Нежные листья, ядовитые корни - 4

Aug 20, 2015 08:30

Продолжение.
Первая часть: тут
Вторая: здесь
Третья: здесь
* * *

Уже на подъезде к отелю колеса зацепили лед в широкой колее и машину повело так, что Маша от испуга схватилась за спинку переднего сиденья.

- Да что ж такое-то... - сквозь зубы пробормотал водитель.

Зима, мысленно ответила ему Маша, всего лишь зима. Это безжалостное время года начиналось для нее в ноябре и заканчивалось - не всегда, но как правило - в марте.

Такси черепашьим ходом доползло до отеля. Маша захлопнула за собой дверцу, глубоко вздохнула - и беззвучно засмеялась.

В начале апреля внезапно появляется воздух, которым можно дышать.

После зимы, забивающей черным снегом нос, горло и голову.

После зимы, острым холодом прокалывающей щеки, раскатывающей издевательский гололед под ногами. После зимы, лишающей тебя равновесия. И тепла. И жизни.

В небе изредка приоткрываются окна, и оттуда веет синевой. Как будто кто-то большой взял тебя на ладонь, нахохлившегося, жалкого, и отогревает теплым голубым дыханием.

Маша проводила взглядом отъезжающее такси. В плотно утрамбованном слое облаков над «Тихой заводью» кто-то насверлил лунок, и сквозь них виднелось небо, чистое и прозрачное, как озерная вода.

Пахло известкой и мелко порезанным огурцом. Из фонтана выпрыгивал дельфин с отбитым носом, целясь в небо.

Какое спокойное тихое место, подумала Маша, и вдруг заметила

фигуру в окне.

Кто-то смотрел на нее со второго этажа. Поняв, что его раскрыли, человек отшатнулся и растворился в глубине комнаты.

... Навстречу Коваль с Савушкиной по узкой дорожке прошел щеголеватый мужчина в пальто, галантно приподнял ветку перед Иркой. Она встретилась с ним глазами. «А ничего такой!»
- Люб...
- А?
- Любка!
- М-м?

Подруга шла, уткнувшись в телефон, и не желала замечать ни парка, ни встречных особей мужского пола.

- Видала, какой хлыщ?
- Видала, - равнодушно отозвалась Сова.
- А ты бы с ним того, э? - не отставала Ирка. - Замутила бы, Люб?

Савушкина страдальчески закатила глаза.
- Господи, Коваль! Что за подростковый жаргон! И - нет! Не замутила бы!

Насколько Ирка могла судить по замеченным обрывкам смс, Савушкина вела бурную переписку, жонглируя тремя любовниками и мужем.

- А почему? - огорчилась она. Мужчина ей понравился, и она хотела, чтобы Любка своим одобрением косвенно подтвердила его высокое качество. - Некрасивый?

Савушкина оторвалась от телефона и обернулась на уходящее пальто.
- Ира, какая разница - красивый, некрасивый! Мне в принципе непонятно, зачем это нужно. Возня эта, пыхтение... Я понимаю, когда есть выгода. А так - для чего?
- Для удовольствия! - с горячей убежденностью возразила Ирка.
- Для удовольствия я лучше на массаж схожу.

Сова еще раз посмотрела вслед мужчине и оценивающе прищурилась:
- Конечно, если ты думаешь, что может быть какая-то польза...

Коваль засмеялась и махнула рукой.

Любка Савушкина рассматривала секс как инвестицию. Она вкладывала себя, существо безусловной ценности, и желала получить заслуженно высокий процент. Смысла отношений, отягощенных постелью, но при этом не приносящих дивидендов, Савушкина не понимала. «Все эти копошения! - надменно говорила Люба. - Люди слишком много болтают о сексе. Да и занимаются тоже», - добавляла она, подумав.

Сама же Ирка была человеком сугубо плотским. Иногда она думала, что из нее получился бы типичный мужик, не признающий обязательств: секс на одну ночь, веселое партнерство людей, которых не связывает ничего, кроме постели - и слава богу! Зачем обременять такое чистое, совершенное удовольствие какими-то отношениями?

