Кем был господин Милюков? Часть 4
Продолжение. Начало см. http://eho-2013.livejournal.com/151998.html
http://eho-2013.livejournal.com/152492.html и http://eho-2013.livejournal.com/152944.html
Популярность Конституционно-демократической партии в обществе, наглядно выразившаяся в успехе проведенной кадетами избирательной кампании в Первую Государственную Думу, заставила высшие властные круги искать компромисс с новоявленной политической силой. На разных уровнях активно обсуждался вопрос о приглашении конституционных демократов на ключевые посты в правительстве и создание «кабинета народного доверия». «При таком, по тогдашнему выражению, соотношении сил возникли тайные переговоры представителей придворных кругов с кадетами о приглашении их в правительство», - вспоминал Гессен.
П.Н. Милюков был одним из наиболее вероятных кандидатов на министерский портфель в составе нового либерального кабинета и был даже приглашен к П.А. Столыпину, получившему назначение на пост министра внутренних дел, для ведения переговоров по этому вопросу. Впрочем, назначения на посты «силовых министров» оставались в ведении императора Николая Александровича, что показалось кадетам неприемлемым.
«…Переговоры настолько продвинулись вперед, - рассказывал Гессен, - что Столыпину было поручено поставить вопрос на реальную почву распределения министерских портфелей, для чего он пригласил к себе Милюкова, предупредив его сразу, что назначения министров военного, морского, императорского двора и внутр. дел остаются в компетенции государя, и при этом дал понять, что министром вн. дел остается он, Столыпин. Милюков, укрывшись за общественное мнение, отвечал весьма резким отказом»…
По словам Гессена «Этой обиды Столыпин не забыл Милюкову»… Проект создания правительства «народного доверия» так и остался нереализованным, хотя все понимали, что в обществе подобный состав кабинета министров был бы весьма популярен.
Петр Аркадьевич Столыпин
«А смысл создания правительства при участии лагеря либералов Милюков разъяснил в июне 1906 года П.А. Столыпину весьма популярно: «Если я дам пятак, общество готово будет принять его за рубль, а вы дадите рубль, и его за пятак не примут». Фразу эту сохранил для истории И.В. Гессен, соредактор Милюкова по газете «Речь».
По отношению к правительству, ключевые посты в котором были отданы Горемыкину и Столыпину, конституционные демократы заняли оппозиционную позицию, и это чрезвычайно мешало наладить совместную работу двух вестей власти по выведению страны из глубокого политического кризиса, разверзшегося в дни первой русской революции. «…Составители министерства все еще не понимают истинного положения дела. «Кадеты» не пойдут к гг. Горемыкиным и Столыпиным», - писал Милюков в статье «Новое министерство», опубликованной в газете «Речь» 19-20 апреля 1906 года.
«Впоследствии Милюков разъяснил, почему это было не просто сменой лиц, но и переменой тактики: «Назначение Протопопова имело, очевидно, целью перебросить мостик между двором и Г. Думой. На деле оно лишь резче подчеркнуло существующую между властью и обществом пропасть и ещё больше обострило и отравило взаимные отношения», - вспоминал Д.Н. Шипов, человек, близкий к руководству партии "Народной свободы".
Заседание Думы
Историческая роль и предназначение Думы состояли в том, чтобы спасти Россию от кровавых революционных потрясений, обеспечить мирный, эволюционный путь ее развития. Но эта задача оказалась выше сил первого российского парламента. В результате недопонимания и упущенных возможностей возникла острая конфронтация государственных властей с органом народного представительства.
Парламентские традиции формировались в России в нелегких условиях - высокий уровень социальной напряженности, сложное отношение государя, самодержца и единственного вершителя судеб отечества, к необходимости считаться с мнением народного представительства, оппозиционный настрой Первой Государственной Думы, не желавшей идти на какие бы то ни было компромиссы.
«…Тот энтузиазм и вера, то светлое настроение, которое владело ими в незабвенный день 27 апреля и поднимало в собственном сознании, как народных избранников, безудержно расточились в самозабвенном словоизвержении», - вспоминал И. Гессен.
Слухи о неизбежном роспуске Думы, циркулировавшие в обществе с начала июля 1906 года, по словам И. Гессена, «сгустились» к субботнему дню 8 июля. Многие понимали, что в столицу стягивают войска и Дума будет распущена с часу на час, может быть, ближайшей ночью, но Милюков не хотел в это верить и разубеждал запаниковавших товарищей по партии. Тем не менее, он до четырех утра провел в редакции газеты «Речь» в ожидании неприятных известий.
Только под утро, когда Милюков ушел домой отдохнуть, пришло сообщение, что в одной из типографий печатается манифест о роспуске Думы. Об этом незамедлительно сообщили Павлу Николаевичу, но он попросил «не мешать ему вздорными сообщениями спать».
И все же, когда политический поворот стал очевиден, Милюков принял самое активное участие в составлении «Выборгского воззвания», обращенного к населению и призывавшего сопротивляться роспуску Думы. Позиция его была достаточно взвешенной - никаких жертв со стороны товарищей по партии не требовал, ставить подпись под «крамольной бумагой» не вынуждал, понимая, что последствия политической акции могут быть самыми негативными.
Группа будущих "подписантов" Выборгского воззвания на совещании в Териоки
«…Милюков заметил, что шаг, который предполагается сделать [принятие Выборгского воззвания], напоминает соответственный момент истории Французского учредительного собрания, и что депутаты, собирающиеся сделать этот шаг, должны дать себе ясно отчет в том, что никто из них в Думу не вернется, и если нет этой готовности к жертве, делать его не следует», - вспоминали "перводумцы", партийные товарищи Милюкова.
Однако, многие депутаты-«перводумцы» поддержали идею Милюкова выступить с политическим воззванием и обратиться к населению страны с призывами к протесту. Экстренное заседание было проведено 9-10 июля 1906 года на условиях строгой конспирации - сперва в дачном местечке Териоки, откуда оппозиционерам пришлось перебраться в Выборг, подальше от Петербурга… Большинство участников ясно отдавали себе отчет - это не только конец их парламентской карьеры, за несогласие с правительственными мерами они могут поплатиться свободой.
«Шли небольшими группами [на заседание по поводу подписания Выборгского воззвания]. Милюков вел свой велосипед, на котором ночью объезжал друзей. Улицы были почти пустынны, тяжелый знойный воздух давил, точно камень. Мы придавали себе куражу шутками над милюковским велосипедом… а на душе скребли кошки. Как все это было далеко от того, что думалось еще так недавно», - говорилось в сборнике, выпущенном к 10-летию первой Думы участниками событий.
Однако не все депутаты разделяли идею «призыва к народу». Почти половина членов кадетской фракции полагала, что воззвание - «просто запоздало угрожающий жест» (по словам И. Гессена), а партия Народной свободы должна встать «на путь нелегальных действий». Сторонники подпольной борьбы на заседании проиграли с минимальным недобором голосов при голосовании. Выборгское воззвание было принято.
