Матушка Елизавета. Великая княгиня Елизавета Федоровна. Часть 26
Продолжение. Предыдущие части:Ч. 20 http://eho-2013.livejournal.com/542549.html
Ч. 21 http://eho-2013.livejournal.com/549237.html
ч.22 http://eho-2013.livejournal.com/556623.html
Ч. 23 http://eho-2013.livejournal.com/567266.html
Ч. 24 http://eho-2013.livejournal.com/580916.html
Ч. 25 http://eho-2013.livejournal.com/587453.html
В Марфо-Мариинской обители
В 1915 году в обществе все шире распространялось недовольство действиями императрицы. Люди не могли понять ее привязанности к Распутину, ведь болезнь Алексея Александра Федоровна старалась тщательно скрывать от чужих глаз. В результате все непонятное сочли достойным презрения. Отчасти это распростронилось и на Елизавету Федоровну, ведь они с императрицей были родными сестрами... Морис Палеолог. посол Франции в России, принимавший более чем активное участие в общественной жизни Российской империи, вспоминал о разговоре, состоявшемся в августе 1915 года:
«Очень деятельный и даже несколько экзальтированный вождь «прогрессивных националистов» Брянчанинов, зять князя Горчакова и бывший гвардейский офицер, просил меня вчера принять его для долгой и конфиденциальной беседы.
Я принял его сегодня, днем и, как ни привык к его обычному пессимизму, но на этот раз был поражен тем суровым, сосредоточенным и скорбным выражением, которое читал на его лице.
- Никогда, - сказал он, я не был в такой тревоге. Россия в смертельной опасности, ни в какой момент своей истории она не была так близка к гибели. Немецкий яд, который она носит в своем теле вот уже два столетия, грозит убить ее. Она может быть спасена только ценой национальной революции.
- Революция во время войны?.. Вы понимаете, о чем говорите?!
- Конечно, я говорю обдуманно. Революция - такая, какую я предвижу, какой желаю, - будет внезапным освобождением всех сил народа, великим пробуждением славянской энергии. После нескольких дней неизбежных смут, положим даже месяца беспорядка и паралича, Россия встанет с таким величием, какого вы у нас не подозреваете. Вы увидите тогда, сколько духовных сил таится в русском народе. В нем заключены неисчислимые запасы мужества, энтузиазма, великодушия. Это величайший очаг идеализма, какой только есть на свете.
- Не сомневаюсь в этом. Но русский народ носит в себе страшные задатки социального разложения и распада… Вы утверждаете, что революция вызвала бы, самое большее месяц беспорядков и бездействия. Как вы можете это знать? Один из ваших соотечественников, один из самых умных и самых проницательных, каких я только знаю, передавал мне недавно тот ужас, который ему внушает угроза революции; «У нас, - говорил он, - революция может быть только разрушительной и опустошающей. Если Бог нас от нее не избавит, она будет так же ужасна, как и бесконечна. Десять лет анархии…» (…) Вы понимаете, что после такого прогноза я недоверчиво смотрю на вашу идею национальной революции.
Он тем не менее продолжает настаивать на восхвалении тех чудодейственных явлений возрождения, которые ждет от всенародного восстания.
- По самому верху, по голове, вот куда нужно было бы ударить прежде всего. Государь мог бы быть оставлен на престоле: если ему и не достает воли, он в глубине души достаточно патриотичен. Но государыню и ее сестру, великую княгиню Елизавету Федоровну, нужно заточить в один из монастырей Приуралья, так, как сделали бы при наших древних, великих царях. Затем - весь Потсдамский двор, вся клика прибалтийских баронов, вся камарилья Вырубовой и Распутина - все они должны быть сосланы в отделенные места Сибири».