Любка презирала мужчин (женщин тоже, но в меньшей степени). Ирка их обожала. Со своей собственной телесностью она была не в ладах, зато умела ценить ее в других. О, эти выгнутые шеи! Мускулистые руки в синеватых венах! Кожа, пахнущая песком! Их смешное и в то же время совершенное устройство там, где они так отличны от женщин!

Коваль пропела бы оду мужчинам, если бы умела.

А Любка бы ее жестоко за это высмеяла. При этом она очень дорожила замужеством и делала все, чтобы муж не догадывался о ее связях на стороне.

«Все-таки у бога извращенное чувство юмора», - думала Ирка, глядя на подругу. Создать женщину настолько желанную - и при этом лишить ее чувственности!

Больше всего восхищало, что муж считал Любку нежной фиалкой на залитом солнцем поле, по которому ежечасно пробегают стада диких носорогов. Савушкина спала с его боссом (из лучших побуждений - для развития карьеры супруга), а он переживал, что жена совершенно не приспособлена к этой жестокой жизни.

Такси отъехало от отеля.

- Кто это там? - спросила Ирка, прищурившись. - Савушкина, ты видишь?
Любка шла, уткнувшись в телефон, и что-то невнятно гугукнула в ответ. Коваль силой развернула подругу и ткнула пальцем.

На площадке перед зданием, задрав голову, переминалась высокая длинноногая женщина в джинсах и зеленой куртке. Из-под шапки выбивались пышные рыжие волосы.

- Елина! - сморщилась Коваль, не дожидаясь ответа подруги.
- А, Куклачев! Пойдем, поздороваемся, что ли.

Коваль насупилась.
- Ир, засунь свою классовую ненависть куда-нибудь подальше, ага? - нежно попросила Савушкина.
Ирка возмущенно фыркнула, но двинулась за подругой.

Маша пробежала взглядом по окнам. Ее не удивило, что кому-то захотелось ее рассмотреть. Но в том, как резко этот человек отпрянул, было что-то неестественное. Маша нахмурилась, пытаясь понять, в чем дело. Вот! Это было слишком резко. Словно его дернули сзади, обхватив за шею.

Она отсчитала окна от центральной лестницы, решив разузнать, кто живет в этом номере.

- Какие люди! - проговорили за ее спиной, сильно растягивая слова.
- И без котиков, - дополнили со смешком.

Маша узнала голоса сразу же, и все мысли о человеке в окне вылетели из головы. Японский воин внутри нее вскинул меч, готовясь к обороне.

Спину выпрямить. Подбородок приподнять. Уголки губ тоже чуть-чуть вздернуты: еще не улыбка, но уже и не задумчивость. Самое время вспомнить кодекс Бусидо, успела подумать Маша. Что-нибудь подходящее к случаю.

Цитаты из книжки вихрем пронеслись в ее голове. «Будучи ранен, самурай должен почтительно обратиться со словами прощания к старшим и спокойно испустить дух».

Черт, не то! Никакого испускания духа, это преждевременно!

«Во время сна не следует ложиться ногами к резиденции сюзерена».

На редкость актуальный совет.

«Если человек оказывается в сложном положении, он может справиться с возникшими трудностями, помазав слюной мочку уха».

«А вот это прекрасная идея! - с энтузиазмом поздравила себя Маша. - Если сейчас я примусь слюнявить себе ухо, Кувалда с Совой как минимум обалдеют. А если мне удастся сделать это еще и без помощи рук...»

Маша не успела додумать мысль до конца. Но ей хватило и начала, чтобы с уголками губ все пошло насмарку. Так что, поворачиваясь к Савушкиной и Коваль, она от души смеялась.

Ира Коваль умела признавать чужие достоинства. Как ни противно ей было смотреть на Елину, она не могла не согласиться, что выглядит та бессовестно хорошо.

Ирка помнила ее замкнутой и высокомерной. При взгляде на Коваль у рыжей мымры всегда появлялось такое выражение, словно Ирка наложила кучу посреди класса, но надо сделать вид, что все в порядке. Похожие лица становятся у воспитанных людей, когда в трамвайный вагон заходит благоухающий бомж.

