История одного стиляги
У некоторых людей душа как у Кощея бессмертного - на острие иглы, игла - в яйце, а яйцо - в груди. А некоторые, как Кощей, это яйцо достают и прячут куда подальше в места заветные, прикровенные. В сейфы швейцарских банков, в бензобак с бензином, в тайник в стене или под ванну скочем приклеивают. Мне кажется, это особенно свойственно тем, кто работает чиновниками.
Знала я когда-то одного человека, у которого яйцо, содержащее иголку с его душой на острие, провалилось из сердечной чакры на уровень нижней. Стекло по сушумне до свадхистаны. Это произошло в Индии, куда он ездил во многолетнюю командировку еще в советские годы строить какую-то "советско-индийскую" гидроэлектростанцию.
Родился он в московской коммуналке, детство его протекало на Поварской в доме со львами. Папа-директор ресторана постарался, чтобы у сына "было все": одежда, спортивные секции, хорошее образование - техническое. В те годы быть инженером считалось очень почетно.
Спортивный юноша Фикулькевич (на самом деле у него была русская фамилия, но я ее не открою) выступал за сборную страны как легкоатлет, и даже стал чемпионом среди юниоров. Ему казалось тогда, что он непобедим. Фикулькевич увлекался девушками, юмором, спортом, но особенно манило его все заграничное. Был у Фикулькевича идеал - его одноклассник по английской спецшколе Никита (имя вымышленное). Этот Никита тоже занимался спортом, но успехи его были куда более скромными, чем у выходца из народной среды Фикулькевича. Зато папа Никиты был придворным поэтом. Имени этого поэта никто давно уже не помнит, и слава Аллаху. Даже в мои школьные годы он был уже прочно забыт, а на прилавках стояли тома какого-то Николая Тихонова.
Это самый придворно-поэтический папа в свое время сделал блестящую карьеру, для чего, как известно, Пегас и музы не требуются. Строить ее помогают совсем иные боги.
Так или иначе, этот Никита был учителем жизни для Фикулькевича, жадно ловившего каждое, исходящее из его уст мудрое слово. А также - каждое веяние из-за бугра. А веяло оттуда красивой жизнью, пышными прическами, немыслимой узости штанами и звуками саксофона. Фикулькевич с Никитой стали настоящими стилягами, тусовались на Тверской, взбивали коки на голове и пели песню про "Клюкву". Были у них слэнг, фольклор, мифология. Сейчас это называется ретро, вышел фильм про стиляг, люди коллекционируют одежду того времени, проводят вечеринки, посвященные эпохе стиляг. Вот только из устного фольклора мало что сохранилось. Я запомнила одно любопытное стихотворение, которое читал мне Фикулькевич:
Люблю надеть пиджак культурный,
Что обладатель пуговиц с "рыгней".
Люблю, присев, открыть носок лазурный
С названьем фирмы "Эдвин Санни Бой".
Узнавши друга по загранберету, кричу:
Сон в руку! Как ты нынче срал?
Неважно срал я, - лишь извел газету! -
На весь бульвар он громко проорал.
Все годы своей учебы Фикулькевич промечтал о загранице. Как мечтал он "повидать Еврому, а распределили, извините, - в .... ящик". Впрочем, благодаря английской спецшколе, мечта его таки сбылась, и послали его из этого самого ящика в Индию. В Индии перекрыли плотиной какую-то священную реку (в Индии все реки священны), и за это Фикулькевича проклял местный святой. Проклял заодно с компанией коллег, попавшихся ему на глаза в недобрую минуту. А Фикулькевич даже не заметил измазанного пылью помешанного косматого старика, сидящего у дороги на коврике в позе лотоса, - Индия полна нищих.
