ляпота
На Лукойл так и не получилось найти управу. Они продают топливо кому-то и не знают, куда оно идет дальше. Украине? Не может быть!
Поорали и разошлись. Так 2 года и появляется откуда-то топливо у хохлов.
Но тут новость еще хлеще - тушите свет.
Просто напомню:
Самолеты синдиката стали привычной приметой времени. Они имели свободный доступ во все европейские страны, и однажды Мило Миндербиндер заключил двойной контракт: с американским командованием - о бомбардировке шоссейного моста у Орвието, а с германским - о его зенитной защите против налета. Кроме возмещения расходов на бомбардировку и защиту он должен был получить за услуги шесть процентов от этой суммы с каждой стороны, а от германского командования еще и по тысяче долларов за каждый сбитый американский самолет. Победа в сделке, как указывал Мило, досталась частному предпринимательству, потому что враждующие армии со всем их снаряжением и оборудованием были государственными. Синдикат не истратил на это предприятие ни гроша, а заработал кучу денег - всего лишь двойным росчерком пера гениального Мило при подписании контрактов, - потому что воюющие клиенты обладали достаточными ресурсами и нетерпением, чтобы броситься в бой, не дожидаясь вмешательства подрядчика.
Условия договора были обоюдочестными. С одной стороны, самолеты Мило могли беспрепятственно летать куда угодно, так что пробраться к мосту, не возбудив никаких подозрений у немецких зенитчиков, им ничего не стоило; а с другой стороны, Мило прекрасно знал о своем внезапном налете, и немецким зенитчикам ничего не стоило вовремя открыть убийственный прицельный огонь. Условия договора оказались идеальными для всех, кроме мертвеца из палатки Йоссариана, которого убили над Орвието еще до зачисления в полк.
- Не убивал я его! - с глубоким чувством собственной правоты отвергал Мило Миндербиндер злобные нападки Йоссариана. - Говорю тебе, меня там даже не было в тот день. Что ж я, по-твоему, палил из немецкой зенитки в собственные самолеты?
- Но ведь организовал-то все это ты! - не унимался Йоссариан, пробираясь вместе с Мило по узкой тропинке мимо застывших в бархатистой тьме машин автопарка к полевому кинотеатру под открытым небом.
- Да при чем тут я? - гневно возражал Мило, с тонким присвистом втягивая своим бледным подергивающимся носом черную тьму. - Ведь немцы стали бы защищать этот мост, а мы постарались бы его разбомбить совершенно независимо от моего участия, верно? Ну, и я просто увидел прекрасную возможность получить прибыль - и получил ее. Так что тут плохого?
- Что тут плохого? Пойми, Мило, он был убит - погиб, не успев распаковать свои пожитки!
- Так я-то его не убивал!
- Ты получил за это тысячу долларов.
- А убивать не убивал. Повторяю тебе, меня там даже не было. Я был в Барселоне - покупал оливковое масло и потрошеные сардины без костей, у меня до сих пор сохранились накладные, чтобы это доказать. Не говоря уж о том, что тысячу долларов заплатили синдикату, а не мне, и каждый получил свою долю - в том числе и ты. - Мило со страстной искренностью взывал к Йоссариану: - Пойми, Йоссариан, войну начал не я, что бы ни трепал этот авантюрист Уинтергрин. Я просто пытаюсь ввести ее в деловое русло. Ну что тут плохого? Тысяча долларов, знаешь ли, приличная плата за сбитый бомбардировщик с экипажем. Если немцы согласятся платить мне по тысяче долларов за каждый сбитый самолет, то почему я должен от этого отказываться?
- Потому что ты вступаешь в сделку с врагом, вот почему. Неужели тебе не понятно, что идет война? А на войне убивают. Глянь же ты, ради бога, чуть дальше своего носа!
- Тут как ни гляди, а немцы - наши торговые партнеры, Йоссариан, - с усталой снисходительностью покачав головой, откликнулся Мило. - Да-да, я прекрасно знаю, что ты мне начнешь сейчас петь. Правильно, мы ведем с ними войну. Но они, кроме всего прочего, пайщики синдиката, и я обязан защищать их законные интересы. Возможно, они начали эту войну и убивают миллионы людей - а по счетам платят куда аккуратней, чем многие наши союзники. Неужели тебе не понятно, что я должен выполнять свои священные обязанности по договорам с Германией? Неужели ты не можешь посмотреть на это с моей точки зрения?
