Афорист
На улице шел дождь и рота красноармейцев во главе с козой. Они увидели графиню, которая ехала в карете с приподнятым, сложенным в гармошку задом. И тогда коза закричала нечеловеческим голосом.
Это я к тому, что на днях небольшой (8Kb) рассказик написал :). Каюсь, я не отказался от манеры вести повествование от первого лица, превращая весь текст в один сплошной монолог. Зато я переборол себя и не стал привинчивать к рассказу пафосные строки эпиграфа. По-моему это прогресс! ;) К тому же на этот раз я работал вместе с маститыми соавторами: Астафьев, Бродский, Булгаков, Высоцкий, Набоков, Розанов. И вот что из этого получилось:
Афорист
В этот мелкий серый дождик, в эту мерзкую погоду
под навесом остановки укрываясь от дождя, усталые, понурые люди дожидались автобуса. Вот он появился, и толпа, словно гигантская амеба, лизнула своими лже-ножками еще не открывшиеся двери -
очень хочется забраться…
Мне, отчасти, повезло: потолкавшись локтями удалось протиснуться в самый центр старенького “Икаруса”. «Здесь сельдь из бочки чувствует себя, как рыба в воде» - по-привычке я спрессовал мгновение, умещая его в одной короткой строке. Эта незатейливая шутка приободрила меня, я перестал замечать давку и духоту - вечные приметы нашего транспорта. Мне надо было проехать лишь несколько остановок, и я уже представлял как буду дома пить горячий чай, записывая в дневник все придуманные за день каламбуры, одностишия, афоризмы,
и лежать, смотреть в окошко на струящуюся воду.
Величавым ледоколом по салону шел кассир, с бытовым безразличием требуя у пассажиров плату за проезд. Надо было уступить ему дорогу. Но мне не хотелось отпускать поручень - я вытянулся на цыпочках, подался всем телом назад и нечаянно толкнул стоявшего сзади человека. Тот невнятно с матерком выругался.
А чего гоношиться? Выпил лишку, так помалкивай. Автобус трясет, все пихают друг-друга - не со зла. Я же не вижу, что сзади кто-то стоит. Спиной к спине спины не увидать. - Умыслив эти слова я улыбнулся, - добротный, смешной перефраз. Тонкий юмор. Жаль, не оценят. Стоп. Можно состряпать неплохой афоризм; но надо подправить, придать твердость. Например, так: «Широкая публика не ценит тонкий юмор». Красота! Теперь - хорошо.
И я поплыл в потоке образов, сосредотачиваясь на другом, на своем, и одновременно становясь рассеянным - для окружающих. Заметив возвращавшегося кассира, я машинально отодвинулся и опять задел раздражительного соседа; мы столкнулись задом в зад. Рассеянный человек всегда жалко выглядит; можно лишь сочувствовать тому, как он отчаянно неловок
и мечтать как было б славно, если б было все не так!
- А хуi ли ты, пидор, ко мне лезешь? - Он произнес это намеренно громко и неспешно-отчетливо. Интонация его слов, грязно-желтые тона “Икаруса” и даже моросивший с утра дождь - все это разом насело на меня, навалилось, сжало, как пружину, не позволяя стерпеть и проглотить обиду, вынуждая ответить. Я развернулся вполоборота и выпалил:
- Это Вы мне? - Господи, ну какой фальцет! Почему все так…
- Ёптыть, тебе! - Он брезгливо усмехнулся и, будто оценив мою фигуру, заключил, - жопа у тя не по циркулю на меня влезать.
А люди в толпе - амебы в амебе - почему вы улыбаетесь? Очнитесь, оглянитесь, вмешайтесь, поддержите меня! Почему вы с ним молчаливо соглашаетесь? Почему в борьбе интеллектов всегда побеждает масса?
И своей нелепой жизни сочиняя оправданье,
я с притворным возмущеньем что-то высказал ему, стремясь оградиться от нелепых нападок. А он снова ответил грубостью; и еще раз, и еще. Мерзко, мерзко, мерзко…
И я сорвался; я набросился на эту пьяную мразь, исхитрился с размаху пробить в челюсть, а потом вцепился ему в горло и стал рвать, рвать, лишь бы завалить, задавить, задушить сволочугу, заткнуть ему пасть…
Разумеется, ничего этого я не сделал. Может быть мне и стоило затеять драку. Но - нет; я не смог, не решился. Я подавил вспышку ярости, которая, прорвавшись откуда-то изнутри, в краткий миг показала мне всю сладость возможной расправы. Я струсил, отступил. Силовые методы? - Это ниже моего достоинства и выше моих возможностей.