И подобная взрывоопасная смесь взаимоисключающих экстремистских идей открыто проповедуется в воюющей стране! Всего через четыре дня после этого разговора император решится встать во главе армии в качестве Верховного главнокомандующего, опираясь на офицеров, подобных Брянчанинову…
Отступление 1915 года продолжалось до середины сентября, только в те первые недели, пока император, вступивший в должность Верховного главнокомандующего, принимал дела. А потом… Было ли это стечением обстоятельств, или результатом деятельности лично Николая Александровича на новом посту, но через три недели после вступления государя на высокий пост положение на фронте стабилизировалось. Однако императрицу Александру Федоровну продолжали презирать и даже обвиняли в шпионаже в пользу Германии. Великий князь Александр Михайлович понимал, что «распутинская история» дает повод для интриг и самой циничной клеветы, что это главный козырь в спекуляциях политиков, но не желал проблем для себя лично, неизбежных для каждого активного «антираспутинца». Он писал: «Наши попытки найти источники этих нелепых обвинений (в шпионаже - Е.Х.) приводили нас к Государственной Думе. Когда же думских распространителей этих клевет пробовали пристыдить, они валили все на Распутина. «Если императрица такая убежденная патриотка, как может она терпеть присутствие этого пьяного мужика, которого можно открыто видеть в обществе немецких шпионов и германофилов?» Этот аргумент был неотразим, и мы долго ломали голову над тем, как убедить царя отдать распоряжение о высылке Распутина из столицы.
- Вы же шурин и лучший друг государя, - говорили очень многие, посещая меня на фронте. - Отчего вы не переговорите об этом с его величеством?
Отчего я не говорил с государем? Я боролся с Ники из-за Распутина еще задолго до войны. Я знал, что если бы я снова попробовал говорить с государем на эту тему, он внимательно выслушает меня и скажет: «Спасибо, Сандро, я очень ценю твои советы». Затем государь меня обнимет, и ровно ничего не произойдет. Пока государыня была уверена, что присутствие Распутина исцеляло наследника от болезни, я не мог иметь на государя ни малейшего влияния. Я был абсолютно бессилен чем-нибудь помочь и с отчаянием это сознавал».
Александра Федоровна с детьми и Григорием Распутиным
Но находились и такие, кто не желал молчать. Зинаида Юсупова, преданный царской семье человек, одной из первых решилась на откровенный разговор с царицей в безумной надежде открыть Александре Федоровне глаза - и была надолго удалена от придворной жизни, впав в немилость.
Архимандрит Феофан, некогда представивший «старца Григория» ко двору, проклинал себя за неосмотрительность и открыто выступил против Распутина. И был сослан в Тавриду. Та же участь постигла епископа Гермогена - встав против «Друга» императрицы, он потерял епископский сан и был сослан.
Александра Федоровна с сыном
Елизавета Федоровна конечно не могла быть в стороне - несколько раз она оставляла все дела в Марфо-Мариинской обители и приезжала в столицу к Александре Федоровне, надеясь достучаться до ее разума и сердца. Бывая в Царском Селе, Елизавета пыталась рассказать Александре, запершейся от людей в дворцовых покоях, о том, что творится в стране. Александра раздражалась на сестру. Зачем Элла говорит ей такие неприятные вещи? Она ведь знает, как плохо у Аликс с нервами, и только добавляет страданий. А главное - она не любит и не уважает Друга, значит, и сама находится во власти заблуждений. И еще пытается при этом кого-то учить…
Елизавета старалась не произносить лишний раз имя Распутина вслух, словно могла приманить этим «нечистого», но и молчать о его делах не могла.
- Он торгует троном, - говорила Элла сестре. - Он губит вас, он погубит нас всех.
- Ты, - закричала в ответ Александра, - ты просто завидуешь Григорию Ефимовичу!
Елизавета ничего не ответила, молча перекрестила сестру и ушла.
- Аликс обезумела, если смогла выговорить такое, - рассказывала она Владимиру Джунковскому, еще не отстраненному в тот момент со своего поста. - Впрочем, она обезумела раньше, когда вышивала для него рубашки…
Джунковский взялся своей властью удалить Распутина из Петербурга, «разорвать фальшивую банкноту», как он выразился. Но, увы, Распутин оказался сильнее.
Через несколько месяцев Елизавета Федоровна приехала в Царское Село на день рождения племянника Алексея. На следующий день после праздника в гостиной Александры Федоровны за чаем собрался узкий круг самых близких родственников. Никаких визитов и аудиенций на этот час не планировалось. И вдруг, неожиданно для всех, явился Распутин. Дежурный офицер только приблизился к дверям, чтобы доложить о нем, когда «Друг», не дожидаясь ничьих разрешений, по-хозяйски прошел к столу и осенил всех крестным знамением. Подойдя к императрице, Распутин троекратно облобызался с ней, потом поцеловал императора. Елизавета Федоровна сидела за столом рядом с Николаем Александровичем, и Распутин повернулся к ней.
