,
Почти никто не вернулся.
Он долго не понимал.
Знал, на что годятся войне люди,
А на что лошади,
Но что может невеста, умершая до свадьбы,
Сделать чужакам с дальнего края мира,
Совершенно посторонним немцам,
Не нанесшим ей никакой обиды?
С другой стороны, еще при Чингизе
Война уже стала большим сложным делом,
А уж в сороковые…
Застрявший в стволе патрон,
Перекосившийся прицел, порванный провод,
Лишние буквы в важном сообщении,
Смазка, замерзшая на полчаса раньше.
Это может и невеста,
И пьяница,
И младенец, по злобе брошенный в степи.
- Да, - продолжает он,- так вот.
Там безопасно, но есть одно дело.
У нас там шаман похоронен.
Вернее, голова.
Так вот, перед работой
Заприте его могилу.
Понимаете, он был… нехороший человек.
Эксплуататор.
И люди боятся,
Что он явится во время интервью.
Мы когда-то с таким трудом его убили.
- Я не эксплуататор,- сообщает шаман,-
Я передовик труда,
У меня орден Дружбы Народов.
Орден и правда есть, -
Фиксирует женщина.
И несколько медалей.
Остались от черного археолога,
Заглянувшего не в ту могилу.
А сам шаман умер
Еще до советской власти.
Она глядит на комариный рой под потолком,
Берет лампу, встает,
Проводит крест-накрест.
Старая обида хрустит крыльями,
Осыпается на пол.
- Конечно,- отвечает она председателю,-
Если людям так удобнее
И если мы их не потревожим,
Мне не хотелось бы их пугать.
Он помнит, председатель,
Семьдесят пять лет назад,
Эвакуация, эшелон, дым, страшный гул с неба,
И где-то в дыму узорчатый рукав
Свадебного платья -
Красный и золотой.
Щепка от вагона, ударившая в спину,
Тогда не дошла до сердца.
Он все помнит, председатель,
Ему сорок шесть лет,
Но у него такая должность.
Он смотрит на женщину в очках
И в клетчатой рубашке,
Красной и желтой,
Узкий рукав, с пуговицей-монеткой.
Узкое кольцо на безымянном пальце.
- Вы сами не беспокойтесь, - говорит он. -
Здесь вас никто не обидит.
Никогда.
Ну почти. У вас же все замужние?
Тогда не страшно. Да вообще ничего такого.
Там этих немного.
Вот раньше скверное было место -
Пакостили по-всякому, за собой уводили.
Живым проходу не стало.
А теперь нет, теперь их меньше
И уводить им труднее.
- А что c ними случилось? -
Блокнот закреплен на запястье,
Чтобы сделать пометку,
Достаточно повернуть руку.
Удобно.
- Как что, война. Ну та, большая.
Он помнит, председатель,
Как люди и лошади грузились в вагоны,
Как плыло над ними белое марево.
Вагоны казались очень большими,
А марево не доставало даже
До нижней кромки облаков.
Из тех, кто ушел в те дни,
Почти никто не вернулся.
Он долго не понимал.
Знал, на что годятся войне люди,
А на что лошади,
Но что может невеста, умершая до свадьбы,
Сделать чужакам с дальнего края мира,
Совершенно посторонним немцам,
Не нанесшим ей никакой обиды?
С другой стороны, еще при Чингизе
Война уже стала большим сложным делом,
А уж в сороковые…
Застрявший в стволе патрон,
Перекосившийся прицел, порванный провод,
Лишние буквы в важном сообщении,
Смазка, замерзшая на полчаса раньше.
Это может и невеста,
И пьяница,
И младенец, по злобе брошенный в степи.
- Да, - продолжает он,- так вот.
Там безопасно, но есть одно дело.
У нас там шаман похоронен.
Вернее, голова.
Так вот, перед работой
Заприте его могилу.
Понимаете, он был… нехороший человек.
Эксплуататор.
И люди боятся,
Что он явится во время интервью.
Мы когда-то с таким трудом его убили.
- Я не эксплуататор,- сообщает шаман,-
Я передовик труда,
У меня орден Дружбы Народов.
Орден и правда есть, -
Фиксирует женщина.
И несколько медалей.
Остались от черного археолога,
Заглянувшего не в ту могилу.
А сам шаман умер
Еще до советской власти.
Она глядит на комариный рой под потолком,
Берет лампу, встает,
Проводит крест-накрест.
Старая обида хрустит крыльями,
Осыпается на пол.
- Конечно,- отвечает она председателю,-
Если людям так удобнее
И если мы их не потревожим,
Мне не хотелось бы их пугать.
Он помнит, председатель,
Семьдесят пять лет назад,
Эвакуация, эшелон, дым, страшный гул с неба,
И где-то в дыму узорчатый рукав
Свадебного платья -
Красный и золотой.
Щепка от вагона, ударившая в спину,
Тогда не дошла до сердца.
Он все помнит, председатель,
Ему сорок шесть лет,
Но у него такая должность.
Он смотрит на женщину в очках
И в клетчатой рубашке,
Красной и желтой,
Узкий рукав, с пуговицей-монеткой.
Узкое кольцо на безымянном пальце.
- Вы сами не беспокойтесь, - говорит он. -
Здесь вас никто не обидит.
Никогда.