С.А. Муромцев, Председатель Первой Государственной Думы
Часть депутатов, включая и председателя первой Думы С.А. Муромцева, за проставленную под Выбогским воззванием подпись была действительно арестована, а дворяне еще и потеряли право принадлежности к своему сословию. Муромцев провел три месяца в московской Таганской тюрьме и больше не мог выставлять свою кандидатуру на выборах в Думу.
Группа депутатов Первой Думы в парке читает газеты, в которых опубликован текст Выборгского воззвания
Избирательная кампания во II Думу проходила, по словам Гессена, «в условиях безмерно более тяжелых, чем выборы в I Думу». Теперь в число депутатов вошли не только черносотенцы «с буйным Пуришкевичем во главе», но и «крайне левые элементы, ошалевшие от ненависти к правительству».
«…Поведение обоих крайних флангов давало одни и те же результаты, разница была лишь в том, что одни стремились вполне сознательно компрометировать, утопить в грязи народное представительство, а другие беззаботно демонстрировали, что не дорожат Думой, не придерживаются презрительного лозунга - беречь Думу. Кадеты, бывшие теперь в значительно умаленном числе, оказались между жерновами»… (И.В. Гессен).
П.Н. Милюков в число депутатов снова не попал, но по-прежнему оставался неофициальным руководителем кадетской фракции. Впрочем, фракция вообще оказалась в сложном и даже не совсем «официальном» положении, так как после политических событий 1906 года Конституционно-демократическая партия была «не легализована», но ее лидеры продолжали добиваться у властей признания политического статуса своей партии.
Таврический дворец, где проходили заседания Думы
Премьер-министр П.А. Столыпин как главный противник политического террора, развязанного в России «экстремистами от революции» настаивал, что Дума должна выразить свое отношение к террористам. Амбициозные политики, присвоившие себе право карать и миловать по собственной прихоти в силу некоей «революционной необходимости», не считаясь со случайными жертвами и не задумываясь о цене собственных действий, прикрывались трескучими фразами и считали себя выразителями воли народной. Представителей государственной власти от министров и генерал-губернаторов до мелких полицейских чинов убивали самым жестоким образом, причем при каждом убийстве, особенно если в качестве орудия использовались взрывчатые вещества, страдали и случайные люди - близкие жертвы, прислуга, адъютанты, прохожие, все, кто оказался рядом с «объектом революционной мести». Отдельный теракт уносил порой десятки жизней, а количество подобных актов в некоторые месяцы 1905-1907 годов далеко выходило за сотню.
Но «прогрессивные слои общества», к которым относились и депутаты Думы, в большинстве своем рукоплескали террористам. Тот факт, что убийцы из революционных организаций попадали под военный трибунал, а не под обычный суд присяжных, казался многим страшной несправедливостью. «Самым тяжелым испытанием для Думы оказалось предложение правого сектора вынести постановление об осуждении террора», - вспоминал И. Гессен.
Милюков в своих воспоминаниях обрисовал суть конфликта: «От имени к.-д. В.А. Маклаков блестяще развил мысль, что военно-полевые суды бьют по самой идее государства, по идее права и закона, разрушают основы общежития и грозят поставить озверелое стадо на место цивилизованного общества. Но как раз тут Столыпин уперся. Он стал доказывать право правительства принимать чрезвычайные меры ввиду непрекратившейся революции…»
Сам Милюков занял по вопросу политического террора довольно взвешенную позицию, за что подвергся осуждению товарищей по партии. Гессен, считавший себя единомышленником Милюкова, вспоминал: «Когда Столыпин с помощью правых стал настойчиво домогаться от Думы осуждения политического террора, вспыхнуло некое расхождение между мной и Милюковым»…
Столыпин, понимая, что Милюков не разделяет экстремистских воззрений оппозиции, и при этом является явным лидером кадетской части Думы, пригласил его к себе для беседы.
Милюков подробно коснулся в своих воспоминаниях затронутых в ходе этого разговора с премьер-министром вопросов:
«Он прямо поставил условие: если Дума осудит революционные убийства, то он готов легализовать партию Народной свободы. Подход был неожиданный, и я несколько опешил. Я стал объяснять, что не могу распоряжаться партией и что для нее это есть вопрос политической тактики, а не существа дела. В момент борьбы она не может отступить от занятой позиции и стать на позицию своих противников… Столыпин тогда поставил вопрос иначе, обратившись ко мне уже не как к предполагаемому руководителю Думы, а как к автору политических статей в органе партии - «Речи». «Напишите статью, осуждающую убийства, я удовлетворюсь этим». Должен признать, что тут я поколебался. Личная жертва, не противоречащая убеждениям, а взамен - прекращение преследований против партии - может быть, спасение Думы! Я поставил одно условие: чтобы статья была без моей подписи. Столыпин согласился и на это, говоря, что характер моих статей известен. Я сказал тогда, что принимаю предложение условно, ибо должен поделиться с руководящими членами партии, без согласия которых такая статья не могла бы появиться в партийном органе. Столыпин пошел и на это, и мы условились: если статья появится, то условие Столыпина будет исполнено, если нет - то нет».
Однако прочие партийные лидеры резко осудили саму возможность какого бы то ни было договора с премьер-министром ради политических интересов. Соратники говорили Милюкову, решившемуся написать статью: «Никоим образом! Как вы могли пойти на эту уступку хотя бы условно? Вы губите собственную репутацию, а за собой потянете всю партию. Как бы осторожно вы не выразили требуемую мысль, шила в мешке не утаишь, и официозы немедленно ее расшифруют. Нет, никогда! Лучше жертва партией, нежели ее моральная гибель…»
Увы, осуждение жестоких политических убийств приравнивалось к «моральной гибели» - с такими представлениями ведущих политических лидеров о морали Россия была обречена на многие беды.
Вынос тела П.А. Столыпина, погибшего от руки террориста
П.Н. Милюков, переоценив собственную позицию, писал в газете «Речь» по поводу отказа Думы определить свое отношение к террору: «Мы с самого возбуждения вопроса держались мнения, что идти на обсуждение вопроса, поднятого с явной целью дискредитировать народное представительство, - ниже достоинства думы. (…) Своим вчерашним отказом разговаривать с обвинителями государственная дума достойно ответила на гнусную попытку заставить ее сделать выбор между революцией и реакцией. Ни революции, ни реакции: таков смысл гордого ответа думы».
3 июня 1907 года II Государственная Дума была распущена. Кадеты, и в том числе П.Н. Милюков, называли роспуск Думы «государственным переворотом», но в целом это событие было воспринято вполне индифферентно как в обществе, так и в собственно парламентских кругах. Никаких «народных волнений» (которых одни политики боялись, в то время как другие на эти «волнения» надеялись) по поводу «думских событий» не было. Однако в партийной печати все же вспыхнула дискуссия, целью которых было найти виновных.