....
Предприятие «М и М» оказалось на грани катастрофы. Мило Миндербиндер горестно проклинал свою близорукую жадность, которая втравила его в покупку всего урожая египетского хлопка на корню, однако договор есть договор и по счетам надо платить, а поэтому однажды, после роскошного ужина, все самолеты Мило Миндербиндера поднялись в воздух, построились прямо над Пьяносой в боевые порядки и принялись бомбить расположение полка. Мило пришлось подписать еще один контракт с немцами - о бомбардировке собственного подразделения. Заходя на цель со всех четырех сторон в прекрасно скоординированной атаке, самолеты Мило нанесли удар по складам горючего и боеприпасов, по ремонтным ангарам и стоянкам бомбардировщиков. Они пощадили только столовые да взлетно-посадочную полосу - чтобы безопасно приземлиться после выполнения боевого задания и хорошо подкрепиться перед заслуженным отдыхом. Они атаковали с включенными посадочными фарами, потому что им не грозил заградительный огонь. Кроме складов, ангаров и самолетов они подвергли бомбардировке жилые территории всех четырех эскадрилий, офицерский клуб и здание, в котором размещался штаб полка. Обезумевшие от страха люди выскакивали из палаток и не знали, куда бежать. Отовсюду слышались пронзительные стоны раненых. Несколько фугасных бомб разорвалось во дворе офицерского клуба, так что осколки испещрили рваными дырами деревянные стены и тела толпившихся у стойки офицеров. Раненые и убитые, согнувшись на миг в мучительной агонии, попадали на пол, а уцелевшие панически бросились к двум выходам и застряли беспорядочной толпой в дверях, намертво отрезав себе путь к спасению, словно живая, отчаянно вопящая плотина из человеческой плоти.
Полковник Кошкарт кое-как продрался сквозь эту плотину и, оказавшись на дворе, с оцепенелым ужасом уставился в небо. Самолеты Мило по-хозяйски кружили над Пьяносой, а их ослепительные посадочные фары сверкали, будто пронзительные, бешено выпученные хищные глаза, - ничего кошмарней ему видеть не приходилось. Издав хриплый вопль, он ринулся к своему джипу и, почти рыдая, плюхнулся на сиденье. Потом вслепую включил зажигание, выжал до конца педаль акселератора и помчался на аэродром - его большие дряблые руки так остервенело стискивали руль, что казались бескровно-белыми. Ему все время приходилось неистово сигналить, а один раз он чуть не угробился и почти оглох от предсмертного верещания шин, резко свернув на полном ходу к обочине, чтобы не врезаться в плотную толпу полуголых людей, которые бежали, прикрывая руками головы, к отдаленным холмам. Желтые, оранжевые и багровые пятна пламени колыхались по обеим сторонам шоссе. Деревья и палатки ярко пылали, а самолеты Мило со слепящими посадочными фарами и открытыми бомбовыми люками снова и снова заходили на цель. Джип полковника Кошкарта едва не перевернулся, когда он бешено тормознул, не закончив разворота, у башни диспетчерского поста. Выпрыгнув из скользящего по инерции джипа, полковник Кошкарт взлетел по лесенке в диспетчерский пункт, где три человека деловито работали у приборов радиосвязи. Отшвырнув двоих, попавшихся ему по пути, он судорожно схватил никелированный микрофон и, срываясь в истерику - глаза горят и блуждают, лицо мучительно перекошенное, - визгливо заорал:
- Мило, так тебя и не так, где твои мозги? Что ты, сучий выродок, творишь? Немедленно на землю! Немедленно на землю!
- Да зачем же так истошно вопить? - откликнулся Мило, стоявший, тоже с микрофоном в руках, на расстоянии полутора шагов. - Я же здесь, рядом. - Окинув полковника Кошкарта укоряющим взглядом, Мило продолжал руководить операцией. - Неплохо, парни, совсем неплохо, - забубнил он в микрофон. - Но один склад боеприпасов до сих пор цел. Это не работа, Пэрвис, я много раз говорил тебе, что ты халтурщик… Да-да, заходи снова, Пэрвис, прямо сейчас… Правильно, только не торопись, Пэрвис, не торопись… Поспешишь - людей насмешишь. Да-да, Пэрвис, поспешишь - людей насмешишь. Ты что - не помнишь, сколько раз я тебе это повторял?