Проработав на строительстве несколько лет, Фикулькевич вернулся в Москву. Сослуживцы узнавали его с трудом: его фигура стала напоминать половинку пикового туза, где верхняя часть хвостика приходится на голову. Живот, куда провалилось яйцо души, невиданно округлился. Голова же осталась маленькой. Еще в Индии Фикулькевич бросил свои стиляжьи замашки. Ибо ни в какие дудочки не поместился бы ни при каких условиях. В годы учебы он испортил глаза, и теперь носил очки маленького диаметра, небольшие такие очечки, прикрывавшие его слегка выпученные близорукие глаза. Очки лепились на маленький нос-пуговку, под носом топорщились аккуратные усики, деликатно прикрывавшие маленький, почти безгубый кошачий ротик с острыми зубками. Ротик был до того скромный, что никто бы не догадался, сколько народного добра в него уходит!
Еда стала подлинной страстью Фикулькевича, его второй натурой. А посещение продмагов и рынка - одним из любимых развлечений. Он выбирал продукты, как коллекционеры выбирают антиквариат. Особенно он любил мясные и рыбные кушанья.
А ведь индийцы не едят мяса, и признаком человека, "у которого душа не на месте", для них как раз является мясоядение - подлинное проклятие северных варваров, выходцев из страны, захваченной демоном социализма, несущих с собой техногенную цивилизацию со всеми ее безобразными последствиями.
Старые друзья Фикулькевича приписывали эти изменения нарушениям обмена веществ, связанными с тем, что он оставил спорт и долго жил в жарком климате. О существовании души они не задумывались, а в Бога "верили" только в пику режиму.
На заработанные в Индии деньги Фикулькевич приобрел трехкомнатную кооперативную квартиру в хорошем районе, модную машину "Волгу ГАЗ-21" и прикупил "имение" в подмосковной деревне.
Работал он в прежней конторе недолго: о нем вспомнил друг Никита, который к тому времени сделал неплохую карьеру, как истинный сын своего папеньки и занял завидную руководящую должность в одном приятном и высокоуважаемом месте. Никита пригласил Фикулькевича к себе в замы, и Фикулькевич радостно принял его приглашение. Из инженеров стал чиновником. Он больше не корпел за кульманом на работе, у него был собственный кабинет, в котором он принимал сотрудников. Он обзавелся вишневой трубкой, из которой любил пускать дым во время разговора: выглядело это очень солидно и стильно, круглые колечки дыма выходили из маленького кругленького ротового отверстия, чередуясь с круглыми вескими словами, и все это парИло над круглым веским животом, обтянутым синей тканью английского пиджака с гербом на кармане. Фикулькевич полюбил заседать на заседаниях, ему очень шло командовать сослуживцами, не зло, а с добродушным юмором. Ему нравилось, что люди от него зависят, слушаются его и подчиняются ему. Он очень любил делать людям добро. Конечно не бескорыстно - на это у него были твердые взгляды и расценки.
Он принимал участие во всех банкетах и посещал рестораны. Но этого было мало: он научился готовить. Жена, бывшая тусовщица и белоручка, хозяйственностью не отличалась. Она берегла фигуру, следила за модой. От прошлого у нее осталась привычка к неимоверно яркому макияжу и подведенным стрелками глазам. Все свободное время она проводила в компаниях подруг и домах отдыха. В те годы были легко доступны всевозможные дешевые профсоюзные путевки на турбазы, с санатории и дома отдыха в Прибалтику, Крым и прочие "всесоюзные здравницы" попроще. Супруга Фикулькевича не любила читать, а с друзьями и сослуживцами мужа ей было не интересно: они много и со вкусом выпивали и закусывали, играли в шахматы, обсуждали новейшие детективы на русском и английском, а также сплетни, политику и самиздат.
Обильная пища и выпивка разрушали здоровье Фикулькевича. Яйцо с иглой души находилось в опасной близости к яйцам прямого назначения. Да еще и недалеко от почек. Его начали мучить тяжелые почечные колики. Фикулькевич очень страдал от сильнейших приступов болей, но упражнений в кулинарном искусстве не прекратил. Героически отказывался бросить выпивку, лишь перешел на водку, которую в народе считают менее вредной для почек.
