Матушка Елизавета. Великая княгиня Елизавета Федоровна. Часть 27
Продолжение. Предыдущие части:Ч. 20 http://eho-2013.livejournal.com/542549.html
Ч. 21 http://eho-2013.livejournal.com/549237.html
ч.22 http://eho-2013.livejournal.com/556623.html
Ч. 23 http://eho-2013.livejournal.com/567266.html
Ч. 24 http://eho-2013.livejournal.com/580916.html
Ч. 25 http://eho-2013.livejournal.com/587453.html
Ч.26 http://eho-2013.livejournal.com/595838.html
Отношения Эллы и Аликс становились все прохладнее. Елизавета Федоровна все реже бывала в Петрограде, хотя не могла не волноваться и за сестру, и за ее семью, и за всю страну, отдававшую силы фронту...
Григорий Распутин
Никто из родственников не знал тогда, какие письма отправляла Александра Федоровна мужу в Ставку в роковом 1916 году, когда Россия, как старый корабль, не справлявшийся с бурей, уже трещала по всем швам:
«Еще раз вспомни, что для тебя, для твоего царствования и Бэби и для нас тебе необходима прозорливость, молитвы и советы нашего Друга. (...) Ах, милый, я так горячо молю Бога, чтоб он просветил тебя, что в Нем наше спасение; не будь его здесь, не знаю, что было бы с нами. Он - спасет нас своими молитвами, мудрыми советами. Он - наша опора и помощь».
«Мой ненаглядный! Григорий убедительно просит назначить на пост (министра внутренних дел. - Е.Х.) Протопопова. Ты знаешь его, и он произвел на тебя хорошее впечатление. Он член Думы, а потому будет знать, как себя с ними держать... Уже по крайней мере 4 года, как он знает нашего Друга. И любит Его - это многое говорит в пользу этого человека».
Но больше никто не находил, что «любовь» Протопопова к Распутину говорит «в пользу этого человека».
- Мы не хотим говорить с вами, с человеком, получившим назначение через Распутина, - кричали в лицо Протопопову лидеры парламентских фракций на думском совещании.
- Я - личный кандидат государя, которого я теперь ближе узнал и полюбил, - горячо оправдывался Протопопов. - У вас у всех есть титулы, хорошее состояние, связи, а я начал свою карьеру скромным студентом и давал уроки по пятьдесят копеек, я не имею ничего, кроме личной поддержки государя...
Но трогательные напоминания о голодной юности не расположили столпов общества к ставленнику Распутина. Совсем недавно Протопопов пользовался уважением, был избран депутатом Думы, предводителем дворянства Симбирской губернии, председателем Совета представителей металлургической промышленности, а теперь, по мнению большинства, он не заслуживал ничего, кроме полного бойкота. О Протопопове поползли самые невероятные слухи - от «разжижения мозга», которым новый министр якобы страдает на почве давнего сифилиса, и врожденной шизофрении до попыток в обход государя установить сепаратный мир с Германией... Многие в это верили.
Российское общество объединялось в ненависти к Распутину, к попавшей в полную психологическую зависимость от него царице, к царю, метавшемуся между любовью к жене и исполнением своего монаршего долга, и оттого казавшегося многим безвольным и не способным навести порядок даже в собственном доме, не говоря уж об империи.
Лидер Конституционно-демократической партии Павел Николаевич Милюков к 1916 году полностью сосредоточился на антиправительственной борьбе. Милюков претендовал на лидерство не только в кадетской партии и Думе, но и в государстве. Ему казалось, что еще одно усилие, один вздох - и власть сама падет к его ногам. Каждый политик видел спасителем отечества себя, безответственно полагая, что задача ему вполне по плечам.
Думская сессия, начавшая работу 1 ноября 1916 года, показала эти настроения либералов со всей очевидностью.
Тон задал адвокат А.Ф. Керенский, член фракции трудовиков, открывший прения. Как юрист он сумел построить свою антиправительственную речь вполне эффектно, хотя никаких доказательств предъявленным обвинениям не было, звучали лишь гневные филиппики, хорошо «разогревшие» аудиторию: «Все жертвы и попытки спасти страну бесплодны, пока власть находится в руках безответственных лиц, ставящих свои личные интересы, ставящих свои традиционные симпатии выше интересов и прав нации».