- А, сестрица! - заявил он развязным тоном. - Хоть и «ваше высочество», а мы теперь ровня. Или думаешь, ты к Богу-то поближе? Все земные долги норовишь раздать, чтоб налегке, значит, туда…
Елизавета встала и молча вышла. Ни Александра, ни Николай не сделали попыток остановить ее, и не послали за ней до самого отъезда. В Москве, разговаривая с графиней Олсуфьевой, Елизавета Федоровна призналась:
- Это чудовище пыталось говорить со мной. Не прощу себе, что не ответила. Теперь могут подумать, что он задел меня.
Александра Федоровна с дочерьми
А те немногие из ближайшего окружения Александры Федоровны, кто искренне боготворил Распутина, пытались представить дело так, будто Елизавета задолго до того сама испортила отношения с сестрой-императрицей, и все из-за собственной глупости, бестактности и завистливости (вот уж эти черты отнюдь не были присущи великой княгине, во всяком случае по уверениям большинства людей, словам которых можно доверять), а Григорий Ефимович, божий человек, тут вовсе и ни при чем. Вот как, к примеру, Анна Вырубова, фрейлина и подруга императрицы и верная обожательница Распутина, пыталась представить истоки конфликта двух сестер:
«Елизавета Федоровна была весьма привязана к детям Александры Федоровны и Николая. Приезжая в Царское, она первым делом спрашивала о здоровье девочек (Алексей тогда еще не родился). И всякий раз начинала поучать Александру Федоровну, как лучше бы воспитывать и одевать наследниц. Как-то она заметила, что пуговицы на платьице Ольги слишком велики, что это дурной вкус и следует переменить. В другой раз она выговаривала Александре Федоровне за излишнюю, по ее мнению, упитанность Татьяны (речь скорее всего шла о Марии, Вырубова описалась. - Е.Х.). Александра Федоровна обиделась на бестактность сестры. С императрицей сделалась истерика: «Все я делаю не так. Пуговицы костяные, а нужны перламутровые, ленты сиреневые, а нужно бы серые… Как это мелко, такие уколы слишком тяжело терпеть. Ведь все придирки, придирки».
После отъезда Елизаветы Федоровны императрица посетовала, что совсем не находит общего языка с Елизаветой Федоровной. И что виной всему бездетность старшей сестры. Я успокаивала Александру Федоровну как могла. Ни для кого ни секрет, что между ними давно не было прежней, еще дармштадской близости. (…) По доброте своей она, видимо, полагала, что никто вокруг не видит, как чужды они друг другу. И как завидует Елизавета Федоровна ее положению - положению императрицы и матери».
Александра Федоровна и Анна Вырубова
Если Вырубова не преувеличивает, и такой разговор и вправду состоялся, то он не делает чести прежде всего Александре Федоровне. Надо обладать ее характером, что бы устроить истерику из сущего пустяка - всего лишь потому, что старшая сестра, обладающая безупречным вкусом, дала совет по поводу цвета ленточки в косичке у ребенка. Если для Аликс это - уколы, которые слишком тяжело терпеть, то для большинства других женщин - обычная болтовня на житейские темы: пуговички, ленточки, детская полнота... Элла не считала, что Аликс и ее дети пребывают в касте неприкасаемых, и полагала, что вправе дать сестре добрый совет. Ведь не даром писала она когда-то бабушке, королеве Виктории: «Аликс была мне всегда больше дочерью, чем сестрой».
Публикации в прессе, посвященные Распутину
Александра Федоровна казалась все более странной даже тем людям, кто близко знал и любил ее. Мария Павловна долго ломала голову над странностями в поведении супруги царственного кузена, пытаясь объяснить их наиболее достойным образом. «Такое поведение - характерное для императрицы в то время - стало следствием ее почти фанатичной одержимости семьей, не оставлявшей в ее душе места для любви и сострадания к другим, - говорила Мария Павловна годы спустя. - Задолго до войны она отгородилась от внешнего мира, а после рождения наследника престола всю себя посвятила заботам о нем. (...) Глядя на тяжелобольного сына, несчастная мать все больше замыкалась в себе, и - думаю, можно так сказать - ее психика вышла из равновесия».
С проявлениями «вышедшей из равновесия психики» императрицы молодой великой княгине не раз доводилось сталкиваться напрямую. «...Должна признать, что она с необычайной ревностью относилась к другим женщинам царской семьи, которые проявляли инициативу или независимость"...