Этих воспитанных Коваль ненавидела всей душой. Воняет тебе? Ну так открой пасть и скажи словами! А не криви рожу, как вот эта...

Но сейчас Елина улыбалась, и вообще выглядела худой и молодой. Коваль даже не знала, что сильнее возмущает ее. Она сама отчаянно боролась с каждым лишним килограммом, но килограммы, однажды встретившись с Ирой, возлюбляли ее навсегда и не желали покидать.

- Здорово, Елина! - сказала Коваль. - Сколько, типа, лет, сколько зим.

«Никакой помощи от этого японского кодекса, - с тоской подумала Маша. - Сомневаюсь, что самурай встречал противника придурковатой лыбой».
- Привет, Ира! Здравствуй, Люба.

Имена ей удалось выговорить с трудом. Никогда подруги Рогозиной не были Ирой и Любой. Они были Кувалдой и Совой.

Ирка Коваль, получившая свое прозвище за размер кулака и постоянную готовность применить его как последний аргумент в споре, раздалась в плечах, коротко постриглась и отрастила мощный подбородок. На лице ее играла хорошая знакомая Маше кривая ухмылка, и в целом Кувалда осталась все той же белобрысой девицей с редкой челкой. Разве что основательно заматерела.

А вот Любка Савушкина преподнесла сюрприз.

В одиннадцатом классе это была крошечная девушка с нежным голоском и бюстом третьего размера на тельце ребенка. Ручки голубовато-белые, как у куколки. Мужчины, особенно немолодые отцы многочисленных семейств, при виде Савушкиной теряли дар речи и понимали, что жизнь прошла напрасно.

Маша всегда знала: Любка - из тех тихих омутов, в которых черти не просто водятся, а пляшут, поют и устраивают корпоративные пьянки с выездом в боулинг. В отличие от Кувалды, Сова со всеми была мила. Однако Маша опасалась ее куда больше, чем Ирку: у той все на лице написано, а Савушкина непредсказуема. Взять хоть тот дикий случай с охранником.

Стоящая перед ней сейчас женщина выглядела как Дюймовочка, которая вышла замуж за крота, но не провела остаток дней в темной норе, а развелась с ним, отсудив половину содержимого кладовки. Крошечная, изящная, ротик как воробьиный клювик - и ощутимый запах денег, витающий вокруг.

Маша по привычке мигом подобрала Любке подходящий костюм и декорации.

Во-первых, к черту пальто. Вокруг хрупкой шейки и лилейных плечиков должны сиять меха. Норка серебристая, упругий завиток каракуля, головокружительно дорогой песец...

Во-вторых, чулки в сеточку: бесстыдные, дразнящие. И чтобы черная стрелка ползла по мраморно-белой икре и выше.

Наконец, туфли на шпильке цвета змеиной кожи.

- Ты... э-э-э... почти не изменилась, - сообщила Ирка.
«То есть осталась забитой девчонкой с неровными зубами и обкусанными ногтями?» - про себя усмехнулась Маша.
- Ты тоже, - соврала она.
- Кого-нибудь еще из наших уже видела? - поинтересовалась Любка.

Маша отрицательно покачала головой.
- Я только приехала. А вы?
- В номере найдешь письмо, - сказала Сова, словно не услышав ее вопрос. - От Светки. Она будет к четырем часам.
- И просит всех ждать ее в столовке, - прогудела Кувалда.
- Ее вы тоже не встречали? - осторожно спросила Маша.
- Не-а.
- Странно, - вслух подумала она.

Повисла пауза. То ли подействовал кодекс Бусидо, то ли пахнущий огурцом воздух, обостривший Машину чувствительность, но только она ясно поняла: Сова с Кувалдой тоже находят это необычным. А значит, они не общались с Рогозиной и знают о ее планах не больше, чем остальные.

В Маше окрепла уверенность, что Светка задумала не просто слет ведьм, то есть, простите, собрание бывших одноклассниц. Записки какие-то... Приглашения! От всего происходящего веяло сумасбродством и ребячеством.

Вот только ни первое, ни второе никогда не были свойственны Рогозиной.