И парламентарии, и забитая приглашенной публикой и репортерами галерка прекрасно понимали, кого Александр Федорович имеет в виду, и встречали его слова овацией.
«Связав великий народ по рукам и ногам, заткнув ему рот и завязав ему глаза, они бросили его под ноги сильного врага, а сами, закрывшись аппаратом военных положений, цензур, ссылок и других преследований, предпочитают в то же время исподтишка, как наемные убийцы, наносить удары. Где они - эти люди в правительстве (Керенский указал на присутствующих на заседании членов правительства и премьер-министра), подозреваемые, братоубийцы и трусы...»
Если бы кто-нибудь в тот миг сумел заглянуть в будущее, он бы поразился, какую безответственность и некомпетентность проявит этот «рыцарь политики», ненадолго оказавшись у кормила власти… Известный писатель Аркадий Аверченко, знававший Керенского в период эмиграции, называл его «человеком, который так тщательно, заботливо и аккуратно погубил одну шестую часть суши». Но бичевать других Керенский всегда умел хорошо…
Инициативу Керенского перехватил Милюков, дождавшийся своего звездного часа. Его выступление также было хорошо спланированной акцией. Потрясая какой-то газетой и ссылаясь на якобы помещенную в ней статью, он обвинил премьер-министра и других членов кабинета в воровстве и предательстве. Все военные поражения и экономические трудности Милюков приписал целенаправленной методичной разрушительной работе «врагов отечества», окопавшихся на министерских постах и выше. «Из края в край расползаются темные слухи о предательстве и измене. Слухи эти забираются высоко и никого не щадят... Имя императрицы все чаще повторяется вместе с именами окружающих ее авантюристов... Что это - глупость или измена?» - вопрошал он с думской трибуны. «Измена! Измена!» - кричала в ответ разгоряченная аудитория.
Между тем, лидер «Прогрессивного блока» откровенно клеветал. Никаких сведений об «измене» кабинета министров у него не было, а действовать так Милюкова заставила исключительно политическая целесообразность. Впоследствии, работая в эмиграции над своими мемуарами, он попытался многословно и невнятно объяснить, что толкнуло его на столь неоднозначный поступок: «Я говорил о слухах об «измене», неудержимо распространяющихся в стране, о действиях правительства, возбуждающих общественное негодование, причем в каждом случае предоставлял слушателям решить, «глупость» это «или измена». Аудитория решительно поддержала своим одобрением второе толкование - даже там, где сам я не был в нем вполне уверен. Эти места в моей речи особенно запомнились и широко распространились не только в русской, но и в иностранной печати».
Получается, что и сам Милюков был не вполне уверен в собственных обвинениях, он всего лишь эффектно подал слухи и сплетни, но ведь аудитория его поддержала... Выступление в Думе наделало столько шума! Ради этого стоило постараться!
Американский исследователь Ричард Пайпс, анализируя события российской истории, заметил: «Когда читаешь безответственные речи, которые произносили депутаты в Думе, пользуясь правом личной неприкосновенности, в 1915 и 1916 гг., то есть в самый разгар войны, удивляешься разве тому, как России удалось продержаться столько, сколько она продержалась. Мне кажется, что неизбывная враждебность между правительством и политической оппозицией была первой из непосредственных причин крушения всего режима. Правительство, загнанное в угол, шло на одну уступку за другой, но этого оказывалось мало, потому что либералы и радикалы уже точили ножи, намереваясь окончательно добить его».
Зато в одурманенном разуме царицы все преломлялось самым странным и диким образом.
Александра Федоровна - мужу: «Как бы я хотела, чтоб ты приехал хотя бы только на два дня, чтобы получить благословение нашего Друга. Это придало бы тебе сил... Я знаю, что ты храбр, терпелив, но все же ты человек, а Его прикосновение к твоей груди очень бы утешило твои горести и даровало бы тебе новую мудрость и энергию свыше. Это не пустые слова, а мое глубочайшее убеждение... Я знаю и верю в успокоение, которое наш Друг способен дать»...
Монархия в России доживала последние дни, и это грозило бедой всем Романовым, и не только Романовым, а Александра Федоровна, замкнувшись в своем мирке, не в силах была реально оценить ситуацию и тревожилась лишь о том, чтобы «враги престола» не смели обижать ее драгоценного Друга. Мотивов ее действий никто не мог понять - Александра все дальше уходила за грань иррационального.