Не зная как бороться с отвязным хамством, я стал отвечать сдержанно, спокойно; но тот все-равно распалялся, сыпал и сыпал пошлыми фразочками.
Автобус замедлил ход. Пора было прекращать эту глупую перебранку. Я уже придумал последнюю вескую остроту, но…
- Захлопни форточку: говном воняет. - Эти слова ударили мне в спину, потому что я уже бросился к выходу. Не помню, кажется, я напоследок выкрикнул что-то горделиво-пафосное, только что это могло изменить? Pourquoi? Je voudrais savoir pourquoi? pourquoi?
В следующее мгновение я очутился на улице. Капли дождя со звоном разбивались о мою куртку; автобус, лязгая дверьми, все никак не мог сдвинуться с места; а я ощущал себя декорацией на съемках фильма, равнодушным статистом, который не ведает в какой картине он участвует. Наваждение спало; я посмотрел вслед удаляющемуся “Икарусу” и только тогда заметил, что выскочил на одну остановку раньше. Смешно? Не правда ли смешно? смешно?
Что прикажите мне делать? Строить планы страшной мести?
Поливать себя презреньем (но не очень, а любя)?
И я побрел домой. Хотелось побыстрее забыть о пережитом унижении, но вопреки моей воле, мысль о случившемся заполнила все сознание, на время вытеснив оттуда даже привязавшуюся с утра песню “Ивасей”.
«С трезвыми дураками говорить - только нервы портить». Вранье. С пьяными не лучше. Это - Горин. Блестящий Горин. Все эти о нем даже не слышали. Любят фильмы, но автора не знают. Что еще говорил Горин? «Не бывает трудностей, которые не становились бы удовольствиями, переходя в разряд воспоминаний». Правда. Значит скоро пройдет.
Ложь. «Большая ложь - слабость литературы». Платонов. Я тоже вру? В этом смысл? Что еще говорил Платонов? «Искусство заключается в том, чтобы наипростейшими средствами выразить наисложнейшее. Она - высшая форма экономии». Это я. Я - афорист. Я - мастер! Они так не умеют; у них все пошлость и нет мысли.
И не думать об этом, забыть. Что мне до них? «Если свет солнца падает на грязь, грязь остается презренной, а солнце не теряет своих лучей». Правда. Это - Данте. Лозинский? Что еще говорил Данте?…
Было приятно идти по знакомому с детства тротуару, остывая после минувшей встряски,
размышлять по ходу дела о проблемах мирозданья,
обо всем помыслив разом, а конкретно - ни о чем. Когда я пришел домой, во мне остался лишь мелкий осколок самопрезрения.
Пройдя на кухню, я включил чайник. Обычно я пью чай в темноте, потому что люблю сумерки, черный цвет и серый свет фонарей за окном. Вот и тогда я сидел в полумраке и под хрип закипающей воды раз за разом прогонял через себя все только-что случившееся.
Я взял со стола сочный апельсин и начал чистить его - просто для того, чтобы чем-то занять руки. «Ведь, если вдуматься, все это так банально, так ничтожно». Я неудачно поддел шкурку апельсина, и тот в отместку брызнул кислотой. В глазах защипало, я заморгал, стряхивая слезы с ресниц. Но отчего-то к горлу подступил комок, отчего-то я задышал часто-часто, мелко-мелко; «только этого не хватало…»
Но за каким чертом?! Почему меня оскорбляет всякая мразь? И чего тогда стоят все мои знания, мое эстетство, чего стоит красота мыслей, чего стою я сам? На что мне сдались все эти абстракции, если hic et nunc я должен утираться от плевков?
Долго ты еще намерен задыхаться от рыданий,
и жалеть по всей программе непутевого себя?
Кого другого пожалей. Тоже мне, библиотекришка вшивый.
Сделав неожиданный скачок, моя мысль обратилась к Борхесу, к его списку из четырех литературных историй. «Он, конечно, не прав; вот и пятый сюжет: духовная нищета мира и духовная гибель героя. Хотя, что это за трагедия? В настоящей трагедии гибнет не герой - гибнет хор».
Творчество сушит слезы. Вскоре я уже пил чай; выпуклый, рельефный образ испытанного унижения смешался в подсознании с ярким недоочищенным апельсином, который лежал передо мной, дурманя терпким запахом.
Чувство опредметилось, теперь его можно было рассматривать со стороны - спокойно, отрешенно. «Надо обязательно перенести этот образ на бумагу», - подумал я, - «Чтобы не сгорело».
Но к концу подходит время, отведенное на слезы;
Все печали и тревоги исчезают, словно дым.
Просто завтра будет солнце, и уйдут на запад грозы,
И я вновь, как конь манерный, поскачу: тыг-дым, тыг-дым!