В гостиной Фикулькевичей на полках румынской стенки стояли книги - дефицит советской эпохи, статуэтки индийских богов и многочисленные сувениры, которые привозились из загранкомандировок, ставших обыденными. Иностранцы, с которыми Фикулькевич имел дела по работе, дарили ему вино в замысловатых бутылках, сигареты, духи, канцелярские товары и календари с яркими картинками. В ответ Фикулькевич дарил иностранным друзьям иконы, которые за бесценок скупал у бабушек из подмосковных деревень, куда выбирался по весне "на добычу". Друзьям он со смехом рассказывал, что перед каждым таким сезонным выездом отращивал небольшую бородку. "Бабки думают, что я святой!" - смеясь, говорил Фикулькевич. Друзья смеялись в ответ, кивали и про себя добавляли :"Скорее бабки думают, что ты Карабас-Барабас или Бармалей и отдают иконы задешево от страха". В ожидании бартерного обмена на сувениры иконы украшали полки книжной стенки, и гости любовались последовательностью: икона-бутылка-икона-бутылка-икона. Со временем икон становилось все меньше, а бутылок все больше.
Следующей стадией смены экспозиции в шкафу было появление пустых бутылок. Сам Фикулькевич вина не пил, он угощал им друзей, но бутылки после каждой вечеринки бережно сохранял.
Календари и постеры, которые любил Фикулькевич, были двух видов: эротического содержания и с котятами. Ими он украшал стены своей квартиры. Однажды новенькая сотрудница, поддав на вечеринке, не удержалась и спросила про календарь с голыми попами: "Как же вы такое можете на стену вешать? Наверное, ваша супруга ругается?"
- Да это она повесила, это не я! - ответил Фикулькевич и расхохотался.
Вечеринка продолжилась.
Со временем у Фикулькевича проявился небольшой талант: он стал делать коллажи из многочисленных ярких картинок, которые вырезал из каталогов и рекламных проспектов, что скапливались у него на работе в огромных количествах. Он научился компановать картинки таким образом, что получались полные какого-то смысла и напряжения яркие работы. Создавал он их в трезвые промежутки после приступов болей, когда не мог пить, а спортивных телепередач не было. Однажды друзья увидели эти работы в гостиной, в знаменитом шкафу между икон, будд и винных бутылок. Посыпались ахи, вздохи и преувеличенные комплименты. Фикулькевич обрадовался. Он сразу нашел применение своему дару: стал брать у знакомых фотографии и делать коллажи с портретами в подарок. Заодно он сильно экономил на сувенирах.
Однажды с одной его коллегой случилось страшное горе: погибла в автокатастрофе единственная дочка. Он захотел утешить свою знакомую и попросил фото дочери. Нарезал из журналов и реклам картинок с веселыми домиками, солнечными лужайками, лесом и скворечниками. Сложил композиции на твердом листе картона, вклеил фото. На работе вручил матери погибшей девочки. Она было тронута, бережно завернула художество и забрала домой.
На следующий день, потупив глаза, призналась: "Я не смогла на это смотреть, рыдала все время, а потом все, все порвала..."
С тех пор Фикулькевич коллажей больше не делал.
Вскоре он сменял свою старую "Волгу" на модный и редкий тогда "видак" с кучей кассет впридачу. Недоброжелатели за его спиной усмехнулись и вспомнили сказку, где дурень-Ганс обменял лшадь на корову, корову на козу, козу на овцу и далее - по убывающей.
А Фикулькевич не унывал по-прежнему. Он хвастался друзьям, что у него "лучшая видеотека в отделе" и приглашал их на вечерние просмотры "крестных суперменов" и "греческих Эммануэлей". Просмотры сопровождались обильной едой и возлияниями. Поводов оставаться трезвым было все меньше. Сидячая жизнь засасывала. Сердце не получало живительной подпитки со стороны души. Оно умирало быстрее, чем почки, быстрее, чем тестикулы.
С Фикулькевичем случился бессимптомный инфаркт. Но он не понял смысл происшедшего. "Я чувствую себя орлом! Что-то непонятное с кардиограммой творится," - гордо заявлял он сослуживцам.
Дело было летом. Жена как всегда была в доме отдыха. Детей у них не было. Не завели. Сперва, чтобы "спокойно доучиться",- на самом деле, чтобы никто не мешал тусоваться и плясать твист и рок-н-ролл, а после учебы была Индия...