«С ужасом я не раз думал, не находится ли императрица в заговоре с Вильгельмом», - признавался уже после революционных событий 1917 года великий князь Кирилл Владимирович, который так и не сумел объяснить того, что происходило, даже самому себе.
К концу 1916 года Александра Федоровна полностью оказалась под влиянием Григория Распутина, попав в сильнейшую психологическую зависимость от «старца» и потеряв способность адекватно оценивать происходящее. Она не предпринимала ни одного шага без совета с «Другом». Он заслонил для нее все и всех. И никакой возможности заставить ее вернуться в реальный мир не было. Враги Распутина становились личными врагами императрицы. Неприятные разговоры о нем она резко прерывала, письма о его безобразиях рассматривала как гнусные доносы и рвала не читая... От прежних друзей и даже близких родственников, не разделявших ее преклонения перед Другом, она без сожалений отдалилась. В одном из писем мужу она даже уподобила Распутина гонимому людьми Христу…
Великая княгиня Елизавета Федоровна сделала еще одну, последнюю, попытку спасти сестру от пагубного влияния «святого старца». В конце 1916 года она в очередной раз отправилась в Петроград, чтобы откровенно поговорить с Александрой о положении дел. Разговор был тяжелым и неприятным. Когда все аргументы были исчерпаны, Елизавета произнесла пророческую фразу:
- Помни о судьбе Людовика ХVI!
И указала на украшавший покои императрицы портрет казненной королевы Марии Антуанетты (бестактный дар французского правительства русской императрице)…
Юсуповы, давние друзья, ожидали Елизавету Федоровну после визита к царице. «Сидели как на иголках, гадали, чем кончится, - рассказывал Феликс Юсупов. - Пришла она к нам дрожащая, в слезах. «Сестра выгнала меня как собаку! - воскликнула она. - Бедный Ники, бедная Россия!» На следующее утро она получила короткую записку императрицы с просьбой покинуть столицу. Больше сестрам уже не суждено было встретиться...
Надежды открыть императорскому семейству глаза почти не осталось. И тогда два молодых и довольно легкомысленных человека - Феликс Юсупов и Дмитрий Романов, - решили взять судьбу монархии в свои руки, ценой крови избавив трон и Россию от мрачной фигуры Распутина.
Дмитрий у своего автомобиля, на котором будет вывезен труп Распутина
В вопросе избавления близких людей и всей страны от влияния зловещего «старца» Феликс и Дмитрий оказались единодушны - если не удается достучаться до одурманенного разума императрицы, Распутина следует устранить физически. «Не сговариваясь еще, каждый в одиночку, пришли мы к единому заключению: Распутина необходимо убрать, пусть даже ценой убийства», - рассказывал Юсупов.
Феликс Юсупов с женой и дочерью
За день до того, как заговорщики приступили к выполнению своего плана, французский посол Палеолог записал: «Графиня Р., проведшая три дня в Москве, где она заказывала себе платья у известной портнихи Ламановой, подтверждает то, что мне недавно сообщали о раздражении москвичей против царской фамилии:
- Я ежедневно обедала, - говорит она, - в различных кругах. Повсюду сплошной крик возмущения. Если бы царь показался в настоящее время на Красной площади, его встретили бы свистом. А царицу разорвали бы на куски. Великая княгиня Елизавета Федоровна такая добрая, сострадательная, чистая, не решается больше выходить из своего монастыря. Рабочие обвиняют ее в том, что она морит народ голодом… Во всех классах общества чувствуется дыхание революции».
Ощущая это горячее дыхание, «спасители династии» торопились с подготовкой убийства «старца Григория». Если этот страшный человек исчезнет, все еще наладится, все вернется на круги своя…
Увы, «красивого элегантного преступления», которое планировал Феликс, не получилось. Заговорщикам пришлось столкнуться с кровью, ужасом и со всеми мучениями верующего человека, решившегося преступить заповедь «Не убий».
Реконструкция сцены убийства Распутина
Никакой особой секретности соблюсти заговорщикам не удалось. Царица, написавшая на следующий день «по горячим следам» о несчастье мужу, оказалась с большой долей достоверности осведомлена об обстоятельствах убийства.