По словам Гессена на Конституционно-демократическую партию «посыпались со всех сторон нападки и обвинения, от которых «Речи» приходилось настойчиво отбиваться. Все журналы и газеты, как справа, так и слева, посвящали свои политические статьи и обозрения беспощадной критике кадетской тактики и всю ответственность складывали на Милюкова, в него направлялись все стрелы».
Отчасти критика была обоснованной - то, что Милюков, не будучи депутатом Думы, фактически возглавлял фракцию кадетов и во многом определял ее политику, было общеизвестным фактом, ведь даже «Отчет о деятельности парламентской фракции партии народной свободы во II Государственной Думе» был составлен и опубликован П.Н. Милюковым. Стало быть, за все просчеты и ошибки кадетов счет предъявлялся в первую очередь ему.
Тем не менее, популярности ни в партии, ни в обществе после этих нападок Милюков не утратил и в состав следующей, III Думы, был избран уже официально. И смог с полным правом возглавить кадетскую фракцию. Правда, численный состав кадетской фракции значительно сократился - теперь парламентское большинство было за «правыми» и «октябристами».
III Дума оказалась самой благополучной из всех - только этот созыв народного представительства действовал все положенные по закону пять лет. Но для кадетов, и в первую очередь - для лидера их фракции - эти годы оказались временем суровой политической борьбы. В своих воспоминаниях П.Н. Милюков писал:
«Мы сделались в первую голову предметом яростной политической атаки со стороны правительственного большинства - и в особенности со стороны правых. Дискредитирование оппозиции - и именно наиболее ответственной ее части - должно было служить задачей и оправданием их собственной победы. (…) И естественно также, что я, как признанный руководитель инкриминируемого направления, сделался главной мишенью атаки. Нас считали лишенными национальных и патриотических чувств - привилегии этой Думы. Нас трактовали как элементы «антигосударственные» и «революционные», приписывая нам все грехи левых против народного представительства. Инициативе Гучкова надо приписать оскорбительный жест Думы по нашему адресу: нас не пустили в состав организованной им Комиссии государственной обороны - на том основании, что мы можем выдать неприятелю государственные секреты. Правые устраивали даже настоящую обструкцию нашим - и в особенности моим - выступлениям на трибуне Государственной Думы».
Карикатура, изображающая В.М. Пуришкевича на думской трибуне
Особенно неистовствовал в травле Милюкова лидер правых В. Пуришкевич. К примеру, одну из речей, направленных против лидера кадетов, он начал цитатой из Крылова, «обыгрывая» имя Павла Николаевича:
«Павлушка - медный лоб, приличное названье,
Имел ко лжи большое дарованье».
Были случаи, когда в полемическом задоре на заседаниях Думы Пуришкевич кидал с трибуны в Милюкова стакан с водой, обычно стоявший перед оратором.
В 1907 году, уже будучи депутатом Третьей Думы, П.Н. Милюков предпринял поездку в США, где выступал с публичными лекциями под эгидой влиятельной политической организации «Гражданский форум». Принимающая сторона сделала прибывшему из России либералу-парламентарию хорошую рекламу, лекции Милюкова собирали сотни слушателей и павел Николаевич чувствовал себя триумфатором. «Это был, так сказать, зенит моей славы в Америке», - вспоминал он позже.
Но по возвращении в Петербург, на весенней сессии Думы 1908 года Милюков почувствовал, что парламентское большинство настроено по отношению к нему крайне негативно.
«Очевидно, самый факт моей поездки рассматривался как какая-то измена родине, и демонстрация была подготовлена заранее к моему первому по приезде выступлению на трибуне. Когда я приготовился говорить, члены большинства снялись со своих мест и вышли из залы заседания. Должен признать, что мое первое впечатление было жуткое. Как-никак, это же была Государственная Дума, законное народное представительство. Я смотрел на Гучкова и ждал, как поступит мой бывший университетский товарищ, сидевший в центре. Когда эта часть залы опустела, поднялся и он - и своей тяжелой походкой (последствие раны в ноге, полученной в бурской войне) направился к выходу. Я все же не потерял спокойствия и ждал, молча, не покидая трибуны. Председатель объявил, по наказу, перерыв заседания. Когда оно возобновилось, я снова вошел на трибуну, сохраняя свою очередь. Правительственное большинство снова вышло из залы. Тогда председатель закрыл собрание. Я на следующий день напечатал в «Речи» свою «непроизнесенную речь».
Александр Иванович Гучков
Осложнившаяся обстановка в Думе вскоре привела и к более острым конфликтам. Обиженный на А.И. Гучкова Милюков, по его собственным словам «употребил в своей речи довольно сильное выражение по его адресу, хотя и вполне «парламентское», и о нем тогда же совершенно забыл».»
Но лидер октябристов Гучков расценил «сильное выражение» как оскорбление и прислал к Милюкову секундантов с вызовом на дуэль. В качестве секундантов Гучкова выступили Родзянко и Звегинцев, не только депутаты Думы, но и бывшие военные, хорошо знакомые с дуэльным кодексом.
«Гучков был лидером большинства, меня называли лидером оппозиции; отказ был бы политическим актом, - вспоминал П.Н. Милюков. - Я принял вызов и пригласил в секунданты тоже бывших военных: молого А.М. Колюбакина, человека горячего темперамента и чуткого к вопросам чести, также и военной, и, сколько помнится, Свечина, бывшего члена Первой Думы. Этим я показал, что отношусь к вопросу серьезно. Подчиниться требованиям Гучкова я отказался. Мои секунданты очутились в большом затруднении. Они во что бы то ни стало хотели меня вызволить из создавшегося нелепого положения, но должны были считаться с правилами дуэльного кодекса и с моим отказом от примирения».
И все же секундантам удалось найти пути к формальному примирению сторон, чтобы вынудить противников отказаться от смехотворной дуэли.
М.В. Родзянко
Вечно байкотировать речи Милюкова парламентское большинство не могло, постепенно к выступлениям лидера кадетов снова стали прислушиваться. Павел Николаевич в своих воспоминаниях приводит такую цифру: общее число его выступлений по разным вопросам с парламентской трибуны за время деятельности III Думы составило 73. «Но оно еще не дает понятия о количестве труда, положенного на мою думскую работу», - утверждал Милюков.
В III Думе П.Н. Милюков стал главным экспертом не только по вопросам конституции и государственного права, но и по внешнеполитическим вопросам, и в связи с новым направлением своей деятельности предпринял ряд зарубежных поездок. К тому же, Дума не без активного участия кадетской фракции и ее лидера провела законопроект о введении всеобщего обучения и значительно увеличила бюджетные расходы на народное образование. П.Н. Милюков лично активно добивался для различных народностей Российской империи права обучения на родном языке, о чем им был сделан доклад 12 ноября 1910 г.
