Чайка! Чайка! Я Байкал!
Тётя Оля сидит на траве и плачет. Мама неловко похлопывает её по плечу, но мне сразу понятно - не жалеет по-настоящему. Если по правде жалко - обнимают и гладят по волосам, и так по-особенному складывают губы трубочкой: «Ну что ты, что… Всё пройдет через пять минуток!»
А мама молчит и только поглядывает на дядю Андрея с неодобрением.
Мне он тоже не нравится - у него усы. Зачем ему усы? Так некрасиво. И вообще они старые - эти Оля и Андрей, им, наверное, больше тридцати лет. Познакомились в столовой и как прилипли друг к дружке. А раньше тётя Оля с нами ходила, и мама говорила, что с ней веселее. Тётя Оля и вправду весёлая, рассказывала мне про тающую на солнце рыбку голомянку, про железную трубку - если бросить её в озеро, вода сплющит железо в лепёшку. А озеро называется Байкал, и оно такое глубокое, что дна не увидишь. Красивое имя, прохладное. Окунёшь ногу в воду - сразу замерзаешь вся, целиком.
По берегу мы ходили все вместе и по огромным камням, как ящерицы, скакали. И тётя Оля притворялась, как будто она космонавт, и кричала маме «Чайка! Чайка! Я Байкал!» И хохотала. А мама поднимала лицо к небу и говорила: «Ну чем не курорт». А потом мне подмигивала: «Следующим летом к морю поедем обязательно!». А я не хочу к морю, там жарко, и надо есть побольше фруктов, а я их не люблю. Мне нравится Байкал, и я мечтаю поймать волшебную рыбку, положить её на камушки и посмотреть, как она тает.
Тётя Оля всё плачет и плачет. Завтра она уезжает в Омск - я не знаю, где это, но мама говорит, что недалеко от нас. Наверное, усатый Андрей живет совсем в другом городе, не долететь до Омска, не доплыть, и на поезде не доехать. Я представляю, как он собирает рюкзак, кутается в толстую куртку, как у полярника, прощается с женой и дочками и спешит к тёте Оле через поля и леса. А жена и дочки машут ему вслед платками.
У тёти Оли тоже дочка. А мужа нет - я слышала, как она говорила маме: «Нет и не надо мне добра такого».
Мне тётю Олю жалко, а Андрея нет. Он хмурый, ходит вокруг нас, не сидится ему. У него голубая рубашка, он очень высокий, даже страшно, какой. А тётя Оля маленькая, и волосы у нее чёрные, блестящие.
Я сажусь на траву рядом с ней и прошу: «Тётя Оля, расскажи ещё про рыбку!» А она только головой мотает и плачет ещё громче.
Мама встаёт и сердито кивает Андрею: «Давай, успокаивай уже, чего ходишь». А потом берёт меня за руку и ведёт по травянистому склону вниз, к камням и прозрачной воде. Там тропинка - по ней мы выйдем обратно к санаторию, пойдём на ужин, а потом снова гулять будем - бегать по треснувшим бетонным дорожкам, фотографироваться у разбитого сухого фонтана, смотреть, как зажигаются жёлтые фонари.
Я иду медленно и всё время оглядываюсь. Андрей наконец-то обнимает Олю правильно - крепко-крепко, так, чтобы мокрое от слёз лицо спряталось в его рубашку.
- Мам, - говорю я, - я знаю, почему она плачет.
- Да? - мама с интересом смотрит на меня, - и почему же?
А я молчу и не могу объяснить, нет в голове подходящих слов. И мне тоже становится грустно - не так, как плачущей Оле, но похоже. Мне странно - почему им просто нельзя остаться здесь подольше? Ведь им хочется. И почему Андрею нельзя будет приехать в этот самый Омск и остаться там насовсем? И вообще - зачем это всё - билеты, автобусы, неприятные разговоры, когда у взрослых становятся такие твёрдые, упрямые лица. Ведь можно же всё решить так, чтобы всем стало хорошо и весело?
Я держусь за мамину руку и больше не оглядываюсь - чего смотреть на них, сидят, обнявшись, и даже не шевелятся. И я думаю про тающую на солнце голомянку - Оля говорила, что жить она может только в холодной глубине, а если положить её на горячий камень - растает как ледышка. И мне почему-то больше совсем не хочется увидеть, как рыбка исчезает под солнечными лучами безо всякого звука и следа.