Фикулькевич продолжал свою обычную жизнь. Вскоре с ним случился второй инфаркт.
После него не осталось даже коллажей.
Интересно, электростанция в Индии работает?
Знала я когда-то одного человека, у которого яйцо, содержащее иголку с его душой на острие, провалилось из сердечной чакры на уровень нижней. Стекло по сушумне до свадхистаны. Это произошло в Индии, куда он ездил во многолетнюю командировку еще в советские годы строить какую-то "советско-индийскую" гидроэлектростанцию.
Родился он в московской коммуналке, детство его протекало на Поварской в доме со львами. Папа-директор ресторана постарался, чтобы у сына "было все": одежда, спортивные секции, хорошее образование - техническое. В те годы быть инженером считалось очень почетно.
Спортивный юноша Фикулькевич (на самом деле у него была русская фамилия, но я ее не открою) выступал за сборную страны как легкоатлет, и даже стал чемпионом среди юниоров. Ему казалось тогда, что он непобедим. Фикулькевич увлекался девушками, юмором, спортом, но особенно манило его все заграничное. Был у Фикулькевича идеал - его одноклассник по английской спецшколе Никита (имя вымышленное). Этот Никита тоже занимался спортом, но успехи его были куда более скромными, чем у выходца из народной среды Фикулькевича. Зато папа Никиты был придворным поэтом. Имени этого поэта никто давно уже не помнит, и слава Аллаху. Даже в мои школьные годы он был уже прочно забыт, а на прилавках стояли тома какого-то Николая Тихонова.
Это самый придворно-поэтический папа в свое время сделал блестящую карьеру, для чего, как известно, Пегас и музы не требуются. Строить ее помогают совсем иные боги.
Так или иначе, этот Никита был учителем жизни для Фикулькевича, жадно ловившего каждое, исходящее из его уст мудрое слово. А также - каждое веяние из-за бугра. А веяло оттуда красивой жизнью, пышными прическами, немыслимой узости штанами и звуками саксофона. Фикулькевич с Никитой стали настоящими стилягами, тусовались на Тверской, взбивали коки на голове и пели песню про "Клюкву". Были у них слэнг, фольклор, мифология. Сейчас это называется ретро, вышел фильм про стиляг, люди коллекционируют одежду того времени, проводят вечеринки, посвященные эпохе стиляг. Вот только из устного фольклора мало что сохранилось. Я запомнила одно любопытное стихотворение, которое читал мне Фикулькевич:
Люблю надеть пиджак культурный,
Что обладатель пуговиц с "рыгней".
Люблю, присев, открыть носок лазурный
С названьем фирмы "Эдвин Санни Бой".
Узнавши друга по загранберету, кричу:
Сон в руку! Как ты нынче срал?
Неважно срал я, - лишь извел газету! -
На весь бульвар он громко проорал.
Все годы своей учебы Фикулькевич промечтал о загранице. Как мечтал он "повидать Еврому, а распределили, извините, - в .... ящик". Впрочем, благодаря английской спецшколе, мечта его таки сбылась, и послали его из этого самого ящика в Индию. В Индии перекрыли плотиной какую-то священную реку (в Индии все реки священны), и за это Фикулькевича проклял местный святой. Проклял заодно с компанией коллег, попавшихся ему на глаза в недобрую минуту. А Фикулькевич даже не заметил измазанного пылью помешанного косматого старика, сидящего у дороги на коврике в позе лотоса, - Индия полна нищих.
Проработав на строительстве несколько лет, Фикулькевич вернулся в Москву. Сослуживцы узнавали его с трудом: его фигура стала напоминать половинку пикового туза, где верхняя часть хвостика приходится на голову. Живот, куда провалилось яйцо души, невиданно округлился. Голова же осталась маленькой. Еще в Индии Фикулькевич бросил свои стиляжьи замашки. Ибо ни в какие дудочки не поместился бы ни при каких условиях. В годы учебы он испортил глаза, и теперь носил очки маленького диаметра, небольшие такие очечки, прикрывавшие его слегка выпученные близорукие глаза. Очки лепились на маленький нос-пуговку, под носом топорщились аккуратные усики, деликатно прикрывавшие маленький, почти безгубый кошачий ротик с острыми зубками. Ротик был до того скромный, что никто бы не догадался, сколько народного добра в него уходит!
