(no subject)
Мой дедушка прожил в деревне тридцать лет. Ну как прожил: они приезжали с бабушкой в начале мая и сворачивались в конце сентября. И все эти годы местные жители называли их «городские».
Надо слышать своими ушами, как это произносится, чтобы оценить ту степень презрения и насмешки, которая вкладывается в одно это слово. «Городские» - означает ни в коем случае не из Владимира и не из Павлова. Городские - это всегда из Горького. Москвичей обозначали отдельно: собственно, так и говорили - москвичи. Здесь появлялась некая степень подобострастия вместе с еще более уничижительной насмешкой. Потому что, по мнению деревенских, только законченный идиот может тащиться в такую даль, чтобы провести там отпуск. У московских много денег, это всем известно, и они придурки, не умеющие ими распорядиться.
За глаза над бабушкой и дедушкой смеялись и показывали пальцем. Дед был первым, кто в нашей деревне начал выращивать бурые и желтые помидоры - огромные, мясистые, сладковатые - нигде позже за много лет я не смогла попробовать ничего подобного. Бабушку спрашивали в магазине: твой-то што, совсем сбрендил? Чо за дурость-то, а? Цветные-то зачем - или вам красных мало?
Здесь следует понимать, что беззлобно в деревне не смеются даже над дурачками. Если над тобой посмеиваются - значит, ты идиот. Нас считали идиотами, но в прямую конфоронтацию вступать опасались: про деда ходили слухи (подозреваю, им же самим и пущеные), что он не дурак подраться.
[читать дальше]
Мы с братом приезжали на лето и привозили с собой собаку колли - огромного пса, доброго, красивого, ласкового. Бабушка жалела стричь его и расчесывала раз в неделю. Соседки увидели - и понеслось по деревне: «Дурачье-то городское кобеля расчесывает! Косички ему плести будет! Нет бы о детях так заботились!» (Стоит ли говорить, что мои длинные волосы бабушка заплетала по утрам быстро и ловко).
В деревне все участки разграничены сеткой рабица: узкие полосы огородов, лысоватые сады. Все на виду у всех, все друг за другом посматривают и потом сплетничают (о, деревенские сплетни, грязные, непристойные, лживые - это отдельная история). Дед купил в только появившемся магазине «Оби» маскировочную сеть, имитирующую листву, и набросил на забор с обеих сторон, между нами и соседями, в дальней части огорода - где тень не помешала бы посадкам. Скандал подняли не соседи (с ними-то все было заранее обговорено и возражений не возникло, хотя пальцем у виска покрутили, конечно) - а инициативная группа товарищей с дальнего конца деревни. «Нечего нам тут свои порядки насаживать! - надрывался один, выпив и встретив бабушку и меня перед магазином. - Порядки в городе у себя заводите! Валите отседова!» Я стояла, оторопев от ужаса, борясь с желанием спрятаться за бабушку, и понимала, что ей тоже страшно.
Дед вышел из дома и молча попер на буяна: под два метра ростом, мускулистый, побелевший от ярости. Тот удрал под тихий осуждающий ропот столпившихся вокруг баб: мужик должен делом заниматься, а не за женой своей по магазинам шастать и вступаться за нее. Или у этой городской языка нету? Пущай сама отлаивается.
А бассейн, который установили для детей на участке? В часе ходьбы река (с опасным течением - там, случается до сих пор, и взрослые тонут, не то что дети), чуть подальше - озеро (илистое, вязкое, к июлю превращающееся в болото), а им, значит, лень два шага с огорода сделать!
И так во всем. Дедушка над большинством таких разговоров (а их доброхоты непременно доносили до него) только посмеивался, бабушка расстраивалась и просила нас «не выделяться». Нам было наплевать на взрослые разборки, мы играли вместе с деревенскими детьми, учились от них мату и сальным шуточкам. Лет в тринадцать эта дружба завяла сама собой: у брата появились приятели из таких же «городских» подростков, а мне стало интереснее проводить дни в компании книжки и собаки.
Несколько лет назад бабушка с дедушкой умерли.
К моменту их смерти половина деревни выращивала бурые и желтые помидоры. У дедушки брали рассаду, сначала стесняясь, потом в открытую.
Нашего пса несколько раз пытались сводить со двора - скрестить с местными суками. «Красивый, падла», - скупо объяснил свое поведение хозяин одной из них.
