Революционные впечатления: 1905 и 1917
Когда речь заходит о революционных событиях, главную ценность представляют слова и оценки очевидцев.
Горький с женой Екатериной Пешковой
В 1905 году Максим Горький, находившийся в Москве во время декабрьских боев, жадно впитывал революционные впечатления: "Сейчас пришел с улицы. У Сандуновских бань, у Николаевского вокзала, на Смоленском рынке, в Кудрине - идет бой. Хороший бой! Гремят пушки...
Рабочие ведут себя изумительно! (...) Баррикады за ночь были устроены на Бронных, на Неглинном, Садовой, Смоленском, в районе Грузин - 20 баррикад! Видимо, войска не хватает, артиллерия скачет с места на место. (...) Вообще, несмотря на пушки, пулеметы... - убитых, раненых пока еще не много. Вчера было около 300, сегодня, вероятно, раза в 4 больше. Но и войска несут потери - местами большие... Публика настроена удивительно! Ей-богу - ничего подобного не ожидал! Деловито, серьезно - в деле - при стычках с конниками и постройке баррикад, весело и шутливо - в безделье. Превосходное настроение".
Баррикады 1905 года
Эти впечатления 1905 года - уличные баррикады, расстрел безоружных людей на Арбатской площади, трупы погибших, подбрасываемые по ночам на бульвары, - Горький увековечит на страницах "Жизни Клима Самгина". Но по прочтении его писем, написанных в разгар событий, в 1905 году "с натуры", поражаешься, в каком революционном экстазе пребывал писатель, если посчитал, что жертв "пока еще не много" - 300 человек накануне, в 4 раза больше (!!!) на следующий день, да еще потери в войсках, своих войсках - "местами большие"... И "публика" на баррикадах, "весело и шутливо" настроенная, в ожидании очередной перестрелки...
Но недаром говорят, что люди с годами меняются. Горький, с таким восторгом воспринимавший и баррикады, и бои, и жертвы первой революции, событиям 1917 года даст самую жесткую оценку в "Несвоевременных мыслях", и надолго покинет родину. А вернувшись, получит от нового режима золотую клетку для "великого пролетарского писателя".
Баррикады 1917 года
Восторженные строки Горького об уличных боях 1905 года, бегло записанные писателем, находившемся в состоянии революционной эйфории, часто цитировались в советских изданиях. Но о том, что думал и чувствовал Горький в 1917 году, эти издания молчали. "Все настойчивее распространяются слухи о том, что 20-го октября предстоит "выступление большевиков", - писал Горький накануне переворота. - ...Значит - снова грузовые автомобили, тесно набитые людьми с винтовками и револьверами в дрожащих от страха руках, и эти винтовки будут стрелять в стекла магазинов, в людей - куда попало! Будут стрелять только потому, что люди, вооруженные ими, захотят убить свой страх. Вспыхнут и начнут чадить, отравляя злобой, ненавистью, местью, все темные инстинкты толпы, раздраженной разрухой жизни, ложью и грязью политики - люди будут убивать друг друга, не умея уничтожать своей звериной глупости.
На улицу выползет неорганизованная толпа, плохо понимающая, чего она хочет, и, прикрываясь ею, авантюристы, воры, профессиональные убийцы начнут "творить историю русской революции".
Одним словом - повторится та кровавая, бессмысленная бойня, которую мы уже видели и которая подорвала во всей стране моральное значение революции, пошатнула ее культурный смысл". (М. Горький. "Нельзя молчать!" - "Новая жизнь", 1917, 18 (31) октября).
Улицы Москвы после октябрьских событий 1917 года
Как эти "горькие" слова отличаются от восторгов 1905 года - "великий пролетарский писатель" задумался об ужасе и грязи братоубийственной войны, об авантюристах, ворах и убийцах, прикрывающихся "народом" и его интересами, о трагической бессмысленности жертв...
"Стреляли всю ночь; милиционеры - со страха, хулиганы - для удовольствия; утром вся Москва трещала; к ружейным хлопкам присоединился гнусный звук пулеметов, неистово кричали встревоженные галки, и казалось, что кто-то рвет гнилую ткань...
Но все это еще не нарушало обычного течения жизни: шли учиться гимназистки и гимназисты, прогуливались обыватели, около магазинов стояли "хвосты", праздно любопытствующие зрители десятками собирались на углах улиц, догадываясь - где стреляют. (...) Круглые, гаденькие пульки шрапнели градом барабанят по железу крыш, падают на камни мостовой, - зрители бросаются собирать их "на память" и ползают в грязи.
В некоторых домах вблизи Кремля стены домов пробиты снарядами, и, вероятно, в этих домах погибли десятки ни в чем не повинных людей. Снаряды летали так же бессмысленно, как бессысленен был весь этот шестидневный процесс кровавой бойни и разгрома Москвы". (Максим Горький. "В Москве". - "Новая жизнь", 1917, 8 (21) ноября).