Еда стала подлинной страстью Фикулькевича, его второй натурой. А посещение продмагов и рынка - одним из любимых развлечений. Он выбирал продукты, как коллекционеры выбирают антиквариат. Особенно он любил мясные и рыбные кушанья.
А ведь индийцы не едят мяса, и признаком человека, "у которого душа не на месте", для них как раз является мясоядение - подлинное проклятие северных варваров, выходцев из страны, захваченной демоном социализма, несущих с собой техногенную цивилизацию со всеми ее безобразными последствиями.
Старые друзья Фикулькевича приписывали эти изменения нарушениям обмена веществ, связанными с тем, что он оставил спорт и долго жил в жарком климате. О существовании души они не задумывались, а в Бога "верили" только в пику режиму.
На заработанные в Индии деньги Фикулькевич приобрел трехкомнатную кооперативную квартиру в хорошем районе, модную машину "Волгу ГАЗ-21" и прикупил "имение" в подмосковной деревне.
Работал он в прежней конторе недолго: о нем вспомнил друг Никита, который к тому времени сделал неплохую карьеру, как истинный сын своего папеньки и занял завидную руководящую должность в одном приятном и высокоуважаемом месте. Никита пригласил Фикулькевича к себе в замы, и Фикулькевич радостно принял его приглашение. Из инженеров стал чиновником. Он больше не корпел за кульманом на работе, у него был собственный кабинет, в котором он принимал сотрудников. Он обзавелся вишневой трубкой, из которой любил пускать дым во время разговора: выглядело это очень солидно и стильно, круглые колечки дыма выходили из маленького кругленького ротового отверстия, чередуясь с круглыми вескими словами, и все это парИло над круглым веским животом, обтянутым синей тканью английского пиджака с гербом на кармане. Фикулькевич полюбил заседать на заседаниях, ему очень шло командовать сослуживцами, не зло, а с добродушным юмором. Ему нравилось, что люди от него зависят, слушаются его и подчиняются ему. Он очень любил делать людям добро. Конечно не бескорыстно - на это у него были твердые взгляды и расценки.
Он принимал участие во всех банкетах и посещал рестораны. Но этого было мало: он научился готовить. Жена, бывшая тусовщица и белоручка, хозяйственностью не отличалась. Она берегла фигуру, следила за модой. От прошлого у нее осталась привычка к неимоверно яркому макияжу и подведенным стрелками глазам. Все свободное время она проводила в компаниях подруг и домах отдыха. В те годы были легко доступны всевозможные дешевые профсоюзные путевки на турбазы, с санатории и дома отдыха в Прибалтику, Крым и прочие "всесоюзные здравницы" попроще. Супруга Фикулькевича не любила читать, а с друзьями и сослуживцами мужа ей было не интересно: они много и со вкусом выпивали и закусывали, играли в шахматы, обсуждали новейшие детективы на русском и английском, а также сплетни, политику и самиздат.
Обильная пища и выпивка разрушали здоровье Фикулькевича. Яйцо с иглой души находилось в опасной близости к яйцам прямого назначения. Да еще и недалеко от почек. Его начали мучить тяжелые почечные колики. Фикулькевич очень страдал от сильнейших приступов болей, но упражнений в кулинарном искусстве не прекратил. Героически отказывался бросить выпивку, лишь перешел на водку, которую в народе считают менее вредной для почек.