3

Матильда, пыхтя, затащила сумку в номер. Она хотела попросить кого-нибудь помочь ей, но за стойкой на первом этаже сидела женщина типажа Авада Кедавра - умри все живое. Авадакедавра смерила Губанову таким взглядом, что та мигом стушевалась и решила, что сумка не так уж и тяжела. И вообще, нечего дергать занятых людей.

До назначенного времени оставалось всего двадцать минут. Мотя наспех привела себя в порядок, и тут в дверь постучали.

Высокая рыжеволосая женщина со смешливым лицом улыбнулась ошарашенной Моте.
- Господи, Елина! Уииии!

Мотя взвизгнула от радости и повисла на Маше всей тушей. Та покачнулась и едва не упала. «Раздавлена одноклассницей!» - мелькнул перед Мотиными глазами заголовок желтой прессы. Она поспешно отступила.
- Извини! Извини, пожалуйста! Я просто... Ужасно рада... Но не знала, как... Прости...

Мотя смутилась и замолчала. Как всегда в подобных случаях, ее охватил жгучий стыд. Господи, ну что она за животное такое! Бросилась на практически незнакомого человека, чуть не покалечила. Не всякому понравится, когда к нему липнут девяносто с лишним килограмм Губановой. К тому же она успела вспотеть в номере, и от нее наверняка воняет!

Сеанс самоедения был неожиданно прерван.
- Мотя! - вскричала Елина. - Ну что ты несешь!

Матильда решилась поднять глаза. Ее бывшая одноклассница искрилась такой неподдельной радостью, что она едва не расплакалась от облегчения.
- Мотька, как же здорово, что ты приехала! - с чувством сказала Маша. - Ты не представляешь, как я рада тебя видеть.

Когда часы показывали без десяти четыре, к малой обеденной зале отеля «Тихая заводь» одновременно подошли три женщины. Двое - Матильда и Маша - с нескрываемым любопытством взглянули на третью. «Нет, не из наших», - подумала Мотя.

Та сдержанно улыбнулась. Одернула короткий жакет. И вдруг, подмигнув Маше, взялась за указательный палец и с хрустом дернула.

Елина вздрогнула и уставилась на нее во все глаза.

Перед ними стояла дама, в которой безошибочно опознавался руководящий работник солидного предприятия. Даму мягко облегал со всех сторон брючный «Хьюго Босс» или кто-то в этом роде. Мотя Губанова ничего не смыслила в брендах, но чувствовала, что здесь пахнет Боссом. Или Сен-Лораном. Или каким-нибудь другим известным именем, за которым встают неброские фасоны и обескураживающие цены.

Золотые часы на запястье. Холеные руки. Твердый и прямой взгляд.

Мотя по-прежнему не понимала, кто это такая. Раньше эта женщина ей не встречалась.
- Гниду помнишь? - спросила дама странное. Губанова даже решила, что ей послышалось.
Но Елина медленно кивнула.
- Девочки! Бабоньки! - окончательно потерявшись, воскликнула Мотя. - Да что ж тут творится-то! Дамочка, вот вы - кто?

Она прижала руки к груди, заранее извиняясь за глупый вопрос.

«Дамочка» снисходительно улыбнулась. Моте почудилось что-то знакомое в этой полуулыбке-полуухмылке, но она не была уверена...

- Мотя, это Анна, - медленно проговорила Елина, словно не веря самой себе. - Анна Липецкая, если я не ошибаюсь.
- Не ошибаешься, - подтвердила дама. - Прекрасно выглядите, девочки.

Теперь челюсть отвисла у Матильды.
- Анна - в смысле Аномалия?
- Она самая, - подтвердила дама. - Не уверена, что в настоящее время имею право носить это имя.

Мотя почувствовала, что ей нужно сесть. Судя по сложному лицу Елиной, та испытывала похожее желание.

Это - Аномалия?!

Как? Как татуированная дикая психованная девка, из носа которой торчал железный штырь, а уши были изрешечены словно дыроколом, превратилась в эту, черт бы ее побрал, гладкую леди?!