Продолжение следует.
Ч. 21 http://eho-2013.livejournal.com/549237.html
ч.22 http://eho-2013.livejournal.com/556623.html
Ч. 23 http://eho-2013.livejournal.com/567266.html
Ч. 24 http://eho-2013.livejournal.com/580916.html
Ч. 25 http://eho-2013.livejournal.com/587453.html
В Марфо-Мариинской обители
В 1915 году в обществе все шире распространялось недовольство действиями императрицы. Люди не могли понять ее привязанности к Распутину, ведь болезнь Алексея Александра Федоровна старалась тщательно скрывать от чужих глаз. В результате все непонятное сочли достойным презрения. Отчасти это распростронилось и на Елизавету Федоровну, ведь они с императрицей были родными сестрами... Морис Палеолог. посол Франции в России, принимавший более чем активное участие в общественной жизни Российской империи, вспоминал о разговоре, состоявшемся в августе 1915 года:
«Очень деятельный и даже несколько экзальтированный вождь «прогрессивных националистов» Брянчанинов, зять князя Горчакова и бывший гвардейский офицер, просил меня вчера принять его для долгой и конфиденциальной беседы.
Я принял его сегодня, днем и, как ни привык к его обычному пессимизму, но на этот раз был поражен тем суровым, сосредоточенным и скорбным выражением, которое читал на его лице.
- Никогда, - сказал он, я не был в такой тревоге. Россия в смертельной опасности, ни в какой момент своей истории она не была так близка к гибели. Немецкий яд, который она носит в своем теле вот уже два столетия, грозит убить ее. Она может быть спасена только ценой национальной революции.
- Революция во время войны?.. Вы понимаете, о чем говорите?!
- Конечно, я говорю обдуманно. Революция - такая, какую я предвижу, какой желаю, - будет внезапным освобождением всех сил народа, великим пробуждением славянской энергии. После нескольких дней неизбежных смут, положим даже месяца беспорядка и паралича, Россия встанет с таким величием, какого вы у нас не подозреваете. Вы увидите тогда, сколько духовных сил таится в русском народе. В нем заключены неисчислимые запасы мужества, энтузиазма, великодушия. Это величайший очаг идеализма, какой только есть на свете.
- Не сомневаюсь в этом. Но русский народ носит в себе страшные задатки социального разложения и распада… Вы утверждаете, что революция вызвала бы, самое большее месяц беспорядков и бездействия. Как вы можете это знать? Один из ваших соотечественников, один из самых умных и самых проницательных, каких я только знаю, передавал мне недавно тот ужас, который ему внушает угроза революции; «У нас, - говорил он, - революция может быть только разрушительной и опустошающей. Если Бог нас от нее не избавит, она будет так же ужасна, как и бесконечна. Десять лет анархии…» (…) Вы понимаете, что после такого прогноза я недоверчиво смотрю на вашу идею национальной революции.
Он тем не менее продолжает настаивать на восхвалении тех чудодейственных явлений возрождения, которые ждет от всенародного восстания.
- По самому верху, по голове, вот куда нужно было бы ударить прежде всего. Государь мог бы быть оставлен на престоле: если ему и не достает воли, он в глубине души достаточно патриотичен. Но государыню и ее сестру, великую княгиню Елизавету Федоровну, нужно заточить в один из монастырей Приуралья, так, как сделали бы при наших древних, великих царях. Затем - весь Потсдамский двор, вся клика прибалтийских баронов, вся камарилья Вырубовой и Распутина - все они должны быть сосланы в отделенные места Сибири».
И подобная взрывоопасная смесь взаимоисключающих экстремистских идей открыто проповедуется в воюющей стране! Всего через четыре дня после этого разговора император решится встать во главе армии в качестве Верховного главнокомандующего, опираясь на офицеров, подобных Брянчанинову…
Отступление 1915 года продолжалось до середины сентября, только в те первые недели, пока император, вступивший в должность Верховного главнокомандующего, принимал дела. А потом… Было ли это стечением обстоятельств, или результатом деятельности лично Николая Александровича на новом посту, но через три недели после вступления государя на высокий пост положение на фронте стабилизировалось. Однако императрицу Александру Федоровну продолжали презирать и даже обвиняли в шпионаже в пользу Германии. Великий князь Александр Михайлович понимал, что «распутинская история» дает повод для интриг и самой циничной клеветы, что это главный козырь в спекуляциях политиков, но не желал проблем для себя лично, неизбежных для каждого активного «антираспутинца». Он писал: «Наши попытки найти источники этих нелепых обвинений (в шпионаже - Е.Х.) приводили нас к Государственной Думе. Когда же думских распространителей этих клевет пробовали пристыдить, они валили все на Распутина. «Если императрица такая убежденная патриотка, как может она терпеть присутствие этого пьяного мужика, которого можно открыто видеть в обществе немецких шпионов и германофилов?» Этот аргумент был неотразим, и мы долго ломали голову над тем, как убедить царя отдать распоряжение о высылке Распутина из столицы.