В гостиной Фикулькевичей на полках румынской стенки стояли книги - дефицит советской эпохи, статуэтки индийских богов и многочисленные сувениры, которые привозились из загранкомандировок, ставших обыденными. Иностранцы, с которыми Фикулькевич имел дела по работе, дарили ему вино в замысловатых бутылках, сигареты, духи, канцелярские товары и календари с яркими картинками. В ответ Фикулькевич дарил иностранным друзьям иконы, которые за бесценок скупал у бабушек из подмосковных деревень, куда выбирался по весне "на добычу". Друзьям он со смехом рассказывал, что перед каждым таким сезонным выездом отращивал небольшую бородку. "Бабки думают, что я святой!" - смеясь, говорил Фикулькевич. Друзья смеялись в ответ, кивали и про себя добавляли :"Скорее бабки думают, что ты Карабас-Барабас или Бармалей и отдают иконы задешево от страха". В ожидании бартерного обмена на сувениры иконы украшали полки книжной стенки, и гости любовались последовательностью: икона-бутылка-икона-бутылка-икона. Со временем икон становилось все меньше, а бутылок все больше.
Следующей стадией смены экспозиции в шкафу было появление пустых бутылок. Сам Фикулькевич вина не пил, он угощал им друзей, но бутылки после каждой вечеринки бережно сохранял.
Календари и постеры, которые любил Фикулькевич, были двух видов: эротического содержания и с котятами. Ими он украшал стены своей квартиры. Однажды новенькая сотрудница, поддав на вечеринке, не удержалась и спросила про календарь с голыми попами: "Как же вы такое можете на стену вешать? Наверное, ваша супруга ругается?"
- Да это она повесила, это не я! - ответил Фикулькевич и расхохотался.
Вечеринка продолжилась.
Со временем у Фикулькевича проявился небольшой талант: он стал делать коллажи из многочисленных ярких картинок, которые вырезал из каталогов и рекламных проспектов, что скапливались у него на работе в огромных количествах. Он научился компановать картинки таким образом, что получались полные какого-то смысла и напряжения яркие работы. Создавал он их в трезвые промежутки после приступов болей, когда не мог пить, а спортивных телепередач не было. Однажды друзья увидели эти работы в гостиной, в знаменитом шкафу между икон, будд и винных бутылок. Посыпались ахи, вздохи и преувеличенные комплименты. Фикулькевич обрадовался. Он сразу нашел применение своему дару: стал брать у знакомых фотографии и делать коллажи с портретами в подарок. Заодно он сильно экономил на сувенирах.
Однажды с одной его коллегой случилось страшное горе: погибла в автокатастрофе единственная дочка. Он захотел утешить свою знакомую и попросил фото дочери. Нарезал из журналов и реклам картинок с веселыми домиками, солнечными лужайками, лесом и скворечниками. Сложил композиции на твердом листе картона, вклеил фото. На работе вручил матери погибшей девочки. Она было тронута, бережно завернула художество и забрала домой.
На следующий день, потупив глаза, призналась: "Я не смогла на это смотреть, рыдала все время, а потом все, все порвала..."
С тех пор Фикулькевич коллажей больше не делал.
Вскоре он сменял свою старую "Волгу" на модный и редкий тогда "видак" с кучей кассет впридачу. Недоброжелатели за его спиной усмехнулись и вспомнили сказку, где дурень-Ганс обменял лшадь на корову, корову на козу, козу на овцу и далее - по убывающей.
А Фикулькевич не унывал по-прежнему. Он хвастался друзьям, что у него "лучшая видеотека в отделе" и приглашал их на вечерние просмотры "крестных суперменов" и "греческих Эммануэлей". Просмотры сопровождались обильной едой и возлияниями. Поводов оставаться трезвым было все меньше. Сидячая жизнь засасывала. Сердце не получало живительной подпитки со стороны души. Оно умирало быстрее, чем почки, быстрее, чем тестикулы.
С Фикулькевичем случился бессимптомный инфаркт. Но он не понял смысл происшедшего. "Я чувствую себя орлом! Что-то непонятное с кардиограммой творится," - гордо заявлял он сослуживцам.
Дело было летом. Жена как всегда была в доме отдыха. Детей у них не было. Не завели. Сперва, чтобы "спокойно доучиться",- на самом деле, чтобы никто не мешал тусоваться и плясать твист и рок-н-ролл, а после учебы была Индия...
Фикулькевич продолжал свою обычную жизнь. Вскоре с ним случился второй инфаркт.
После него не осталось даже коллажей.
Интересно, электростанция в Индии работает?