Внезапно заклекотал громкоговоритель общей связи:
- Мило, Мило, говорит Элвин Браун. Я отбомбился. Что дальше? Прием.
- Атакуй пулеметным огнем на бреющем, - приказал Мило.
- Пулеметным на бреющем? - ошарашенно переспросил Элвин Браун.
- Да, Браун, таков договор, - словно бы покоряясь обстоятельствам, подтвердил Мило.
- Ну что ж, раз договор, то я захожу, - неохотно подчинился Элвин Браун.
Однако на этот раз Мило позволил себе слишком много. Бомбардировку собственных однополчан не смогли оправдать даже самые рьяные его защитники, и ему, как все считали, пришел конец. Целая толпа высокопоставленных правительственных чиновников явилась на Пьяносу для расследования. Газеты пестрели грозными заголовками, а конгрессмены громогласно трубили про его злодеяния, гневно требуя самых суровых кар. Матери военнослужащих объединялись в воинственные братства, взывая о мщении. И никто - ни один человек на земле - не возвысил голос в его защиту. Все порядочные люди были глубоко возмущены, и ему приходилось очень туго, пока он не обнародовал свои бухгалтерские отчеты, явив миру огромные барыши, которые получил его синдикат. Он мог выплатить правительству компенсацию за все потери в людях и технике, а на оставшиеся деньги продолжать покупку дозревающего египетского хлопка. И каждый, разумеется, получил свою долю. Но главная победа Мило Миндербиндера состояла в том, что выплачивать правительству компенсацию ему не пришлось.
- При демократическом правлении властвует народ, - пояснял он. - А мы и есть народ. Стало быть, нам надо убрать для простоты расчетов посредника - то есть правительство - и оставить все деньги себе. Да откровенно-то говоря, правительству уже давно пора отстраниться от военных действий, чтобы не сковывать частную инициативу. Соглашаясь на все, что оно требует, мы содействуем тоталитарному контролю над личностью, который ущемляет наше индивидуальное право бомбить собственные самолеты и, если понадобится, людей. А это ведет к потере материального стимула в войне.
Дурдом. Конечно травля певцов ртом важнее, чем вот это вот
Поорали и разошлись. Так 2 года и появляется откуда-то топливо у хохлов.
Но тут новость еще хлеще - тушите свет.
Просто напомню:
Самолеты синдиката стали привычной приметой времени. Они имели свободный доступ во все европейские страны, и однажды Мило Миндербиндер заключил двойной контракт: с американским командованием - о бомбардировке шоссейного моста у Орвието, а с германским - о его зенитной защите против налета. Кроме возмещения расходов на бомбардировку и защиту он должен был получить за услуги шесть процентов от этой суммы с каждой стороны, а от германского командования еще и по тысяче долларов за каждый сбитый американский самолет. Победа в сделке, как указывал Мило, досталась частному предпринимательству, потому что враждующие армии со всем их снаряжением и оборудованием были государственными. Синдикат не истратил на это предприятие ни гроша, а заработал кучу денег - всего лишь двойным росчерком пера гениального Мило при подписании контрактов, - потому что воюющие клиенты обладали достаточными ресурсами и нетерпением, чтобы броситься в бой, не дожидаясь вмешательства подрядчика.
Условия договора были обоюдочестными. С одной стороны, самолеты Мило могли беспрепятственно летать куда угодно, так что пробраться к мосту, не возбудив никаких подозрений у немецких зенитчиков, им ничего не стоило; а с другой стороны, Мило прекрасно знал о своем внезапном налете, и немецким зенитчикам ничего не стоило вовремя открыть убийственный прицельный огонь. Условия договора оказались идеальными для всех, кроме мертвеца из палатки Йоссариана, которого убили над Орвието еще до зачисления в полк.
- Не убивал я его! - с глубоким чувством собственной правоты отвергал Мило Миндербиндер злобные нападки Йоссариана. - Говорю тебе, меня там даже не было в тот день. Что ж я, по-твоему, палил из немецкой зенитки в собственные самолеты?
- Но ведь организовал-то все это ты! - не унимался Йоссариан, пробираясь вместе с Мило по узкой тропинке мимо застывших в бархатистой тьме машин автопарка к полевому кинотеатру под открытым небом.