Забор рабица где закрыт кустами малины, где затянут камуфляжными маскировочными сетями.
И на каждом участке стоят бассейны: и маленькие, и побольше, и даже большущие, врытые в землю. Я помню, как бабушка пыталась скандалить из-за бассейна с моими родителями: «Все живут без купания на участке, и наши проживут! Не надо выделяться! Мы и так у всех как бельмо на глазу!...»
Мы давно уже не выделяемся. Деревня практически умерла: местные кто состарился, кто спился. Нет ни коз, ни коров, и даже курицы остались мало при каких дворах. Теперь это дачная деревня: приезжают москвичи, питерские и владимирцы, привозят детей с разномастными лысо-волосатыми собачками, сажают декоративные кусты, стригут траву и устанавливают фонарики в садах (ха-ха! дедушка, ты видишь? фонарики, дедушка!)
Магазин, возле которого нам с бабушкой пришлось вынести немало неприятных минут, закрылся. Он больше никому не нужен: все привозят провизию с собой.
В одном из дальних домов на отшибе до сих пор живет старик - сквернослов и бездельник, проспиртовавшийся насквозь. Участок у него заброшен, все поросло бурьяном и переползшей из леса одичавшей малиной. Раз в неделю старик в компании своей дворняги ползет за выпивкой в соседнее село. В этот приезд я и встретила его, возвращавшегося в свою нору. Мы шли через лес с маленьким псом, а он брел нам навстречу.
Старикан уже принял, поэтому был благодушен. "Это чо у тя, собака али кошка? - беззлобно осведомился он, разглядывая Патрика. - Ты откуда ваще? С Нижнего? А, городские, значит!" Разумеется, он меня не узнал. Вряд ли он способен вспомнить перепуганного десятилетнего ребенка во взрослой тетеньке.
Он поковылял в деревню, и смирная дворняга поковыляла за ним. Я смотрела на псину и смеялась, и старикан обернулся на мой смех. "Чо ржешь-то, чо ржешь!" - укорил он издалека. Дворняга понуро качнула головой. У нее вокруг шеи лохматый свалявшийся воротник, когда-то бывший белым, и это, пожалуй, единственное, что выдает в ней ее собачьего предка.
Ну и еще длинная рыжая морда.
Надо слышать своими ушами, как это произносится, чтобы оценить ту степень презрения и насмешки, которая вкладывается в одно это слово. «Городские» - означает ни в коем случае не из Владимира и не из Павлова. Городские - это всегда из Горького. Москвичей обозначали отдельно: собственно, так и говорили - москвичи. Здесь появлялась некая степень подобострастия вместе с еще более уничижительной насмешкой. Потому что, по мнению деревенских, только законченный идиот может тащиться в такую даль, чтобы провести там отпуск. У московских много денег, это всем известно, и они придурки, не умеющие ими распорядиться.
За глаза над бабушкой и дедушкой смеялись и показывали пальцем. Дед был первым, кто в нашей деревне начал выращивать бурые и желтые помидоры - огромные, мясистые, сладковатые - нигде позже за много лет я не смогла попробовать ничего подобного. Бабушку спрашивали в магазине: твой-то што, совсем сбрендил? Чо за дурость-то, а? Цветные-то зачем - или вам красных мало?
Здесь следует понимать, что беззлобно в деревне не смеются даже над дурачками. Если над тобой посмеиваются - значит, ты идиот. Нас считали идиотами, но в прямую конфоронтацию вступать опасались: про деда ходили слухи (подозреваю, им же самим и пущеные), что он не дурак подраться.
[читать дальше]
Мы с братом приезжали на лето и привозили с собой собаку колли - огромного пса, доброго, красивого, ласкового. Бабушка жалела стричь его и расчесывала раз в неделю. Соседки увидели - и понеслось по деревне: «Дурачье-то городское кобеля расчесывает! Косички ему плести будет! Нет бы о детях так заботились!» (Стоит ли говорить, что мои длинные волосы бабушка заплетала по утрам быстро и ловко).