Поврежденные выстрелами артиллерии постройки Кремля
Горький с женой Екатериной Пешковой
В 1905 году Максим Горький, находившийся в Москве во время декабрьских боев, жадно впитывал революционные впечатления: "Сейчас пришел с улицы. У Сандуновских бань, у Николаевского вокзала, на Смоленском рынке, в Кудрине - идет бой. Хороший бой! Гремят пушки...
Рабочие ведут себя изумительно! (...) Баррикады за ночь были устроены на Бронных, на Неглинном, Садовой, Смоленском, в районе Грузин - 20 баррикад! Видимо, войска не хватает, артиллерия скачет с места на место. (...) Вообще, несмотря на пушки, пулеметы... - убитых, раненых пока еще не много. Вчера было около 300, сегодня, вероятно, раза в 4 больше. Но и войска несут потери - местами большие... Публика настроена удивительно! Ей-богу - ничего подобного не ожидал! Деловито, серьезно - в деле - при стычках с конниками и постройке баррикад, весело и шутливо - в безделье. Превосходное настроение".
Баррикады 1905 года
Эти впечатления 1905 года - уличные баррикады, расстрел безоружных людей на Арбатской площади, трупы погибших, подбрасываемые по ночам на бульвары, - Горький увековечит на страницах "Жизни Клима Самгина". Но по прочтении его писем, написанных в разгар событий, в 1905 году "с натуры", поражаешься, в каком революционном экстазе пребывал писатель, если посчитал, что жертв "пока еще не много" - 300 человек накануне, в 4 раза больше (!!!) на следующий день, да еще потери в войсках, своих войсках - "местами большие"... И "публика" на баррикадах, "весело и шутливо" настроенная, в ожидании очередной перестрелки...
Но недаром говорят, что люди с годами меняются. Горький, с таким восторгом воспринимавший и баррикады, и бои, и жертвы первой революции, событиям 1917 года даст самую жесткую оценку в "Несвоевременных мыслях", и надолго покинет родину. А вернувшись, получит от нового режима золотую клетку для "великого пролетарского писателя".
Баррикады 1917 года
Восторженные строки Горького об уличных боях 1905 года, бегло записанные писателем, находившемся в состоянии революционной эйфории, часто цитировались в советских изданиях. Но о том, что думал и чувствовал Горький в 1917 году, эти издания молчали. "Все настойчивее распространяются слухи о том, что 20-го октября предстоит "выступление большевиков", - писал Горький накануне переворота. - ...Значит - снова грузовые автомобили, тесно набитые людьми с винтовками и револьверами в дрожащих от страха руках, и эти винтовки будут стрелять в стекла магазинов, в людей - куда попало! Будут стрелять только потому, что люди, вооруженные ими, захотят убить свой страх. Вспыхнут и начнут чадить, отравляя злобой, ненавистью, местью, все темные инстинкты толпы, раздраженной разрухой жизни, ложью и грязью политики - люди будут убивать друг друга, не умея уничтожать своей звериной глупости.
На улицу выползет неорганизованная толпа, плохо понимающая, чего она хочет, и, прикрываясь ею, авантюристы, воры, профессиональные убийцы начнут "творить историю русской революции".
Одним словом - повторится та кровавая, бессмысленная бойня, которую мы уже видели и которая подорвала во всей стране моральное значение революции, пошатнула ее культурный смысл". (М. Горький. "Нельзя молчать!" - "Новая жизнь", 1917, 18 (31) октября).
Улицы Москвы после октябрьских событий 1917 года
Как эти "горькие" слова отличаются от восторгов 1905 года - "великий пролетарский писатель" задумался об ужасе и грязи братоубийственной войны, об авантюристах, ворах и убийцах, прикрывающихся "народом" и его интересами, о трагической бессмысленности жертв...
"Стреляли всю ночь; милиционеры - со страха, хулиганы - для удовольствия; утром вся Москва трещала; к ружейным хлопкам присоединился гнусный звук пулеметов, неистово кричали встревоженные галки, и казалось, что кто-то рвет гнилую ткань...
Но все это еще не нарушало обычного течения жизни: шли учиться гимназистки и гимназисты, прогуливались обыватели, около магазинов стояли "хвосты", праздно любопытствующие зрители десятками собирались на углах улиц, догадываясь - где стреляют. (...) Круглые, гаденькие пульки шрапнели градом барабанят по железу крыш, падают на камни мостовой, - зрители бросаются собирать их "на память" и ползают в грязи.
В некоторых домах вблизи Кремля стены домов пробиты снарядами, и, вероятно, в этих домах погибли десятки ни в чем не повинных людей. Снаряды летали так же бессмысленно, как бессысленен был весь этот шестидневный процесс кровавой бойни и разгрома Москвы". (Максим Горький. "В Москве". - "Новая жизнь", 1917, 8 (21) ноября).
Поврежденные выстрелами артиллерии постройки Кремля