- Вы же шурин и лучший друг государя, - говорили очень многие, посещая меня на фронте. - Отчего вы не переговорите об этом с его величеством?
Отчего я не говорил с государем? Я боролся с Ники из-за Распутина еще задолго до войны. Я знал, что если бы я снова попробовал говорить с государем на эту тему, он внимательно выслушает меня и скажет: «Спасибо, Сандро, я очень ценю твои советы». Затем государь меня обнимет, и ровно ничего не произойдет. Пока государыня была уверена, что присутствие Распутина исцеляло наследника от болезни, я не мог иметь на государя ни малейшего влияния. Я был абсолютно бессилен чем-нибудь помочь и с отчаянием это сознавал».
Александра Федоровна с детьми и Григорием Распутиным
Но находились и такие, кто не желал молчать. Зинаида Юсупова, преданный царской семье человек, одной из первых решилась на откровенный разговор с царицей в безумной надежде открыть Александре Федоровне глаза - и была надолго удалена от придворной жизни, впав в немилость.
Архимандрит Феофан, некогда представивший «старца Григория» ко двору, проклинал себя за неосмотрительность и открыто выступил против Распутина. И был сослан в Тавриду. Та же участь постигла епископа Гермогена - встав против «Друга» императрицы, он потерял епископский сан и был сослан.
Александра Федоровна с сыном
Елизавета Федоровна конечно не могла быть в стороне - несколько раз она оставляла все дела в Марфо-Мариинской обители и приезжала в столицу к Александре Федоровне, надеясь достучаться до ее разума и сердца. Бывая в Царском Селе, Елизавета пыталась рассказать Александре, запершейся от людей в дворцовых покоях, о том, что творится в стране. Александра раздражалась на сестру. Зачем Элла говорит ей такие неприятные вещи? Она ведь знает, как плохо у Аликс с нервами, и только добавляет страданий. А главное - она не любит и не уважает Друга, значит, и сама находится во власти заблуждений. И еще пытается при этом кого-то учить…
Елизавета старалась не произносить лишний раз имя Распутина вслух, словно могла приманить этим «нечистого», но и молчать о его делах не могла.
- Он торгует троном, - говорила Элла сестре. - Он губит вас, он погубит нас всех.
- Ты, - закричала в ответ Александра, - ты просто завидуешь Григорию Ефимовичу!
Елизавета ничего не ответила, молча перекрестила сестру и ушла.
- Аликс обезумела, если смогла выговорить такое, - рассказывала она Владимиру Джунковскому, еще не отстраненному в тот момент со своего поста. - Впрочем, она обезумела раньше, когда вышивала для него рубашки…
Джунковский взялся своей властью удалить Распутина из Петербурга, «разорвать фальшивую банкноту», как он выразился. Но, увы, Распутин оказался сильнее.
Через несколько месяцев Елизавета Федоровна приехала в Царское Село на день рождения племянника Алексея. На следующий день после праздника в гостиной Александры Федоровны за чаем собрался узкий круг самых близких родственников. Никаких визитов и аудиенций на этот час не планировалось. И вдруг, неожиданно для всех, явился Распутин. Дежурный офицер только приблизился к дверям, чтобы доложить о нем, когда «Друг», не дожидаясь ничьих разрешений, по-хозяйски прошел к столу и осенил всех крестным знамением. Подойдя к императрице, Распутин троекратно облобызался с ней, потом поцеловал императора. Елизавета Федоровна сидела за столом рядом с Николаем Александровичем, и Распутин повернулся к ней.