Прочное положение Милюкова на «общественной ниве» принесло ему и материальные блага. Жалование редактора газеты «Речь», к которому прибавилось денежное довольствие депутата Думы и гонорары за статьи, книги и публичные лекции, превращало П.Н. Милюкова в весьма состоятельного человека. «Мои материальные возможности значительно увеличились в это время», - признавался он в своих воспоминаниях.
Милюков поменял свою петербургскую квартиру на новую и более престижную, приобрел участок на Черноморском побережье и построил там дачу, потом обзавелся двухэтажной дачей в Финляндии, в курортном местечке Ино на Финском заливе. Позже, когда Ино в связи с близостью к военным базам Кронштадта также превратили в военную базу, Милюковы приобрели новую дачу по-соседству.
Проводя много времени в Финляндии, Павел Николаевич проникся сочувствием к проблемам финского населения. «Моя главная работа по национальным вопросам сосредоточилась… на финляндском вопросе, - вспоминал он свою деятельность в III Думе. - Когда позднее, в «Земщине» Маркова II появилось заявление, что я подкуплен финляндцами, мой друг и постоянный защитник О.О. Грузенберг, со своим огненным темпераментом, настоял на том, чтобы я поднял в суде дело о клевете. Как можно было ожидать при тогдашних политических настроениях, суд вынес двусмысленный приговор, оправдав меня, обвинителя, но не обвинив прямо обвиняемых. А я теперь думаю, что я действительно был «подкуплен». Меня подкупила симпатия к этому народу - задолго до споров Третьей Думе. (…) Я прикоснулся к самому источнику национальной силы этого маленького народа, узнал мужицкое упорство и стойкость в защите прав, фанатическую любовь к родной земле и готовность к жертве, сознательный патриотизм крестьянской массы».
Финляндия, начало 20 века. Свадьба с соблюдением национальных обычаев
Милюков трижды выступал в Думе против законопроектов по вопросам управления в Финляндии, подготовленных П.А. Столыпиным, и прослыл ярым защитником финских сепаратистов, за что подвергался критике со стороны политиков либерального толка, например В.А. Маклакова.
Но кроме так называемого «финского вопроса» чрезвычайно остро стоял также «польский вопрос», равно как и «еврейский вопрос».
И тут у П.Н. Милюкова не было однозначных решений. «Совершенно иначе сложились мои отношения с поляками, - писал он в своих «Воспоминаниях». - У нас во фракции был один безусловный защитник поляков, Ф.И. Родичев. (…) Я так далеко идти не мог. Я уже упоминал о моем сдержанном отношении к польским требованиям… Может быть, оттуда пошло и сдержанное отношение ко мне поляков».
Милюков разделял идеи польской автономии, но критически относился к некоторым проявлениям польского национального характера («Аристократический «гонор» и отношения помещика к «хлопу» меня отталкивали», не одобрял идеи восстановления польской территории «от моря и до моря» в границах 1772 г. за счет исконно русских земель и тезиса польских «патриотов» о том, что поляки выступают «в роли защитников Европы от русского «варварства» - в прошлом, настоящем и будущем».
«Все это не могло, конечно, содействовать тесному сближению двух интеллигенций», - утверждал Милюков.
«Еврейский вопрос», в той форме, как он ставился националистами из III Думы, вызывал неприятие со стороны Милюкова. «Жидо-масонская» формула была уже тогда в обороте, - писал он, - и кадеты специально были объявлены «жидо-масонами». Но систематическая травля евреев началась после того, как во время третьей сессии съездом объединенного дворянства был дан сигнал… Решено было поднимать еврейский вопрос по всякому поводу. На этой задаче специализировались Пуришкевич, Замысловский, Марков 2-й. Шла ли речь об армии - предлагалось исключить евреев из армии; обсуждались ли проекты городского и земского самоуправления - вносились предложения исключить евреев и оттуда; по поводу прений о школе требовалось ограничение приема туда евреев; исключались евреи и из либеральных профессий врачей и адвокатов. На такие выходки можно было возражать только попутно, что и делалось оппозицией. (…) Поднят был вопрос об употреблении евреями христианской крови.., и в пятой сессии я выступил специально против погромной агитации, которая велась около этого дела».
Без сомнения, выступление против погромной агитации - дело достойное, но возникает вопрос: почему нужно было так долго ждать и тянуть с подобным заявлением, почему нужно было позволять националистам разжигать пожар межнациональной розни, значительно осложнявший и ухудшавший положение страны в предреволюционные годы, и «возражать только попутно», когда любой государственно мыслящий и просто порядочный человек способен бороться с подобными проявлениями, если в его распоряжении думская трибуна? Тем более, в обществе вскоре начался определенный раскол, инспирированный «делом Бейлиса», превратившемся в козырь антисемитов, и каждому уважаемому политику пришлось обозначить свое отношение к проблеме.
Манифестация Союза Михаила Архангела, правой националистической организации
Третья Государственная Дума уделяла много времени практической работе, хотя лидерам либеральной интеллигенции хотелось глобальных преобразований, а текущая работа, приводившая к медленным улучшениям в жизни страны, казалась унылой и скучной. В своих воспоминаниях П.Н. Милюков называет последний период работы Третьей Думы «Разложение думского большинства» (именно так он озаглавил раздел, посвященный этому времени и происходившим событиям). Вину за это он целиком возлагал на Столыпина, добивавшегося мирных экономических, социальных и политических преобразований, и в силу этого не пользовавшегося популярностью среди людей, жаждавших революции и некоего абстрактного «обновления».
«Основным ферментом разложения Третьей Думы явился сам ее творец - П.А. Столыпин, - писал Милюков. - Это может показаться странным, но это было вполне естественно. (…) П.А. Столыпин принадлежал к числу лиц, которые мнили себя спасителями России от ее «великих потрясений». В эту свою задачу он внес свой большой темперамент и свою упрямую волю. Он верил в себя и свое назначение».
Увы, эта вера не находила должного понимания в либеральных кругах. Опубликованное в прессе заявление П.А. Столыпина, о том, что «он представляет себе будущую Четвертую Думу «с крепким устойчивым центром, имеющим национальный оттенок», вызвало большое раздражение среди популярных политиков.
Трагическая смерть П.А. Столыпина, погибшего от руки террориста в 1911 году, была встречена многими парламентскими лидерами, в том числе и Милюковым, весьма равнодушно, если не сказать - с облегчением. Главу воспоминаний, в которой повествуется о гибели премьер-министра, Павел-Николаевич не без иронии (не слишком уместной) назвал «Der Mohr kann gehen» («Мавр может уйти»), цитируя слова, якобы сказанные императрицей Александрой Федоровной В.Н. Коковцову по поводу убийства П.А. Столыпина: «Мавр сделал свое дело, мавр может уйти».