Дмитрий и Феликс оказались под стражей, правда не в тюрьме, а в доме великого князя (все-таки оба заговорщика имели отношение к императорской фамилии и пользовались некоторыми привилегиями), но глава военной канцелярии генерал Максимович организовал надежную охрану и отобрал у арестованных оружие. Снаружи дворец охраняли жандармы в штатском, внутри у каждой двери стояли часовые, свидания арестантам дозволялись только с самыми близкими людьми. Но при этом возле дворца и даже в вестибюле постоянно толпились люди, выражавшие арестованным свое восхищение, что еще более раздражало Царское Село, где оплакивали Распутина. Императрица настаивала на военном трибунале и, потенциально, на смертном приговоре для заговорщиков. Особый гнев вызывал у нее Дмитрий - она обвиняла своего родственника не только в черной неблагодарности по отношению к императорскому семейству, но и в государственной измене...
Петербургский дворец Сергея Александровича, подаренный Эллой Дмитрию. Здесь заговорщики находились под домашним арестом.
Родственники заговорщиков составили петицию к императору, умоляя о помиловании. Самое активное участие в переговорах и сборе подписей под петицией принимала сестра Дмитрия Мария, примчавшаяся в Петроград из Пскова, где она служила в военном госпитале. Первым делом она отправилась в Москву к тете.
Тетя Элла, как оказалось, знала о планах заговорщиков. Прежде, чем решиться на участие в заговоре, Дмитрий посетил тетю и обсудил с ней ситуацию - личность Распутина, душевное состояние императрицы и некие иные, бескровные возможности «для разрешения ситуации». Но разговор с Эллой убедил его, что никаких иных путей нет…
После убийства Распутина Елизавета Федоровна послала Феликсу и Дмитрию ободряющие телеграммы. Более того, она даже написала от своего имени письмо императору в защиту молодых заговорщиков (правда, полагая, что главный обвиняемый по делу - Феликс, она вступилась прежде всего за него, а не за Дмитрия, который был ей как сын): «Когда я вернулась сюда, я узнала, что Феликс убил его… Он, который не желал быть военным, чтобы не пролить чьей-то крови… Я представила, что он должен был пережить, прежде, чем решиться на это, представила, как движимый любовью к Отечеству, он решился спасти Государя и страну от того, от кого страдали все… Это преступление может считаться актом патриотизма».
Эти факты были доведены до сведения императрицы, Эллу обвинили в соучастии и окончательно удалили от двора.
Дмитрий с тетей Эллой
Продолжение следует...
Ч. 21 http://eho-2013.livejournal.com/549237.html
ч.22 http://eho-2013.livejournal.com/556623.html
Ч. 23 http://eho-2013.livejournal.com/567266.html
Ч. 24 http://eho-2013.livejournal.com/580916.html
Ч. 25 http://eho-2013.livejournal.com/587453.html
Ч.26 http://eho-2013.livejournal.com/595838.html
Отношения Эллы и Аликс становились все прохладнее. Елизавета Федоровна все реже бывала в Петрограде, хотя не могла не волноваться и за сестру, и за ее семью, и за всю страну, отдававшую силы фронту...
Григорий Распутин
Никто из родственников не знал тогда, какие письма отправляла Александра Федоровна мужу в Ставку в роковом 1916 году, когда Россия, как старый корабль, не справлявшийся с бурей, уже трещала по всем швам:
«Еще раз вспомни, что для тебя, для твоего царствования и Бэби и для нас тебе необходима прозорливость, молитвы и советы нашего Друга. (...) Ах, милый, я так горячо молю Бога, чтоб он просветил тебя, что в Нем наше спасение; не будь его здесь, не знаю, что было бы с нами. Он - спасет нас своими молитвами, мудрыми советами. Он - наша опора и помощь».
«Мой ненаглядный! Григорий убедительно просит назначить на пост (министра внутренних дел. - Е.Х.) Протопопова. Ты знаешь его, и он произвел на тебя хорошее впечатление. Он член Думы, а потому будет знать, как себя с ними держать... Уже по крайней мере 4 года, как он знает нашего Друга. И любит Его - это многое говорит в пользу этого человека».
Но больше никто не находил, что «любовь» Протопопова к Распутину говорит «в пользу этого человека».
- Мы не хотим говорить с вами, с человеком, получившим назначение через Распутина, - кричали в лицо Протопопову лидеры парламентских фракций на думском совещании.
- Я - личный кандидат государя, которого я теперь ближе узнал и полюбил, - горячо оправдывался Протопопов. - У вас у всех есть титулы, хорошее состояние, связи, а я начал свою карьеру скромным студентом и давал уроки по пятьдесят копеек, я не имею ничего, кроме личной поддержки государя...