А мама молчит и только поглядывает на дядю Андрея с неодобрением.
Мне он тоже не нравится - у него усы. Зачем ему усы? Так некрасиво. И вообще они старые - эти Оля и Андрей, им, наверное, больше тридцати лет. Познакомились в столовой и как прилипли друг к дружке. А раньше тётя Оля с нами ходила, и мама говорила, что с ней веселее. Тётя Оля и вправду весёлая, рассказывала мне про тающую на солнце рыбку голомянку, про железную трубку - если бросить её в озеро, вода сплющит железо в лепёшку. А озеро называется Байкал, и оно такое глубокое, что дна не увидишь. Красивое имя, прохладное. Окунёшь ногу в воду - сразу замерзаешь вся, целиком.
По берегу мы ходили все вместе и по огромным камням, как ящерицы, скакали. И тётя Оля притворялась, как будто она космонавт, и кричала маме «Чайка! Чайка! Я Байкал!» И хохотала. А мама поднимала лицо к небу и говорила: «Ну чем не курорт». А потом мне подмигивала: «Следующим летом к морю поедем обязательно!». А я не хочу к морю, там жарко, и надо есть побольше фруктов, а я их не люблю. Мне нравится Байкал, и я мечтаю поймать волшебную рыбку, положить её на камушки и посмотреть, как она тает.
Тётя Оля всё плачет и плачет. Завтра она уезжает в Омск - я не знаю, где это, но мама говорит, что недалеко от нас. Наверное, усатый Андрей живет совсем в другом городе, не долететь до Омска, не доплыть, и на поезде не доехать. Я представляю, как он собирает рюкзак, кутается в толстую куртку, как у полярника, прощается с женой и дочками и спешит к тёте Оле через поля и леса. А жена и дочки машут ему вслед платками.
У тёти Оли тоже дочка. А мужа нет - я слышала, как она говорила маме: «Нет и не надо мне добра такого».
Мне тётю Олю жалко, а Андрея нет. Он хмурый, ходит вокруг нас, не сидится ему. У него голубая рубашка, он очень высокий, даже страшно, какой. А тётя Оля маленькая, и волосы у нее чёрные, блестящие.
Я сажусь на траву рядом с ней и прошу: «Тётя Оля, расскажи ещё про рыбку!» А она только головой мотает и плачет ещё громче.
Мама встаёт и сердито кивает Андрею: «Давай, успокаивай уже, чего ходишь». А потом берёт меня за руку и ведёт по травянистому склону вниз, к камням и прозрачной воде. Там тропинка - по ней мы выйдем обратно к санаторию, пойдём на ужин, а потом снова гулять будем - бегать по треснувшим бетонным дорожкам, фотографироваться у разбитого сухого фонтана, смотреть, как зажигаются жёлтые фонари.
Я иду медленно и всё время оглядываюсь. Андрей наконец-то обнимает Олю правильно - крепко-крепко, так, чтобы мокрое от слёз лицо спряталось в его рубашку.
- Мам, - говорю я, - я знаю, почему она плачет.
- Да? - мама с интересом смотрит на меня, - и почему же?
А я молчу и не могу объяснить, нет в голове подходящих слов. И мне тоже становится грустно - не так, как плачущей Оле, но похоже. Мне странно - почему им просто нельзя остаться здесь подольше? Ведь им хочется. И почему Андрею нельзя будет приехать в этот самый Омск и остаться там насовсем? И вообще - зачем это всё - билеты, автобусы, неприятные разговоры, когда у взрослых становятся такие твёрдые, упрямые лица. Ведь можно же всё решить так, чтобы всем стало хорошо и весело?
Я держусь за мамину руку и больше не оглядываюсь - чего смотреть на них, сидят, обнявшись, и даже не шевелятся. И я думаю про тающую на солнце голомянку - Оля говорила, что жить она может только в холодной глубине, а если положить её на горячий камень - растает как ледышка. И мне почему-то больше совсем не хочется увидеть, как рыбка исчезает под солнечными лучами безо всякого звука и следа.