Продолжение следует.
http://eho-2013.livejournal.com/152492.html и http://eho-2013.livejournal.com/152944.html
Популярность Конституционно-демократической партии в обществе, наглядно выразившаяся в успехе проведенной кадетами избирательной кампании в Первую Государственную Думу, заставила высшие властные круги искать компромисс с новоявленной политической силой. На разных уровнях активно обсуждался вопрос о приглашении конституционных демократов на ключевые посты в правительстве и создание «кабинета народного доверия». «При таком, по тогдашнему выражению, соотношении сил возникли тайные переговоры представителей придворных кругов с кадетами о приглашении их в правительство», - вспоминал Гессен.
П.Н. Милюков был одним из наиболее вероятных кандидатов на министерский портфель в составе нового либерального кабинета и был даже приглашен к П.А. Столыпину, получившему назначение на пост министра внутренних дел, для ведения переговоров по этому вопросу. Впрочем, назначения на посты «силовых министров» оставались в ведении императора Николая Александровича, что показалось кадетам неприемлемым.
«…Переговоры настолько продвинулись вперед, - рассказывал Гессен, - что Столыпину было поручено поставить вопрос на реальную почву распределения министерских портфелей, для чего он пригласил к себе Милюкова, предупредив его сразу, что назначения министров военного, морского, императорского двора и внутр. дел остаются в компетенции государя, и при этом дал понять, что министром вн. дел остается он, Столыпин. Милюков, укрывшись за общественное мнение, отвечал весьма резким отказом»…
По словам Гессена «Этой обиды Столыпин не забыл Милюкову»… Проект создания правительства «народного доверия» так и остался нереализованным, хотя все понимали, что в обществе подобный состав кабинета министров был бы весьма популярен.
Петр Аркадьевич Столыпин
«А смысл создания правительства при участии лагеря либералов Милюков разъяснил в июне 1906 года П.А. Столыпину весьма популярно: «Если я дам пятак, общество готово будет принять его за рубль, а вы дадите рубль, и его за пятак не примут». Фразу эту сохранил для истории И.В. Гессен, соредактор Милюкова по газете «Речь».
По отношению к правительству, ключевые посты в котором были отданы Горемыкину и Столыпину, конституционные демократы заняли оппозиционную позицию, и это чрезвычайно мешало наладить совместную работу двух вестей власти по выведению страны из глубокого политического кризиса, разверзшегося в дни первой русской революции. «…Составители министерства все еще не понимают истинного положения дела. «Кадеты» не пойдут к гг. Горемыкиным и Столыпиным», - писал Милюков в статье «Новое министерство», опубликованной в газете «Речь» 19-20 апреля 1906 года.
«Впоследствии Милюков разъяснил, почему это было не просто сменой лиц, но и переменой тактики: «Назначение Протопопова имело, очевидно, целью перебросить мостик между двором и Г. Думой. На деле оно лишь резче подчеркнуло существующую между властью и обществом пропасть и ещё больше обострило и отравило взаимные отношения», - вспоминал Д.Н. Шипов, человек, близкий к руководству партии "Народной свободы".
Заседание Думы
Историческая роль и предназначение Думы состояли в том, чтобы спасти Россию от кровавых революционных потрясений, обеспечить мирный, эволюционный путь ее развития. Но эта задача оказалась выше сил первого российского парламента. В результате недопонимания и упущенных возможностей возникла острая конфронтация государственных властей с органом народного представительства.
Парламентские традиции формировались в России в нелегких условиях - высокий уровень социальной напряженности, сложное отношение государя, самодержца и единственного вершителя судеб отечества, к необходимости считаться с мнением народного представительства, оппозиционный настрой Первой Государственной Думы, не желавшей идти на какие бы то ни было компромиссы.
«…Тот энтузиазм и вера, то светлое настроение, которое владело ими в незабвенный день 27 апреля и поднимало в собственном сознании, как народных избранников, безудержно расточились в самозабвенном словоизвержении», - вспоминал И. Гессен.
Слухи о неизбежном роспуске Думы, циркулировавшие в обществе с начала июля 1906 года, по словам И. Гессена, «сгустились» к субботнему дню 8 июля. Многие понимали, что в столицу стягивают войска и Дума будет распущена с часу на час, может быть, ближайшей ночью, но Милюков не хотел в это верить и разубеждал запаниковавших товарищей по партии. Тем не менее, он до четырех утра провел в редакции газеты «Речь» в ожидании неприятных известий.
Только под утро, когда Милюков ушел домой отдохнуть, пришло сообщение, что в одной из типографий печатается манифест о роспуске Думы. Об этом незамедлительно сообщили Павлу Николаевичу, но он попросил «не мешать ему вздорными сообщениями спать».
И все же, когда политический поворот стал очевиден, Милюков принял самое активное участие в составлении «Выборгского воззвания», обращенного к населению и призывавшего сопротивляться роспуску Думы. Позиция его была достаточно взвешенной - никаких жертв со стороны товарищей по партии не требовал, ставить подпись под «крамольной бумагой» не вынуждал, понимая, что последствия политической акции могут быть самыми негативными.
Группа будущих "подписантов" Выборгского воззвания на совещании в Териоки
«…Милюков заметил, что шаг, который предполагается сделать [принятие Выборгского воззвания], напоминает соответственный момент истории Французского учредительного собрания, и что депутаты, собирающиеся сделать этот шаг, должны дать себе ясно отчет в том, что никто из них в Думу не вернется, и если нет этой готовности к жертве, делать его не следует», - вспоминали "перводумцы", партийные товарищи Милюкова.
Однако, многие депутаты-«перводумцы» поддержали идею Милюкова выступить с политическим воззванием и обратиться к населению страны с призывами к протесту. Экстренное заседание было проведено 9-10 июля 1906 года на условиях строгой конспирации - сперва в дачном местечке Териоки, откуда оппозиционерам пришлось перебраться в Выборг, подальше от Петербурга… Большинство участников ясно отдавали себе отчет - это не только конец их парламентской карьеры, за несогласие с правительственными мерами они могут поплатиться свободой.
«Шли небольшими группами [на заседание по поводу подписания Выборгского воззвания]. Милюков вел свой велосипед, на котором ночью объезжал друзей. Улицы были почти пустынны, тяжелый знойный воздух давил, точно камень. Мы придавали себе куражу шутками над милюковским велосипедом… а на душе скребли кошки. Как все это было далеко от того, что думалось еще так недавно», - говорилось в сборнике, выпущенном к 10-летию первой Думы участниками событий.
Однако не все депутаты разделяли идею «призыва к народу». Почти половина членов кадетской фракции полагала, что воззвание - «просто запоздало угрожающий жест» (по словам И. Гессена), а партия Народной свободы должна встать «на путь нелегальных действий». Сторонники подпольной борьбы на заседании проиграли с минимальным недобором голосов при голосовании. Выборгское воззвание было принято.