Но трогательные напоминания о голодной юности не расположили столпов общества к ставленнику Распутина. Совсем недавно Протопопов пользовался уважением, был избран депутатом Думы, предводителем дворянства Симбирской губернии, председателем Совета представителей металлургической промышленности, а теперь, по мнению большинства, он не заслуживал ничего, кроме полного бойкота. О Протопопове поползли самые невероятные слухи - от «разжижения мозга», которым новый министр якобы страдает на почве давнего сифилиса, и врожденной шизофрении до попыток в обход государя установить сепаратный мир с Германией... Многие в это верили.
Российское общество объединялось в ненависти к Распутину, к попавшей в полную психологическую зависимость от него царице, к царю, метавшемуся между любовью к жене и исполнением своего монаршего долга, и оттого казавшегося многим безвольным и не способным навести порядок даже в собственном доме, не говоря уж об империи.
Лидер Конституционно-демократической партии Павел Николаевич Милюков к 1916 году полностью сосредоточился на антиправительственной борьбе. Милюков претендовал на лидерство не только в кадетской партии и Думе, но и в государстве. Ему казалось, что еще одно усилие, один вздох - и власть сама падет к его ногам. Каждый политик видел спасителем отечества себя, безответственно полагая, что задача ему вполне по плечам.
Думская сессия, начавшая работу 1 ноября 1916 года, показала эти настроения либералов со всей очевидностью.
Тон задал адвокат А.Ф. Керенский, член фракции трудовиков, открывший прения. Как юрист он сумел построить свою антиправительственную речь вполне эффектно, хотя никаких доказательств предъявленным обвинениям не было, звучали лишь гневные филиппики, хорошо «разогревшие» аудиторию: «Все жертвы и попытки спасти страну бесплодны, пока власть находится в руках безответственных лиц, ставящих свои личные интересы, ставящих свои традиционные симпатии выше интересов и прав нации».
И парламентарии, и забитая приглашенной публикой и репортерами галерка прекрасно понимали, кого Александр Федорович имеет в виду, и встречали его слова овацией.
«Связав великий народ по рукам и ногам, заткнув ему рот и завязав ему глаза, они бросили его под ноги сильного врага, а сами, закрывшись аппаратом военных положений, цензур, ссылок и других преследований, предпочитают в то же время исподтишка, как наемные убийцы, наносить удары. Где они - эти люди в правительстве (Керенский указал на присутствующих на заседании членов правительства и премьер-министра), подозреваемые, братоубийцы и трусы...»
Если бы кто-нибудь в тот миг сумел заглянуть в будущее, он бы поразился, какую безответственность и некомпетентность проявит этот «рыцарь политики», ненадолго оказавшись у кормила власти… Известный писатель Аркадий Аверченко, знававший Керенского в период эмиграции, называл его «человеком, который так тщательно, заботливо и аккуратно погубил одну шестую часть суши». Но бичевать других Керенский всегда умел хорошо…
Инициативу Керенского перехватил Милюков, дождавшийся своего звездного часа. Его выступление также было хорошо спланированной акцией. Потрясая какой-то газетой и ссылаясь на якобы помещенную в ней статью, он обвинил премьер-министра и других членов кабинета в воровстве и предательстве. Все военные поражения и экономические трудности Милюков приписал целенаправленной методичной разрушительной работе «врагов отечества», окопавшихся на министерских постах и выше. «Из края в край расползаются темные слухи о предательстве и измене. Слухи эти забираются высоко и никого не щадят... Имя императрицы все чаще повторяется вместе с именами окружающих ее авантюристов... Что это - глупость или измена?» - вопрошал он с думской трибуны. «Измена! Измена!» - кричала в ответ разгоряченная аудитория.
Между тем, лидер «Прогрессивного блока» откровенно клеветал. Никаких сведений об «измене» кабинета министров у него не было, а действовать так Милюкова заставила исключительно политическая целесообразность. Впоследствии, работая в эмиграции над своими мемуарами, он попытался многословно и невнятно объяснить, что толкнуло его на столь неоднозначный поступок: «Я говорил о слухах об «измене», неудержимо распространяющихся в стране, о действиях правительства, возбуждающих общественное негодование, причем в каждом случае предоставлял слушателям решить, «глупость» это «или измена». Аудитория решительно поддержала своим одобрением второе толкование - даже там, где сам я не был в нем вполне уверен. Эти места в моей речи особенно запомнились и широко распространились не только в русской, но и в иностранной печати».