- Да при чем тут я? - гневно возражал Мило, с тонким присвистом втягивая своим бледным подергивающимся носом черную тьму. - Ведь немцы стали бы защищать этот мост, а мы постарались бы его разбомбить совершенно независимо от моего участия, верно? Ну, и я просто увидел прекрасную возможность получить прибыль - и получил ее. Так что тут плохого?
- Что тут плохого? Пойми, Мило, он был убит - погиб, не успев распаковать свои пожитки!
- Так я-то его не убивал!
- Ты получил за это тысячу долларов.
- А убивать не убивал. Повторяю тебе, меня там даже не было. Я был в Барселоне - покупал оливковое масло и потрошеные сардины без костей, у меня до сих пор сохранились накладные, чтобы это доказать. Не говоря уж о том, что тысячу долларов заплатили синдикату, а не мне, и каждый получил свою долю - в том числе и ты. - Мило со страстной искренностью взывал к Йоссариану: - Пойми, Йоссариан, войну начал не я, что бы ни трепал этот авантюрист Уинтергрин. Я просто пытаюсь ввести ее в деловое русло. Ну что тут плохого? Тысяча долларов, знаешь ли, приличная плата за сбитый бомбардировщик с экипажем. Если немцы согласятся платить мне по тысяче долларов за каждый сбитый самолет, то почему я должен от этого отказываться?
- Потому что ты вступаешь в сделку с врагом, вот почему. Неужели тебе не понятно, что идет война? А на войне убивают. Глянь же ты, ради бога, чуть дальше своего носа!
- Тут как ни гляди, а немцы - наши торговые партнеры, Йоссариан, - с усталой снисходительностью покачав головой, откликнулся Мило. - Да-да, я прекрасно знаю, что ты мне начнешь сейчас петь. Правильно, мы ведем с ними войну. Но они, кроме всего прочего, пайщики синдиката, и я обязан защищать их законные интересы. Возможно, они начали эту войну и убивают миллионы людей - а по счетам платят куда аккуратней, чем многие наши союзники. Неужели тебе не понятно, что я должен выполнять свои священные обязанности по договорам с Германией? Неужели ты не можешь посмотреть на это с моей точки зрения?
....
Предприятие «М и М» оказалось на грани катастрофы. Мило Миндербиндер горестно проклинал свою близорукую жадность, которая втравила его в покупку всего урожая египетского хлопка на корню, однако договор есть договор и по счетам надо платить, а поэтому однажды, после роскошного ужина, все самолеты Мило Миндербиндера поднялись в воздух, построились прямо над Пьяносой в боевые порядки и принялись бомбить расположение полка. Мило пришлось подписать еще один контракт с немцами - о бомбардировке собственного подразделения. Заходя на цель со всех четырех сторон в прекрасно скоординированной атаке, самолеты Мило нанесли удар по складам горючего и боеприпасов, по ремонтным ангарам и стоянкам бомбардировщиков. Они пощадили только столовые да взлетно-посадочную полосу - чтобы безопасно приземлиться после выполнения боевого задания и хорошо подкрепиться перед заслуженным отдыхом. Они атаковали с включенными посадочными фарами, потому что им не грозил заградительный огонь. Кроме складов, ангаров и самолетов они подвергли бомбардировке жилые территории всех четырех эскадрилий, офицерский клуб и здание, в котором размещался штаб полка. Обезумевшие от страха люди выскакивали из палаток и не знали, куда бежать. Отовсюду слышались пронзительные стоны раненых. Несколько фугасных бомб разорвалось во дворе офицерского клуба, так что осколки испещрили рваными дырами деревянные стены и тела толпившихся у стойки офицеров. Раненые и убитые, согнувшись на миг в мучительной агонии, попадали на пол, а уцелевшие панически бросились к двум выходам и застряли беспорядочной толпой в дверях, намертво отрезав себе путь к спасению, словно живая, отчаянно вопящая плотина из человеческой плоти.