С.А. Муромцев, Председатель Первой Государственной Думы
Часть депутатов, включая и председателя первой Думы С.А. Муромцева, за проставленную под Выбогским воззванием подпись была действительно арестована, а дворяне еще и потеряли право принадлежности к своему сословию. Муромцев провел три месяца в московской Таганской тюрьме и больше не мог выставлять свою кандидатуру на выборах в Думу.
Группа депутатов Первой Думы в парке читает газеты, в которых опубликован текст Выборгского воззвания
Избирательная кампания во II Думу проходила, по словам Гессена, «в условиях безмерно более тяжелых, чем выборы в I Думу». Теперь в число депутатов вошли не только черносотенцы «с буйным Пуришкевичем во главе», но и «крайне левые элементы, ошалевшие от ненависти к правительству».
«…Поведение обоих крайних флангов давало одни и те же результаты, разница была лишь в том, что одни стремились вполне сознательно компрометировать, утопить в грязи народное представительство, а другие беззаботно демонстрировали, что не дорожат Думой, не придерживаются презрительного лозунга - беречь Думу. Кадеты, бывшие теперь в значительно умаленном числе, оказались между жерновами»… (И.В. Гессен).
П.Н. Милюков в число депутатов снова не попал, но по-прежнему оставался неофициальным руководителем кадетской фракции. Впрочем, фракция вообще оказалась в сложном и даже не совсем «официальном» положении, так как после политических событий 1906 года Конституционно-демократическая партия была «не легализована», но ее лидеры продолжали добиваться у властей признания политического статуса своей партии.
Таврический дворец, где проходили заседания Думы
Премьер-министр П.А. Столыпин как главный противник политического террора, развязанного в России «экстремистами от революции» настаивал, что Дума должна выразить свое отношение к террористам. Амбициозные политики, присвоившие себе право карать и миловать по собственной прихоти в силу некоей «революционной необходимости», не считаясь со случайными жертвами и не задумываясь о цене собственных действий, прикрывались трескучими фразами и считали себя выразителями воли народной. Представителей государственной власти от министров и генерал-губернаторов до мелких полицейских чинов убивали самым жестоким образом, причем при каждом убийстве, особенно если в качестве орудия использовались взрывчатые вещества, страдали и случайные люди - близкие жертвы, прислуга, адъютанты, прохожие, все, кто оказался рядом с «объектом революционной мести». Отдельный теракт уносил порой десятки жизней, а количество подобных актов в некоторые месяцы 1905-1907 годов далеко выходило за сотню.
Но «прогрессивные слои общества», к которым относились и депутаты Думы, в большинстве своем рукоплескали террористам. Тот факт, что убийцы из революционных организаций попадали под военный трибунал, а не под обычный суд присяжных, казался многим страшной несправедливостью. «Самым тяжелым испытанием для Думы оказалось предложение правого сектора вынести постановление об осуждении террора», - вспоминал И. Гессен.
Милюков в своих воспоминаниях обрисовал суть конфликта: «От имени к.-д. В.А. Маклаков блестяще развил мысль, что военно-полевые суды бьют по самой идее государства, по идее права и закона, разрушают основы общежития и грозят поставить озверелое стадо на место цивилизованного общества. Но как раз тут Столыпин уперся. Он стал доказывать право правительства принимать чрезвычайные меры ввиду непрекратившейся революции…»
Сам Милюков занял по вопросу политического террора довольно взвешенную позицию, за что подвергся осуждению товарищей по партии. Гессен, считавший себя единомышленником Милюкова, вспоминал: «Когда Столыпин с помощью правых стал настойчиво домогаться от Думы осуждения политического террора, вспыхнуло некое расхождение между мной и Милюковым»…
Столыпин, понимая, что Милюков не разделяет экстремистских воззрений оппозиции, и при этом является явным лидером кадетской части Думы, пригласил его к себе для беседы.
Милюков подробно коснулся в своих воспоминаниях затронутых в ходе этого разговора с премьер-министром вопросов:
«Он прямо поставил условие: если Дума осудит революционные убийства, то он готов легализовать партию Народной свободы. Подход был неожиданный, и я несколько опешил. Я стал объяснять, что не могу распоряжаться партией и что для нее это есть вопрос политической тактики, а не существа дела. В момент борьбы она не может отступить от занятой позиции и стать на позицию своих противников… Столыпин тогда поставил вопрос иначе, обратившись ко мне уже не как к предполагаемому руководителю Думы, а как к автору политических статей в органе партии - «Речи». «Напишите статью, осуждающую убийства, я удовлетворюсь этим». Должен признать, что тут я поколебался. Личная жертва, не противоречащая убеждениям, а взамен - прекращение преследований против партии - может быть, спасение Думы! Я поставил одно условие: чтобы статья была без моей подписи. Столыпин согласился и на это, говоря, что характер моих статей известен. Я сказал тогда, что принимаю предложение условно, ибо должен поделиться с руководящими членами партии, без согласия которых такая статья не могла бы появиться в партийном органе. Столыпин пошел и на это, и мы условились: если статья появится, то условие Столыпина будет исполнено, если нет - то нет».
Однако прочие партийные лидеры резко осудили саму возможность какого бы то ни было договора с премьер-министром ради политических интересов. Соратники говорили Милюкову, решившемуся написать статью: «Никоим образом! Как вы могли пойти на эту уступку хотя бы условно? Вы губите собственную репутацию, а за собой потянете всю партию. Как бы осторожно вы не выразили требуемую мысль, шила в мешке не утаишь, и официозы немедленно ее расшифруют. Нет, никогда! Лучше жертва партией, нежели ее моральная гибель…»
Увы, осуждение жестоких политических убийств приравнивалось к «моральной гибели» - с такими представлениями ведущих политических лидеров о морали Россия была обречена на многие беды.
Вынос тела П.А. Столыпина, погибшего от руки террориста
П.Н. Милюков, переоценив собственную позицию, писал в газете «Речь» по поводу отказа Думы определить свое отношение к террору: «Мы с самого возбуждения вопроса держались мнения, что идти на обсуждение вопроса, поднятого с явной целью дискредитировать народное представительство, - ниже достоинства думы. (…) Своим вчерашним отказом разговаривать с обвинителями государственная дума достойно ответила на гнусную попытку заставить ее сделать выбор между революцией и реакцией. Ни революции, ни реакции: таков смысл гордого ответа думы».
3 июня 1907 года II Государственная Дума была распущена. Кадеты, и в том числе П.Н. Милюков, называли роспуск Думы «государственным переворотом», но в целом это событие было воспринято вполне индифферентно как в обществе, так и в собственно парламентских кругах. Никаких «народных волнений» (которых одни политики боялись, в то время как другие на эти «волнения» надеялись) по поводу «думских событий» не было. Однако в партийной печати все же вспыхнула дискуссия, целью которых было найти виновных.
