(no subject)
"А это гвоздики - курчавое пламя, чей стебель ты стиснула больно зубами..."
(Яков Белинский)
С годами начинаешь присматриваться к себе, прислушиваться, вглядываться во мрак тела. С годами, ибо чистый визуал с глухим менталом изначально видит и помнит лишь картинки, - всю жизнь, все события. Даже звуки не помнит, даже запахи начинают напоминать о пережитом, только проникнув в самые отверстия носа. Одни они - картинки на черном экране позади головы обретают ясность, едва закрываешь глаза. Калейдоскоп под веками кружится и разрастается, мигая ослепительными точками при нажатии на глазное яблоко. Только он служит источником, откуда раскручивается ментальное кино.
Но развитие тела и тел продолжается, и внезапно обнаруживаешь, что музыку слушаешь центром живота, а при виде железного пути и проползающих по нему вагонов, начинают чесаться пятки, и нос жадно вдыхает запах рельсовой смазки. Дальше восприятие начинает расползаться по разным местам организма и локализуется в самых разных участках.
Связь с мирозданием и послания "Натуры" приходят сразу ко всем телам, давая полную картину чувственного восприятия, настолько полную, что продифференцировать ее невозможно. Душа, эйдос помещается в сердце, но не слева, а в середине груди. Марина Ивановна Цветаева видела ее яйцевидную форму. То, что мне кажется светящейся иглой - та же яйцевидная структура, о которой писала в дневнике Марина Ивановна. Я не сомневаюсь в том, что мы имели в виду одно и то же, потому что эта структура нам обеим представляется светящейся. Только я, как Кощей, ношу в себе иглу, а Марина Ивановна - яйцо. А может быть яйцо у меня тоже есть, но тонкое, не выраженное.
Влюбленность - самое сложное чувство, переживание, ощущение.
Оно накатывает, накрывает, начиная с сердца. Вдруг, посреди привычных (или непривычных) занятий внезапно задыхаешься, потому что сердце комом начинает давить изнутри, пытается вырваться наружу через горло...
Либидо никогда не живет там, где ему положено. Однажды оно поселилось в пальцах, и теперь ночами пальцы вытягиваются до невероятной длины и просят, чтобы их приставили к земле. Они жаждут прорасти вниз, вглубь, превратиться в корни и напитаться соками и подземными водами. Когда желание направлено на определенного человека, кончики пальцев загораются красными огоньками и непроизвольно тянутся к шее желанного объекта, в жгучей жажде сомкнуться вокруг этой шеи, вытянувшись и соединившись концами. Зубы зудят от желания впиться в вожделенную плоть. Но разум и цензура всегда начеку, и зловещие желания преобразуются в цветные пятна, пятна - в образы и слова, в глиняные фигурки. Если их не запечатлеть, они исчезают, оставляя ядовитый душок и скрючиваясь, как кусочки синтетики, брошенные в печку...
С юности самой чувственной строкой всех на свете стихов, казалась мне строчка Белинского, вынесенная в эпиграф. А теперь все чаще приходит на память другая его строка: "Старость страшна только тем, что ничуть не стареешь, только тем, что не гаснет жестокое пламя страстей..." Только я бы эту максиму посчитала исключительно мужской драмой. Александр Гельевич, бывший долгое время властителем дум, поэт, бард, наделенный и другими немалыми талантами, благодаря которым его знает большая часть культурной аудитории, писал о том, что женщины с годами становятся больше людьми, развивая интеллект, обретая опыт, освобождаясь вместе с красотой от глупой чувственности. Мужчины же, напротив, все больше уподобляются с годами животным. Я это его наблюдение считаю исключительно точным.
Ноги вибрируют и сами собой пытаются изобразить какой-то непонятный танец, а глухой доселе котел головы начинает наполняться просветляющим кружевом музыкальных ритмов. Если не упорядочить и не усилить этот орнамент намеренно, кусочки рассасываются, пропадают, тают, как узоры на стекле. Если же прислушаться и усилить, можно собрать их материальные аналоги в кружево из камней (Бусы), или в словесно-музыкальный, стихотворный рисунок.
Как некогда в разросшихся хвощах
Ревела от сознания бессилья
Тварь скользкая, почуя на плечах
Еще не появившиеся крылья;
Так век за веком - скоро ли, Господь? -
Под скальпелем природы и искусства
Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства.
Не соглашусь с Николаем Степановичем: крылья (и шестые чувства) утратились как атавизм. Каким образом это случилось, придумано много гипотез. Нет возможности рассматривать их в маленьком журнальчике. Задача в другом: вернуть атрофированые крылья, разить их и подняться над всем этим царством сна и стяжательства, прагмы и энтропии. Тогда не нужно будет заботиться о том дурацком граненом стакане, в котором благодарные потомки поднесут то ли влагу мучений, то ли йад эвтаназии. Этого можно избежать: альбатросы никогда не стареют! Почитайте, что о них пишут поэты, и что о них пишут ученые!