Мотя сделала попытку рассмотреть уши, но они были, как шлемом, прикрыты блестящими каштановыми волосами. Однако штыря в носу определенно не наблюдалось. Да и татуировки, кажется, тоже.

- Вот это крутяк! - восхитилась Мотя. - Не, серьезно? Вы... ты... вы... - Анна?

Дама понимающе усмехнулась.

- Помнишь, как я тебя чуть микроскопом не отоварила?

Последние сомнения развеялись. Еще бы Мотя не помнила, как посреди биологии Шиза обернулась к ней и прошипела: «Еще раз чавкнешь своим бутербродом - убью!»

Колбаса тогда встала у Моти поперек горла. Аномалия одной фразой обрушила на нее целую лавину ненависти. Мотю погребло под ней, и потребовалось некоторое время, чтобы она, задыхаясь, сумела выползти на поверхность и вдохнуть глоток воздуха.

«Жрешь и чавкаешь, жрешь и чавкаешь...» - цедила Шиза. Пальцы ее и в самом деле вцепились в микроскоп с такой силой, что побелели костяшки.

До этого дня Мотя вообще не задумывалась о том, что ее привычка может кого-то раздражать. Жевать для нее было так же естественно, как ходить или разговаривать. С той лишь разницей, что когда Мотя жевала, она чувствовала себя в безопасности.

«Липецкая, ты чего схватилась за прибор?» - забеспокоилась биологичка.

«Клавдия Сергеевна, Шиза меня убьет!» - закричала бы Мотя, если бы рот ее не был забит хлебом. Но она боялась лишний раз шевельнуть челюстью. Микроскоп, с размаху проламывающий ей голову, представлялся не лучшей альтернативой молчанию.

Так что Мотя сидела, окаменев, и в ужасе таращилась на психопатку.

Некоторое время Аномалия гипнотизировала ее ненавидящим взглядом, а потом вдруг осклабилась.

- В Брюсселе писающий мальчик. А у нас - жующая девочка. Симметрия!
И отвернулась от несчастной Моти, которая чуть не свалилась от облегчения в обморок.

* * *

...Часы в холле показывали без одной минуты четыре. Сквозь стеклянную дверь Маша видела внутри волнистые фигурки: они беззвучно и плавно перемещались, словно рыбки в аквариуме. Маша приблизила лицо к стеклу. Одна рыбка, вторая, третья... Она насчитала восемь. Но Рогозина в ответном письме ясно написала: будет восемь человек вместе с ней, Машей.
Неужели Светка уже там?

Исключено. В таком случае женщины не рассеялись бы по комнате, а столпились вокруг нее.
Кто же восьмой?

Маша до последнего не была уверена, что войдет в залу. Любопытство пересилило, но она почувствовала легкую дурноту при мысли, что сейчас все взгляды обратятся к ней. Ну-ка, что там у нас говорит кодекс Бусидо для укрепления духа самурая?

«Полезно иметь в рукаве немного румян. Может случиться так, что когда человек проснется ото сна или придет в себя после веселой попойки, цвет лица его окажется нехорош. Тогда следует достать румяна и немного припудрить лицо».

Вот спасибо тебе, дорогой кодекс, от души поблагодарила Маша, и изобразив на лице уверенность, которой вовсе не испытывала, толкнула дверь.
Часы на противоположной стене показали ровно четыре. Все дружно обернулись к ней.

- Куклачев! - разочарованно фыркнула Кувалда после секундной заминки.

Маша громко поздоровалась, и взгляд ее заскользил по собравшимся.

Первая - Ирка Коваль. Ссутулилась возле окна, скрестив руки на груди, и зыркает исподлобья из-под своей челки, от которой она так и не избавилась за двадцать лет. «Коня на скаку остановит и всаднику морду набьет», - вспомнила Маша. Не только всаднику, но и коню, а потом и избу разнесет по бревнышкам, даром что горящая.

Вторая - Савушкина. Изящная как змейка Любка тянется за бокалом. На тонком запястье ослепительно сверкает браслет. В отличие от помятой Кувалды, Савушкина юна и нежна, только глаза выдают возраст. Глаза у Любки очень взрослые, и при виде Маши в них явственно мелькает облегчение. Кого она боялась увидеть - неужели Рогозину?