По словам Гессена на Конституционно-демократическую партию «посыпались со всех сторон нападки и обвинения, от которых «Речи» приходилось настойчиво отбиваться. Все журналы и газеты, как справа, так и слева, посвящали свои политические статьи и обозрения беспощадной критике кадетской тактики и всю ответственность складывали на Милюкова, в него направлялись все стрелы».
Отчасти критика была обоснованной - то, что Милюков, не будучи депутатом Думы, фактически возглавлял фракцию кадетов и во многом определял ее политику, было общеизвестным фактом, ведь даже «Отчет о деятельности парламентской фракции партии народной свободы во II Государственной Думе» был составлен и опубликован П.Н. Милюковым. Стало быть, за все просчеты и ошибки кадетов счет предъявлялся в первую очередь ему.
Тем не менее, популярности ни в партии, ни в обществе после этих нападок Милюков не утратил и в состав следующей, III Думы, был избран уже официально. И смог с полным правом возглавить кадетскую фракцию. Правда, численный состав кадетской фракции значительно сократился - теперь парламентское большинство было за «правыми» и «октябристами».
III Дума оказалась самой благополучной из всех - только этот созыв народного представительства действовал все положенные по закону пять лет. Но для кадетов, и в первую очередь - для лидера их фракции - эти годы оказались временем суровой политической борьбы. В своих воспоминаниях П.Н. Милюков писал:
«Мы сделались в первую голову предметом яростной политической атаки со стороны правительственного большинства - и в особенности со стороны правых. Дискредитирование оппозиции - и именно наиболее ответственной ее части - должно было служить задачей и оправданием их собственной победы. (…) И естественно также, что я, как признанный руководитель инкриминируемого направления, сделался главной мишенью атаки. Нас считали лишенными национальных и патриотических чувств - привилегии этой Думы. Нас трактовали как элементы «антигосударственные» и «революционные», приписывая нам все грехи левых против народного представительства. Инициативе Гучкова надо приписать оскорбительный жест Думы по нашему адресу: нас не пустили в состав организованной им Комиссии государственной обороны - на том основании, что мы можем выдать неприятелю государственные секреты. Правые устраивали даже настоящую обструкцию нашим - и в особенности моим - выступлениям на трибуне Государственной Думы».
Карикатура, изображающая В.М. Пуришкевича на думской трибуне
Особенно неистовствовал в травле Милюкова лидер правых В. Пуришкевич. К примеру, одну из речей, направленных против лидера кадетов, он начал цитатой из Крылова, «обыгрывая» имя Павла Николаевича:
«Павлушка - медный лоб, приличное названье,
Имел ко лжи большое дарованье».
Были случаи, когда в полемическом задоре на заседаниях Думы Пуришкевич кидал с трибуны в Милюкова стакан с водой, обычно стоявший перед оратором.
В 1907 году, уже будучи депутатом Третьей Думы, П.Н. Милюков предпринял поездку в США, где выступал с публичными лекциями под эгидой влиятельной политической организации «Гражданский форум». Принимающая сторона сделала прибывшему из России либералу-парламентарию хорошую рекламу, лекции Милюкова собирали сотни слушателей и павел Николаевич чувствовал себя триумфатором. «Это был, так сказать, зенит моей славы в Америке», - вспоминал он позже.
Но по возвращении в Петербург, на весенней сессии Думы 1908 года Милюков почувствовал, что парламентское большинство настроено по отношению к нему крайне негативно.
«Очевидно, самый факт моей поездки рассматривался как какая-то измена родине, и демонстрация была подготовлена заранее к моему первому по приезде выступлению на трибуне. Когда я приготовился говорить, члены большинства снялись со своих мест и вышли из залы заседания. Должен признать, что мое первое впечатление было жуткое. Как-никак, это же была Государственная Дума, законное народное представительство. Я смотрел на Гучкова и ждал, как поступит мой бывший университетский товарищ, сидевший в центре. Когда эта часть залы опустела, поднялся и он - и своей тяжелой походкой (последствие раны в ноге, полученной в бурской войне) направился к выходу. Я все же не потерял спокойствия и ждал, молча, не покидая трибуны. Председатель объявил, по наказу, перерыв заседания. Когда оно возобновилось, я снова вошел на трибуну, сохраняя свою очередь. Правительственное большинство снова вышло из залы. Тогда председатель закрыл собрание. Я на следующий день напечатал в «Речи» свою «непроизнесенную речь».
Александр Иванович Гучков
Осложнившаяся обстановка в Думе вскоре привела и к более острым конфликтам. Обиженный на А.И. Гучкова Милюков, по его собственным словам «употребил в своей речи довольно сильное выражение по его адресу, хотя и вполне «парламентское», и о нем тогда же совершенно забыл».»
Но лидер октябристов Гучков расценил «сильное выражение» как оскорбление и прислал к Милюкову секундантов с вызовом на дуэль. В качестве секундантов Гучкова выступили Родзянко и Звегинцев, не только депутаты Думы, но и бывшие военные, хорошо знакомые с дуэльным кодексом.
«Гучков был лидером большинства, меня называли лидером оппозиции; отказ был бы политическим актом, - вспоминал П.Н. Милюков. - Я принял вызов и пригласил в секунданты тоже бывших военных: молого А.М. Колюбакина, человека горячего темперамента и чуткого к вопросам чести, также и военной, и, сколько помнится, Свечина, бывшего члена Первой Думы. Этим я показал, что отношусь к вопросу серьезно. Подчиниться требованиям Гучкова я отказался. Мои секунданты очутились в большом затруднении. Они во что бы то ни стало хотели меня вызволить из создавшегося нелепого положения, но должны были считаться с правилами дуэльного кодекса и с моим отказом от примирения».
И все же секундантам удалось найти пути к формальному примирению сторон, чтобы вынудить противников отказаться от смехотворной дуэли.
М.В. Родзянко
Вечно байкотировать речи Милюкова парламентское большинство не могло, постепенно к выступлениям лидера кадетов снова стали прислушиваться. Павел Николаевич в своих воспоминаниях приводит такую цифру: общее число его выступлений по разным вопросам с парламентской трибуны за время деятельности III Думы составило 73. «Но оно еще не дает понятия о количестве труда, положенного на мою думскую работу», - утверждал Милюков.
В III Думе П.Н. Милюков стал главным экспертом не только по вопросам конституции и государственного права, но и по внешнеполитическим вопросам, и в связи с новым направлением своей деятельности предпринял ряд зарубежных поездок. К тому же, Дума не без активного участия кадетской фракции и ее лидера провела законопроект о введении всеобщего обучения и значительно увеличила бюджетные расходы на народное образование. П.Н. Милюков лично активно добивался для различных народностей Российской империи права обучения на родном языке, о чем им был сделан доклад 12 ноября 1910 г.