(Яков Белинский)
С годами начинаешь присматриваться к себе, прислушиваться, вглядываться во мрак тела. С годами, ибо чистый визуал с глухим менталом изначально видит и помнит лишь картинки, - всю жизнь, все события. Даже звуки не помнит, даже запахи начинают напоминать о пережитом, только проникнув в самые отверстия носа. Одни они - картинки на черном экране позади головы обретают ясность, едва закрываешь глаза. Калейдоскоп под веками кружится и разрастается, мигая ослепительными точками при нажатии на глазное яблоко. Только он служит источником, откуда раскручивается ментальное кино.
Но развитие тела и тел продолжается, и внезапно обнаруживаешь, что музыку слушаешь центром живота, а при виде железного пути и проползающих по нему вагонов, начинают чесаться пятки, и нос жадно вдыхает запах рельсовой смазки. Дальше восприятие начинает расползаться по разным местам организма и локализуется в самых разных участках.
Связь с мирозданием и послания "Натуры" приходят сразу ко всем телам, давая полную картину чувственного восприятия, настолько полную, что продифференцировать ее невозможно. Душа, эйдос помещается в сердце, но не слева, а в середине груди. Марина Ивановна Цветаева видела ее яйцевидную форму. То, что мне кажется светящейся иглой - та же яйцевидная структура, о которой писала в дневнике Марина Ивановна. Я не сомневаюсь в том, что мы имели в виду одно и то же, потому что эта структура нам обеим представляется светящейся. Только я, как Кощей, ношу в себе иглу, а Марина Ивановна - яйцо. А может быть яйцо у меня тоже есть, но тонкое, не выраженное.
Влюбленность - самое сложное чувство, переживание, ощущение.
Оно накатывает, накрывает, начиная с сердца. Вдруг, посреди привычных (или непривычных) занятий внезапно задыхаешься, потому что сердце комом начинает давить изнутри, пытается вырваться наружу через горло...
Либидо никогда не живет там, где ему положено. Однажды оно поселилось в пальцах, и теперь ночами пальцы вытягиваются до невероятной длины и просят, чтобы их приставили к земле. Они жаждут прорасти вниз, вглубь, превратиться в корни и напитаться соками и подземными водами. Когда желание направлено на определенного человека, кончики пальцев загораются красными огоньками и непроизвольно тянутся к шее желанного объекта, в жгучей жажде сомкнуться вокруг этой шеи, вытянувшись и соединившись концами. Зубы зудят от желания впиться в вожделенную плоть. Но разум и цензура всегда начеку, и зловещие желания преобразуются в цветные пятна, пятна - в образы и слова, в глиняные фигурки. Если их не запечатлеть, они исчезают, оставляя ядовитый душок и скрючиваясь, как кусочки синтетики, брошенные в печку...
С юности самой чувственной строкой всех на свете стихов, казалась мне строчка Белинского, вынесенная в эпиграф. А теперь все чаще приходит на память другая его строка: "Старость страшна только тем, что ничуть не стареешь, только тем, что не гаснет жестокое пламя страстей..." Только я бы эту максиму посчитала исключительно мужской драмой. Александр Гельевич, бывший долгое время властителем дум, поэт, бард, наделенный и другими немалыми талантами, благодаря которым его знает большая часть культурной аудитории, писал о том, что женщины с годами становятся больше людьми, развивая интеллект, обретая опыт, освобождаясь вместе с красотой от глупой чувственности. Мужчины же, напротив, все больше уподобляются с годами животным. Я это его наблюдение считаю исключительно точным.
Ноги вибрируют и сами собой пытаются изобразить какой-то непонятный танец, а глухой доселе котел головы начинает наполняться просветляющим кружевом музыкальных ритмов. Если не упорядочить и не усилить этот орнамент намеренно, кусочки рассасываются, пропадают, тают, как узоры на стекле. Если же прислушаться и усилить, можно собрать их материальные аналоги в кружево из камней (Бусы), или в словесно-музыкальный, стихотворный рисунок.
Как некогда в разросшихся хвощах
Ревела от сознания бессилья
Тварь скользкая, почуя на плечах
Еще не появившиеся крылья;
Так век за веком - скоро ли, Господь? -
Под скальпелем природы и искусства
Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства.
Не соглашусь с Николаем Степановичем: крылья (и шестые чувства) утратились как атавизм. Каким образом это случилось, придумано много гипотез. Нет возможности рассматривать их в маленьком журнальчике. Задача в другом: вернуть атрофированые крылья, разить их и подняться над всем этим царством сна и стяжательства, прагмы и энтропии. Тогда не нужно будет заботиться о том дурацком граненом стакане, в котором благодарные потомки поднесут то ли влагу мучений, то ли йад эвтаназии. Этого можно избежать: альбатросы никогда не стареют! Почитайте, что о них пишут поэты, и что о них пишут ученые!