- А, сестрица! - заявил он развязным тоном. - Хоть и «ваше высочество», а мы теперь ровня. Или думаешь, ты к Богу-то поближе? Все земные долги норовишь раздать, чтоб налегке, значит, туда…
Елизавета встала и молча вышла. Ни Александра, ни Николай не сделали попыток остановить ее, и не послали за ней до самого отъезда. В Москве, разговаривая с графиней Олсуфьевой, Елизавета Федоровна призналась:
- Это чудовище пыталось говорить со мной. Не прощу себе, что не ответила. Теперь могут подумать, что он задел меня.
Александра Федоровна с дочерьми
А те немногие из ближайшего окружения Александры Федоровны, кто искренне боготворил Распутина, пытались представить дело так, будто Елизавета задолго до того сама испортила отношения с сестрой-императрицей, и все из-за собственной глупости, бестактности и завистливости (вот уж эти черты отнюдь не были присущи великой княгине, во всяком случае по уверениям большинства людей, словам которых можно доверять), а Григорий Ефимович, божий человек, тут вовсе и ни при чем. Вот как, к примеру, Анна Вырубова, фрейлина и подруга императрицы и верная обожательница Распутина, пыталась представить истоки конфликта двух сестер:
«Елизавета Федоровна была весьма привязана к детям Александры Федоровны и Николая. Приезжая в Царское, она первым делом спрашивала о здоровье девочек (Алексей тогда еще не родился). И всякий раз начинала поучать Александру Федоровну, как лучше бы воспитывать и одевать наследниц. Как-то она заметила, что пуговицы на платьице Ольги слишком велики, что это дурной вкус и следует переменить. В другой раз она выговаривала Александре Федоровне за излишнюю, по ее мнению, упитанность Татьяны (речь скорее всего шла о Марии, Вырубова описалась. - Е.Х.). Александра Федоровна обиделась на бестактность сестры. С императрицей сделалась истерика: «Все я делаю не так. Пуговицы костяные, а нужны перламутровые, ленты сиреневые, а нужно бы серые… Как это мелко, такие уколы слишком тяжело терпеть. Ведь все придирки, придирки».
После отъезда Елизаветы Федоровны императрица посетовала, что совсем не находит общего языка с Елизаветой Федоровной. И что виной всему бездетность старшей сестры. Я успокаивала Александру Федоровну как могла. Ни для кого ни секрет, что между ними давно не было прежней, еще дармштадской близости. (…) По доброте своей она, видимо, полагала, что никто вокруг не видит, как чужды они друг другу. И как завидует Елизавета Федоровна ее положению - положению императрицы и матери».
Александра Федоровна и Анна Вырубова
Если Вырубова не преувеличивает, и такой разговор и вправду состоялся, то он не делает чести прежде всего Александре Федоровне. Надо обладать ее характером, что бы устроить истерику из сущего пустяка - всего лишь потому, что старшая сестра, обладающая безупречным вкусом, дала совет по поводу цвета ленточки в косичке у ребенка. Если для Аликс это - уколы, которые слишком тяжело терпеть, то для большинства других женщин - обычная болтовня на житейские темы: пуговички, ленточки, детская полнота... Элла не считала, что Аликс и ее дети пребывают в касте неприкасаемых, и полагала, что вправе дать сестре добрый совет. Ведь не даром писала она когда-то бабушке, королеве Виктории: «Аликс была мне всегда больше дочерью, чем сестрой».
Публикации в прессе, посвященные Распутину
Александра Федоровна казалась все более странной даже тем людям, кто близко знал и любил ее. Мария Павловна долго ломала голову над странностями в поведении супруги царственного кузена, пытаясь объяснить их наиболее достойным образом. «Такое поведение - характерное для императрицы в то время - стало следствием ее почти фанатичной одержимости семьей, не оставлявшей в ее душе места для любви и сострадания к другим, - говорила Мария Павловна годы спустя. - Задолго до войны она отгородилась от внешнего мира, а после рождения наследника престола всю себя посвятила заботам о нем. (...) Глядя на тяжелобольного сына, несчастная мать все больше замыкалась в себе, и - думаю, можно так сказать - ее психика вышла из равновесия».
С проявлениями «вышедшей из равновесия психики» императрицы молодой великой княгине не раз доводилось сталкиваться напрямую. «...Должна признать, что она с необычайной ревностью относилась к другим женщинам царской семьи, которые проявляли инициативу или независимость"...
Продолжение следует.