Прочное положение Милюкова на «общественной ниве» принесло ему и материальные блага. Жалование редактора газеты «Речь», к которому прибавилось денежное довольствие депутата Думы и гонорары за статьи, книги и публичные лекции, превращало П.Н. Милюкова в весьма состоятельного человека. «Мои материальные возможности значительно увеличились в это время», - признавался он в своих воспоминаниях.
Милюков поменял свою петербургскую квартиру на новую и более престижную, приобрел участок на Черноморском побережье и построил там дачу, потом обзавелся двухэтажной дачей в Финляндии, в курортном местечке Ино на Финском заливе. Позже, когда Ино в связи с близостью к военным базам Кронштадта также превратили в военную базу, Милюковы приобрели новую дачу по-соседству.
Проводя много времени в Финляндии, Павел Николаевич проникся сочувствием к проблемам финского населения. «Моя главная работа по национальным вопросам сосредоточилась… на финляндском вопросе, - вспоминал он свою деятельность в III Думе. - Когда позднее, в «Земщине» Маркова II появилось заявление, что я подкуплен финляндцами, мой друг и постоянный защитник О.О. Грузенберг, со своим огненным темпераментом, настоял на том, чтобы я поднял в суде дело о клевете. Как можно было ожидать при тогдашних политических настроениях, суд вынес двусмысленный приговор, оправдав меня, обвинителя, но не обвинив прямо обвиняемых. А я теперь думаю, что я действительно был «подкуплен». Меня подкупила симпатия к этому народу - задолго до споров Третьей Думе. (…) Я прикоснулся к самому источнику национальной силы этого маленького народа, узнал мужицкое упорство и стойкость в защите прав, фанатическую любовь к родной земле и готовность к жертве, сознательный патриотизм крестьянской массы».
Финляндия, начало 20 века. Свадьба с соблюдением национальных обычаев
Милюков трижды выступал в Думе против законопроектов по вопросам управления в Финляндии, подготовленных П.А. Столыпиным, и прослыл ярым защитником финских сепаратистов, за что подвергался критике со стороны политиков либерального толка, например В.А. Маклакова.
Но кроме так называемого «финского вопроса» чрезвычайно остро стоял также «польский вопрос», равно как и «еврейский вопрос».
И тут у П.Н. Милюкова не было однозначных решений. «Совершенно иначе сложились мои отношения с поляками, - писал он в своих «Воспоминаниях». - У нас во фракции был один безусловный защитник поляков, Ф.И. Родичев. (…) Я так далеко идти не мог. Я уже упоминал о моем сдержанном отношении к польским требованиям… Может быть, оттуда пошло и сдержанное отношение ко мне поляков».
Милюков разделял идеи польской автономии, но критически относился к некоторым проявлениям польского национального характера («Аристократический «гонор» и отношения помещика к «хлопу» меня отталкивали», не одобрял идеи восстановления польской территории «от моря и до моря» в границах 1772 г. за счет исконно русских земель и тезиса польских «патриотов» о том, что поляки выступают «в роли защитников Европы от русского «варварства» - в прошлом, настоящем и будущем».
«Все это не могло, конечно, содействовать тесному сближению двух интеллигенций», - утверждал Милюков.
«Еврейский вопрос», в той форме, как он ставился националистами из III Думы, вызывал неприятие со стороны Милюкова. «Жидо-масонская» формула была уже тогда в обороте, - писал он, - и кадеты специально были объявлены «жидо-масонами». Но систематическая травля евреев началась после того, как во время третьей сессии съездом объединенного дворянства был дан сигнал… Решено было поднимать еврейский вопрос по всякому поводу. На этой задаче специализировались Пуришкевич, Замысловский, Марков 2-й. Шла ли речь об армии - предлагалось исключить евреев из армии; обсуждались ли проекты городского и земского самоуправления - вносились предложения исключить евреев и оттуда; по поводу прений о школе требовалось ограничение приема туда евреев; исключались евреи и из либеральных профессий врачей и адвокатов. На такие выходки можно было возражать только попутно, что и делалось оппозицией. (…) Поднят был вопрос об употреблении евреями христианской крови.., и в пятой сессии я выступил специально против погромной агитации, которая велась около этого дела».
Без сомнения, выступление против погромной агитации - дело достойное, но возникает вопрос: почему нужно было так долго ждать и тянуть с подобным заявлением, почему нужно было позволять националистам разжигать пожар межнациональной розни, значительно осложнявший и ухудшавший положение страны в предреволюционные годы, и «возражать только попутно», когда любой государственно мыслящий и просто порядочный человек способен бороться с подобными проявлениями, если в его распоряжении думская трибуна? Тем более, в обществе вскоре начался определенный раскол, инспирированный «делом Бейлиса», превратившемся в козырь антисемитов, и каждому уважаемому политику пришлось обозначить свое отношение к проблеме.
Манифестация Союза Михаила Архангела, правой националистической организации
Третья Государственная Дума уделяла много времени практической работе, хотя лидерам либеральной интеллигенции хотелось глобальных преобразований, а текущая работа, приводившая к медленным улучшениям в жизни страны, казалась унылой и скучной. В своих воспоминаниях П.Н. Милюков называет последний период работы Третьей Думы «Разложение думского большинства» (именно так он озаглавил раздел, посвященный этому времени и происходившим событиям). Вину за это он целиком возлагал на Столыпина, добивавшегося мирных экономических, социальных и политических преобразований, и в силу этого не пользовавшегося популярностью среди людей, жаждавших революции и некоего абстрактного «обновления».
«Основным ферментом разложения Третьей Думы явился сам ее творец - П.А. Столыпин, - писал Милюков. - Это может показаться странным, но это было вполне естественно. (…) П.А. Столыпин принадлежал к числу лиц, которые мнили себя спасителями России от ее «великих потрясений». В эту свою задачу он внес свой большой темперамент и свою упрямую волю. Он верил в себя и свое назначение».
Увы, эта вера не находила должного понимания в либеральных кругах. Опубликованное в прессе заявление П.А. Столыпина, о том, что «он представляет себе будущую Четвертую Думу «с крепким устойчивым центром, имеющим национальный оттенок», вызвало большое раздражение среди популярных политиков.
Трагическая смерть П.А. Столыпина, погибшего от руки террориста в 1911 году, была встречена многими парламентскими лидерами, в том числе и Милюковым, весьма равнодушно, если не сказать - с облегчением. Главу воспоминаний, в которой повествуется о гибели премьер-министра, Павел-Николаевич не без иронии (не слишком уместной) назвал «Der Mohr kann gehen» («Мавр может уйти»), цитируя слова, якобы сказанные императрицей Александрой Федоровной В.Н. Коковцову по поводу убийства П.А. Столыпина: «Мавр сделал свое дело, мавр может уйти».
Продолжение следует.