Получается, что и сам Милюков был не вполне уверен в собственных обвинениях, он всего лишь эффектно подал слухи и сплетни, но ведь аудитория его поддержала... Выступление в Думе наделало столько шума! Ради этого стоило постараться!
Американский исследователь Ричард Пайпс, анализируя события российской истории, заметил: «Когда читаешь безответственные речи, которые произносили депутаты в Думе, пользуясь правом личной неприкосновенности, в 1915 и 1916 гг., то есть в самый разгар войны, удивляешься разве тому, как России удалось продержаться столько, сколько она продержалась. Мне кажется, что неизбывная враждебность между правительством и политической оппозицией была первой из непосредственных причин крушения всего режима. Правительство, загнанное в угол, шло на одну уступку за другой, но этого оказывалось мало, потому что либералы и радикалы уже точили ножи, намереваясь окончательно добить его».
Зато в одурманенном разуме царицы все преломлялось самым странным и диким образом.
Александра Федоровна - мужу: «Как бы я хотела, чтоб ты приехал хотя бы только на два дня, чтобы получить благословение нашего Друга. Это придало бы тебе сил... Я знаю, что ты храбр, терпелив, но все же ты человек, а Его прикосновение к твоей груди очень бы утешило твои горести и даровало бы тебе новую мудрость и энергию свыше. Это не пустые слова, а мое глубочайшее убеждение... Я знаю и верю в успокоение, которое наш Друг способен дать»...
Монархия в России доживала последние дни, и это грозило бедой всем Романовым, и не только Романовым, а Александра Федоровна, замкнувшись в своем мирке, не в силах была реально оценить ситуацию и тревожилась лишь о том, чтобы «враги престола» не смели обижать ее драгоценного Друга. Мотивов ее действий никто не мог понять - Александра все дальше уходила за грань иррационального.
«С ужасом я не раз думал, не находится ли императрица в заговоре с Вильгельмом», - признавался уже после революционных событий 1917 года великий князь Кирилл Владимирович, который так и не сумел объяснить того, что происходило, даже самому себе.
К концу 1916 года Александра Федоровна полностью оказалась под влиянием Григория Распутина, попав в сильнейшую психологическую зависимость от «старца» и потеряв способность адекватно оценивать происходящее. Она не предпринимала ни одного шага без совета с «Другом». Он заслонил для нее все и всех. И никакой возможности заставить ее вернуться в реальный мир не было. Враги Распутина становились личными врагами императрицы. Неприятные разговоры о нем она резко прерывала, письма о его безобразиях рассматривала как гнусные доносы и рвала не читая... От прежних друзей и даже близких родственников, не разделявших ее преклонения перед Другом, она без сожалений отдалилась. В одном из писем мужу она даже уподобила Распутина гонимому людьми Христу…
Великая княгиня Елизавета Федоровна сделала еще одну, последнюю, попытку спасти сестру от пагубного влияния «святого старца». В конце 1916 года она в очередной раз отправилась в Петроград, чтобы откровенно поговорить с Александрой о положении дел. Разговор был тяжелым и неприятным. Когда все аргументы были исчерпаны, Елизавета произнесла пророческую фразу:
- Помни о судьбе Людовика ХVI!
И указала на украшавший покои императрицы портрет казненной королевы Марии Антуанетты (бестактный дар французского правительства русской императрице)…
Юсуповы, давние друзья, ожидали Елизавету Федоровну после визита к царице. «Сидели как на иголках, гадали, чем кончится, - рассказывал Феликс Юсупов. - Пришла она к нам дрожащая, в слезах. «Сестра выгнала меня как собаку! - воскликнула она. - Бедный Ники, бедная Россия!» На следующее утро она получила короткую записку императрицы с просьбой покинуть столицу. Больше сестрам уже не суждено было встретиться...
Надежды открыть императорскому семейству глаза почти не осталось. И тогда два молодых и довольно легкомысленных человека - Феликс Юсупов и Дмитрий Романов, - решили взять судьбу монархии в свои руки, ценой крови избавив трон и Россию от мрачной фигуры Распутина.