Полковник Кошкарт кое-как продрался сквозь эту плотину и, оказавшись на дворе, с оцепенелым ужасом уставился в небо. Самолеты Мило по-хозяйски кружили над Пьяносой, а их ослепительные посадочные фары сверкали, будто пронзительные, бешено выпученные хищные глаза, - ничего кошмарней ему видеть не приходилось. Издав хриплый вопль, он ринулся к своему джипу и, почти рыдая, плюхнулся на сиденье. Потом вслепую включил зажигание, выжал до конца педаль акселератора и помчался на аэродром - его большие дряблые руки так остервенело стискивали руль, что казались бескровно-белыми. Ему все время приходилось неистово сигналить, а один раз он чуть не угробился и почти оглох от предсмертного верещания шин, резко свернув на полном ходу к обочине, чтобы не врезаться в плотную толпу полуголых людей, которые бежали, прикрывая руками головы, к отдаленным холмам. Желтые, оранжевые и багровые пятна пламени колыхались по обеим сторонам шоссе. Деревья и палатки ярко пылали, а самолеты Мило со слепящими посадочными фарами и открытыми бомбовыми люками снова и снова заходили на цель. Джип полковника Кошкарта едва не перевернулся, когда он бешено тормознул, не закончив разворота, у башни диспетчерского поста. Выпрыгнув из скользящего по инерции джипа, полковник Кошкарт взлетел по лесенке в диспетчерский пункт, где три человека деловито работали у приборов радиосвязи. Отшвырнув двоих, попавшихся ему по пути, он судорожно схватил никелированный микрофон и, срываясь в истерику - глаза горят и блуждают, лицо мучительно перекошенное, - визгливо заорал:
- Мило, так тебя и не так, где твои мозги? Что ты, сучий выродок, творишь? Немедленно на землю! Немедленно на землю!
- Да зачем же так истошно вопить? - откликнулся Мило, стоявший, тоже с микрофоном в руках, на расстоянии полутора шагов. - Я же здесь, рядом. - Окинув полковника Кошкарта укоряющим взглядом, Мило продолжал руководить операцией. - Неплохо, парни, совсем неплохо, - забубнил он в микрофон. - Но один склад боеприпасов до сих пор цел. Это не работа, Пэрвис, я много раз говорил тебе, что ты халтурщик… Да-да, заходи снова, Пэрвис, прямо сейчас… Правильно, только не торопись, Пэрвис, не торопись… Поспешишь - людей насмешишь. Да-да, Пэрвис, поспешишь - людей насмешишь. Ты что - не помнишь, сколько раз я тебе это повторял?
Внезапно заклекотал громкоговоритель общей связи:
- Мило, Мило, говорит Элвин Браун. Я отбомбился. Что дальше? Прием.
- Атакуй пулеметным огнем на бреющем, - приказал Мило.
- Пулеметным на бреющем? - ошарашенно переспросил Элвин Браун.
- Да, Браун, таков договор, - словно бы покоряясь обстоятельствам, подтвердил Мило.
- Ну что ж, раз договор, то я захожу, - неохотно подчинился Элвин Браун.
Однако на этот раз Мило позволил себе слишком много. Бомбардировку собственных однополчан не смогли оправдать даже самые рьяные его защитники, и ему, как все считали, пришел конец. Целая толпа высокопоставленных правительственных чиновников явилась на Пьяносу для расследования. Газеты пестрели грозными заголовками, а конгрессмены громогласно трубили про его злодеяния, гневно требуя самых суровых кар. Матери военнослужащих объединялись в воинственные братства, взывая о мщении. И никто - ни один человек на земле - не возвысил голос в его защиту. Все порядочные люди были глубоко возмущены, и ему приходилось очень туго, пока он не обнародовал свои бухгалтерские отчеты, явив миру огромные барыши, которые получил его синдикат. Он мог выплатить правительству компенсацию за все потери в людях и технике, а на оставшиеся деньги продолжать покупку дозревающего египетского хлопка. И каждый, разумеется, получил свою долю. Но главная победа Мило Миндербиндера состояла в том, что выплачивать правительству компенсацию ему не пришлось.
- При демократическом правлении властвует народ, - пояснял он. - А мы и есть народ. Стало быть, нам надо убрать для простоты расчетов посредника - то есть правительство - и оставить все деньги себе. Да откровенно-то говоря, правительству уже давно пора отстраниться от военных действий, чтобы не сковывать частную инициативу. Соглашаясь на все, что оно требует, мы содействуем тоталитарному контролю над личностью, который ущемляет наше индивидуальное право бомбить собственные самолеты и, если понадобится, людей. А это ведет к потере материального стимула в войне.
Дурдом. Конечно травля певцов ртом важнее, чем вот это вот