Третья - Тетя-Мотя. Вот она, ближе всех за столом: румяная, толстая, круглолицая, в плохо сидящем костюме простецкого синего цвета. Наверняка тщательно наряжалась на эту встречу, и конечно, выбрала худшее.

Четвертая - Анна Липецкая. Безукоризненность и респектабельность во всем, начиная от замшевых «оксфордов» и заканчивая часиками на кожаном ремешке.

Остальных Маша еще не видела, и теперь жадно вглядывалась в их лица.

Пятая - Анжела Лосина! Застыла с блюдом канапе в руках. Почти не изменилась: все та же крепко сбитая энергичная тетка с оценивающим жадным взглядом. Прическа «да здравствуют бюджетные парикмахерские», джинсы «сойдет и Малая Арнаутская», блузка «бабушка носила ее всего двадцать лет». Анжела всегда любила прибедняться. И всегда умела извлечь из этого выгоду.

Шестая... Тут Маша ненадолго задумалась, перебирая в памяти список, присланный Рогозиной. Кто эта мрачная носатая дама? И почему у нее такой загадочный траурный вид? Смоляные пряди свисают вдоль длинного бледного лица, высокий ворот-стойка черной сорочки упирается в острый подбородок. Маша решила бы, что это повзрослевшая Липецкая, но им с Мотей уже встретилась одна Анна десять минут назад.

Траурная женщина, несомненно, поняла, что Маша пытается опознать ее, и с высокомерной жалостью наблюдала за ее попытками. «Кто, кто еще был в списке? - вспоминала Маша изо всех сил. - Саша Стриженова... Нет, это не может быть она, та не могла вырасти такой верстой». И вдруг ее осенило - Циркуль!
- Белка! Белка Шверник!
- Во-первых, не Белка, а Белла, - низким голосом поправила дама. - Во-вторых, давно уже не Шверник, а Чарушинская. Здравствуй, Мария.

Мысли заметились в Машиной голове. «Надо выразить соболезнования ее утрате. Но я понятия не имею, что у нее случилось. Выглядит она так, словно у нее погибли все родственники, коллеги и домработница».

Не успев толком осмыслить произошедшую со Шверник метаморфозу, Маша перевела взгляд на седьмую участницу событий.

И на мгновение потеряла дар речи.
- Саша? Саша Стриженова?!

Женщина рассмеялась:

- Мне привычнее, когда ты называешь меня Стрижом.
- И Доской? - непроизвольно вырвалось у Маши.

Мальчишеская стрижка, открывающая длинную гибкую шею. Кожа гладкая, как лепесток, с розоватым отсветом на скулах. Осанка балерины.

Замухрышка Стриженова превратилась в абсолютную, безусловную красавицу.

Маша рассматривала ее молча. На нее всегда в присутствии настолько красивых людей нападала восхищенная немота.
- Ты никогда меня так не дразнила. - От улыбки у Стрижа появились ямочки. - Здорово, что ты приехала! Садись рядышком, поболтаем.
- С удовольствием... - начала Маша, и тут вспомнила: восьмой! Кто же восьмой?

Она завертела головой, однако вокруг мелькали те же лица.

- Здесь был еще кто-то! Еще один человек.
- Официант, - спокойно пояснила Саша. - Он только что вышел.

Маша почувствовала себя глупо. Официант! Ну разумеется.

- Ты ожидала кого-то другого?

Стриж с неожиданной проницательностью взглянула на нее.

- Я подумала, что Юлька тоже могла приехать, - сказала Маша, не задумываясь. - Юлька Зинчук!

В эту секунду в зале наступила такая глубокая тишина, словно от ее слов выключился звук. Все перестали разговаривать. Лосина застыла с куском соленой рыбы на вилке. Мотя Губанова уткнулась в тарелку. Ирка Коваль и Савушкина обменялись молниеносными взглядами: как будто ударились друг об друга бильярдные шары и раскатились в разные стороны.

Дверь распахнулась, и вошла Света Рогозина.

текст, фрагмент

Previous post Next post
Up