Блеск и нищета Сайгона
Представьте себе, что вы живете в городе, где почти всегда пасмурно, ярким пятном только красненький плакатик кое-где мелькнет, да портрет дедушки Ленина. И еще разных дедушек понеизвестнее портретики. Вас окружают люди в клетках. Они стараются делать все «как надо», как учат взрослые. И принимают квадратную форму. А вокруг - грязь, помойки, развалины старой архитектуры и полная безнадежность. И нет никаких сил делать как надо, чтобы принять правильную квадратную форму и постичь цивильный дзен и кайф в квадратной клеточке. Вы плывете мимо формообразующего агрегата, мимо целеустремленно спешащих толп правильных людей и страшно деформируетесь, приобретаете дыры в астральном теле, астральные синяки и язвы, вам больно, но вы свободны. «Мне свобода вышла боком, встала в горле комом, и вот качусь по водостокам навстречу всем обломам.»(Умка)
И вдруг вас приносит в гавань, где уже скопились, принесенные, подобно мусору и пене, дубликаты вашего одиночества, коллеги по шаманским практикам, братья по безумию - «с израненной тонкой душой, с исколотой узкой рукой» и «с отсветом дум на челе». Эта гавань называлась «Сайгон» - кофейня в центре Петербурга с настоящим кофе. Новое поколение уже не знает, что значит «маленький двойной». Да и что такое «Сайгон» тоже.
«Сайгон» закрыли, предварительно устроив там сакральный магазин унитазов для богатых делателей кала, новых (?) владык мира сего. «Обломившему да приколется, приколовшему да обломится. Ибо нЕфига.»
Бороться всегда тяжело, особенно, если это невидимая брань - борешься не сколько с чуждыми эгрегорами, сколько с собой любимым. Однако, трубы зовут, трубы гудят, «трубы словно вены», а вены незадачливый друг протаранил на прошлой неделе, и гематома расползлась чуть ли не до плеча. Или сам неудачно попилился в пароксизме неправедного, но острого отчаяния. Куда из дурки идти? Знамо дело - в «Сайгон». «От роддома до дурдома вся дорога нам знакома» (Умка). Умка - неоцененный классик той жизни. На то она и Умка, что умная. И цепкий ее ум схватывал самое характерное. Вот что пишет она о Сайгоне:
«Довольно неприятный был, к слову сказать, гадюшник. Стоишь, стоишь часами, вышел - покурил - зашел - аскнул на кофе - вышел - целый день стоишь, ждешь чего-то или кого-то, безвыходняк полный, особенно если холодно на улице или дождь». Или еще можно вспомнить типичное состояние тусовщика (в книге такое тоже кем-то описано): твои друзья все здесь, а ты стоишь и пялишься на вход; последний друг заходит, ты его вяло приветствуешь и продолжаешь на вход пялиться. В молодости я думала, что это я принца ожидаю. Они и правда случились в моей жизни - принцы, короли, рыцари. Всех, всех я дождалась. Ради одного этого стоило посещать тусовки и вписывать нищих. Но то проклятое состояние. Когдя мимо друга на дверь глядишь, не с принцами связано. Это эгрегор так ловит души, истощая их нервным ожиданием. Все, кто входит, ощущают это ожидание внутри себя, как крючок в груди.
Компании в конце концов формировались и шли на прогулку, в гости, пить портвейн в садик, на флэт вписываться. Это была уже движуха. Но в промежутках приходилось платить дань эгрегору ожиданием и тратить нервы, - кормить «Сайгон» собой, получая взамен кусок жизни, движуху, друзей и вдохновение.
В Москве на тусовках было похоже, но повеселее. «Сайг» - это квинтэссенция. Штаб по борьбе прагмы и одержания, трансформатора и крыла. Вот я ни с чем, кроме себя, никогда не боролась,
а все равно получилось, что борюсь: пришла на тусовку в нефорском прикиде - считай полезла в кузов бронетранспортера. Расписного, с пацификом на боку. Не зря умкина команда называется «Броневик». Это симптоматично.
Чтобы избегнуть борьбы, сохранить силы, надо мимикрировать, принять защитную окраску: одеваться как все. Но тогда коллеги тебя отторгнут: «Где волосня? Где борода? Ты не мужик, ты лабуда!» В том виде, в каком все тогда ходили - мели пол длинными юбками, размахивали гривами на ветру, - очень сподручно стоять на паперти. А если там постоять, не стремно уже и порог храма перешагнуть, а там… Там другой эгрегор, который потребует тебя отдать душу - т.е. отречься от своей яркой, но громоздкой индивидуальности и со смирением покаяться во грехах и выполнять религиозные обряды и правила жизни. Измученные и отчаявшиеся волосатики так сплошь и рядом и поступали: приходили в храм прямо из Сайгона, да и оставались там - кто монахом, кто послушником, а кто - жуликом, выдававшим себя за праведного служителя церкви. Очень интересно читать в книге их приключения. Одно из самых захватывающих мест.
Forma est ipse - форма есть сущность. Волосатыми и бородатыми бывают художники и поэты с пейсателями. Ну, музыканты еще обязательно. Кто только не вышел из Сайгона... Но именно что вышел. Их было немного, но имена на слуху, в книге они перечислены. А те, кто остался - это был бульон, питательная среда, в которой варились авторы. Чем может вдохновить прокуренная кофейня под тусклым небом? Особенно, если ты знаешь, что тебя никогда никто не напечатает, не издаст, а интернет не изобрели покуда даже Стругацкие. Там, в кофейне - твои коллеги, друзья, они маются от безделья. И вот они-то и будут слушать и читать твою писанину, они-то и придут на квартирную выставку. А как они узнают о ней, если любое объявление тут же сорвет милиция, повинтит тебя, а рисунки и рукописи конфискуют и пришьют к делу? Достаточно кинуть клич в Сайгоне, и все потянутся смотреть неформальное, неофициальное искусство. Друзья придут на квартирник, набьются на кухню или рассядутся на полу и будут внимать всему, что ты сочинил. Ради этого стоит писать и ради этого стоит тусоваться.
Каким бы он ни был, Сайгон - слава ему и память его не померкнет вовеки!
А творения неизвестных и малоизвестных поэтов из книжки я посканирую и вывешу отдельной записью.