Дмитрий у своего автомобиля, на котором будет вывезен труп Распутина
В вопросе избавления близких людей и всей страны от влияния зловещего «старца» Феликс и Дмитрий оказались единодушны - если не удается достучаться до одурманенного разума императрицы, Распутина следует устранить физически. «Не сговариваясь еще, каждый в одиночку, пришли мы к единому заключению: Распутина необходимо убрать, пусть даже ценой убийства», - рассказывал Юсупов.
Феликс Юсупов с женой и дочерью
За день до того, как заговорщики приступили к выполнению своего плана, французский посол Палеолог записал: «Графиня Р., проведшая три дня в Москве, где она заказывала себе платья у известной портнихи Ламановой, подтверждает то, что мне недавно сообщали о раздражении москвичей против царской фамилии:
- Я ежедневно обедала, - говорит она, - в различных кругах. Повсюду сплошной крик возмущения. Если бы царь показался в настоящее время на Красной площади, его встретили бы свистом. А царицу разорвали бы на куски. Великая княгиня Елизавета Федоровна такая добрая, сострадательная, чистая, не решается больше выходить из своего монастыря. Рабочие обвиняют ее в том, что она морит народ голодом… Во всех классах общества чувствуется дыхание революции».
Ощущая это горячее дыхание, «спасители династии» торопились с подготовкой убийства «старца Григория». Если этот страшный человек исчезнет, все еще наладится, все вернется на круги своя…
Увы, «красивого элегантного преступления», которое планировал Феликс, не получилось. Заговорщикам пришлось столкнуться с кровью, ужасом и со всеми мучениями верующего человека, решившегося преступить заповедь «Не убий».
Реконструкция сцены убийства Распутина
Никакой особой секретности соблюсти заговорщикам не удалось. Царица, написавшая на следующий день «по горячим следам» о несчастье мужу, оказалась с большой долей достоверности осведомлена об обстоятельствах убийства.
Дмитрий и Феликс оказались под стражей, правда не в тюрьме, а в доме великого князя (все-таки оба заговорщика имели отношение к императорской фамилии и пользовались некоторыми привилегиями), но глава военной канцелярии генерал Максимович организовал надежную охрану и отобрал у арестованных оружие. Снаружи дворец охраняли жандармы в штатском, внутри у каждой двери стояли часовые, свидания арестантам дозволялись только с самыми близкими людьми. Но при этом возле дворца и даже в вестибюле постоянно толпились люди, выражавшие арестованным свое восхищение, что еще более раздражало Царское Село, где оплакивали Распутина. Императрица настаивала на военном трибунале и, потенциально, на смертном приговоре для заговорщиков. Особый гнев вызывал у нее Дмитрий - она обвиняла своего родственника не только в черной неблагодарности по отношению к императорскому семейству, но и в государственной измене...
Петербургский дворец Сергея Александровича, подаренный Эллой Дмитрию. Здесь заговорщики находились под домашним арестом.
Родственники заговорщиков составили петицию к императору, умоляя о помиловании. Самое активное участие в переговорах и сборе подписей под петицией принимала сестра Дмитрия Мария, примчавшаяся в Петроград из Пскова, где она служила в военном госпитале. Первым делом она отправилась в Москву к тете.
Тетя Элла, как оказалось, знала о планах заговорщиков. Прежде, чем решиться на участие в заговоре, Дмитрий посетил тетю и обсудил с ней ситуацию - личность Распутина, душевное состояние императрицы и некие иные, бескровные возможности «для разрешения ситуации». Но разговор с Эллой убедил его, что никаких иных путей нет…
После убийства Распутина Елизавета Федоровна послала Феликсу и Дмитрию ободряющие телеграммы. Более того, она даже написала от своего имени письмо императору в защиту молодых заговорщиков (правда, полагая, что главный обвиняемый по делу - Феликс, она вступилась прежде всего за него, а не за Дмитрия, который был ей как сын): «Когда я вернулась сюда, я узнала, что Феликс убил его… Он, который не желал быть военным, чтобы не пролить чьей-то крови… Я представила, что он должен был пережить, прежде, чем решиться на это, представила, как движимый любовью к Отечеству, он решился спасти Государя и страну от того, от кого страдали все… Это преступление может считаться актом патриотизма».
Эти факты были доведены до сведения императрицы, Эллу обвинили в соучастии и окончательно удалили от двора.
Дмитрий с тетей Эллой
Продолжение следует...