В деревне все участки разграничены сеткой рабица: узкие полосы огородов, лысоватые сады. Все на виду у всех, все друг за другом посматривают и потом сплетничают (о, деревенские сплетни, грязные, непристойные, лживые - это отдельная история). Дед купил в только появившемся магазине «Оби» маскировочную сеть, имитирующую листву, и набросил на забор с обеих сторон, между нами и соседями, в дальней части огорода - где тень не помешала бы посадкам. Скандал подняли не соседи (с ними-то все было заранее обговорено и возражений не возникло, хотя пальцем у виска покрутили, конечно) - а инициативная группа товарищей с дальнего конца деревни. «Нечего нам тут свои порядки насаживать! - надрывался один, выпив и встретив бабушку и меня перед магазином. - Порядки в городе у себя заводите! Валите отседова!» Я стояла, оторопев от ужаса, борясь с желанием спрятаться за бабушку, и понимала, что ей тоже страшно.
Дед вышел из дома и молча попер на буяна: под два метра ростом, мускулистый, побелевший от ярости. Тот удрал под тихий осуждающий ропот столпившихся вокруг баб: мужик должен делом заниматься, а не за женой своей по магазинам шастать и вступаться за нее. Или у этой городской языка нету? Пущай сама отлаивается.
А бассейн, который установили для детей на участке? В часе ходьбы река (с опасным течением - там, случается до сих пор, и взрослые тонут, не то что дети), чуть подальше - озеро (илистое, вязкое, к июлю превращающееся в болото), а им, значит, лень два шага с огорода сделать!
И так во всем. Дедушка над большинством таких разговоров (а их доброхоты непременно доносили до него) только посмеивался, бабушка расстраивалась и просила нас «не выделяться». Нам было наплевать на взрослые разборки, мы играли вместе с деревенскими детьми, учились от них мату и сальным шуточкам. Лет в тринадцать эта дружба завяла сама собой: у брата появились приятели из таких же «городских» подростков, а мне стало интереснее проводить дни в компании книжки и собаки.
Несколько лет назад бабушка с дедушкой умерли.
К моменту их смерти половина деревни выращивала бурые и желтые помидоры. У дедушки брали рассаду, сначала стесняясь, потом в открытую.
Нашего пса несколько раз пытались сводить со двора - скрестить с местными суками. «Красивый, падла», - скупо объяснил свое поведение хозяин одной из них.
Забор рабица где закрыт кустами малины, где затянут камуфляжными маскировочными сетями.
И на каждом участке стоят бассейны: и маленькие, и побольше, и даже большущие, врытые в землю. Я помню, как бабушка пыталась скандалить из-за бассейна с моими родителями: «Все живут без купания на участке, и наши проживут! Не надо выделяться! Мы и так у всех как бельмо на глазу!...»
Мы давно уже не выделяемся. Деревня практически умерла: местные кто состарился, кто спился. Нет ни коз, ни коров, и даже курицы остались мало при каких дворах. Теперь это дачная деревня: приезжают москвичи, питерские и владимирцы, привозят детей с разномастными лысо-волосатыми собачками, сажают декоративные кусты, стригут траву и устанавливают фонарики в садах (ха-ха! дедушка, ты видишь? фонарики, дедушка!)
Магазин, возле которого нам с бабушкой пришлось вынести немало неприятных минут, закрылся. Он больше никому не нужен: все привозят провизию с собой.
В одном из дальних домов на отшибе до сих пор живет старик - сквернослов и бездельник, проспиртовавшийся насквозь. Участок у него заброшен, все поросло бурьяном и переползшей из леса одичавшей малиной. Раз в неделю старик в компании своей дворняги ползет за выпивкой в соседнее село. В этот приезд я и встретила его, возвращавшегося в свою нору. Мы шли через лес с маленьким псом, а он брел нам навстречу.
Старикан уже принял, поэтому был благодушен. "Это чо у тя, собака али кошка? - беззлобно осведомился он, разглядывая Патрика. - Ты откуда ваще? С Нижнего? А, городские, значит!" Разумеется, он меня не узнал. Вряд ли он способен вспомнить перепуганного десятилетнего ребенка во взрослой тетеньке.
Он поковылял в деревню, и смирная дворняга поковыляла за ним. Я смотрела на псину и смеялась, и старикан обернулся на мой смех. "Чо ржешь-то, чо ржешь!" - укорил он издалека. Дворняга понуро качнула головой. У нее вокруг шеи лохматый свалявшийся воротник, когда-то бывший белым, и это, пожалуй, единственное, что выдает в ней ее собачьего предка.
Ну и еще длинная рыжая морда.