Своими глазами. Драматург Евгений Шварц: eho

eho_2013

Своими глазами. Драматург Евгений Шварц

Jan 16, 2018 23:00

Окончание.

Начало: http://eho-2013.livejournal.com/1063784.html
https://eho-2013.livejournal.com/1071119.html
https://eho-2013.livejournal.com/1078044.html
https://eho-2013.livejournal.com/1080489.html
https://eho-2013.livejournal.com/1085433.html
https://eho-2013.livejournal.com/1088000.html
https://eho-2013.livejournal.com/1109135.html
https://eho-2013.livejournal.com/1114594.html
https://eho-2013.livejournal.com/1138864.html

И вот я жил и жил в тоске и одиночестве. Никто не говорил мне: «Пойди постригись», и я ужасно оброс волосами. Калоши прохудились, и одна из них упала, когда я садился на трамвай, да так и осталась лежать на мостовой. У меня не было тут женщины. До сих пор это получалось как-то само собой, а в Москве я ничего не встретил и тут остался в одиночестве.
Евгений Шварц довольно откровенно рассказывает о себе и своих настроениях в этот тяжелый период молодости. Возвышенное, чистое чувство к далекой Милочке, принцессе Грезе, с которой он позволял себе разве что вместе, под руку прогуляться, легко сочеталось с физической потребностью в женщине, и именно это сочетание погнало его в такое "греховное" место как публичный дом...

Проститутки начала 20 века

Однажды тоска по женщине, тоска вообще, отчаянье от того, что Милочка долго не отвечала на письмо, которое, как мне казалось, должно окончательно объяснить ей, что она должна любить меня, привело меня к решению пойти в публичный дом. Я загадал. Если сегодня придут деньги из дому, а письма от Милочки не будет, то я совершу этот отчаянный поступок. Деньги днем пришли. В ожидании вечерней почты я бродил вокруг нашего квартала, стоял на мосту над путями Брестского [ныне Белорусского] вокзала и наконец через стеклянную дверь увидел пачку писем на столе у швейцара. Знакомый конверт отсутствовал. Я подумал сладострастно: «Клятва дана, отступления нет, я не виноват». И таким образом и состоялось единственное в моей жизни посещение этого места.

Что мог ощутить там юный, болезненно романтичный инеллигентный юноша? Разочарование от унылой и пошлой атмосферы и тоску...

Пришел я рано. В зале вяло играл тапер. Кутил какой-то инженер-путеец, которого мой приход сначала рассердил. Он заявил, что люди ему за неделю, что он в Москве, так надоели, что, кроме девочек, он никого и видеть не желает. Он индивидуалист. Затем, вглядевшись в меня, этот плотный человек с насмешливыми узенькими глазками ужасно расхохотался. «Глядите на его волосы! - закричал он. - Это дьякон. Отец дьякон, пожалуйте за стол. Девицы, угощайте дьякона». Девицы заявили, что для дьякона я слишком молод. Мне казалось, как это всегда бывало со мной, когда я шел уж очень наперекор себе, что я вижу себя со стороны. Меня оскорблял запах пудры, духов, пота - девицы танцевали друг с другом. А инженер философствовал: «Отец дьякон! Не верьте тем, кто борется с подобными вертепами. Тут у женщины наибольший коэффициент полезного действия. Вы берете у нее что надо, и только. И больше ничего она вам не навязывает. Радуйтесь, дьякон».

Я отказался пить, чем сначала ужасно рассмешил инженера: «Ну если он не дьякон, то монашек», а потом рассердил. «В трезвом виде сюда хорошие люди не ходят, - сказал он. - Да еще молодые». Он закусил губу, но тут тапер заиграл вальс, и одна из девиц, самая молодая, пошла танцевать со мной и посоветовала с инженером не спорить - он скандалист, его уже из двух домов выводили - и добавила: «Что такое? Как добрый человек, так скандалист. А скупой - тихий, да от него никакой радости». В комнате у этой девицы все кончилось слишком быстро. А когда я пробирался к выходу, меня встретил в коридоре инженер. Вглядевшись в мое лицо, он закричал: «Смотрите, какая отвратительная матовая бледность! Он сделал то, о чем мечтал». А когда я уже был в дверях, он добавил: «Вот не пил, не проспиртовался, значит, конец. Заразился! Заразился! Заразился!» Под эти зловещие вопли я выбрался на улицу, и положенное время я ждал с непередаваемым ужасом исполнения пророчества. Я никогда не был близок с такой молодой женщиной. Когда улеглись отвращение, ужас и стыд, когда пророчество инженера не сбылось, к моему удивлению, я вспоминал тоненькую знакомую мою с жадностью и любопытством. Но знал, что никакая сила не заставит меня повторить мое посещение. И ни разу я не напился! Почему? (...) Ужас, вбитый с детства, останавливал меня. Я и не попробовал водки. И это спасло меня. От московской тоски я запил бы. Посещение «дома» долго, когда я просыпался утром или среди ночи, заставляло меня ежиться от ужаса. Но при этом сознании преступности тоненькая фигурка вспоминалась вне этого.
В конце концов, мучая сам себя Женя дошел до нервного срыва. У него больше не было сил жить такой жизнью, какую он сам и его родители запланировали...

Надо полагать, в персонажах Шварца много от личности автора

Все это вместе - отвращение к лекциям, одиночество, несчастный бунт - единственная попытка действовать, выразившаяся в посещении публичного дома, неудержимые мечтания о будущем счастье, сознание собственной слабости и любовь, любовь, все заслоняющая, мучительная любовь, - привели к тому, что я стал опускаться. Я сказал учителю, что заниматься с ним не буду больше. Распрощался с университетом Шанявского. Вставал в двенадцать, лениво валялся до часу - это в семнадцать лет! Потом покупал в киоске газеты и тонкие журналы: «Огонек», «Всемирную панораму», еще какие-то. Кажется, «Солнце России». Те из них, которые в данный день вышли, и прежде всего «Новый Сатирикон». И плитку шоколада. Возвращался домой, валялся и читал. Потом покупал колбасы на обед. Она казалась мне по сравнению с майкопской невкусной… Вечером я шел бродить по улицам или в оперу Зимина, куда легко было достать билеты, или в цирк Никитина, где выступал укротитель Генриксен с недрессированным тигром по имени Цезарь. (...) Все это я видел как бы издали, слышал, как будто уши мои были заткнуты ватой. И из оперы и цирка уходил я в Гранатный переулок к облюбованному мной особняку. В мечтах моих было одно здоровое место: начало. Начинались они всегда одинаково: я мечтал, что вот каким?то чудом начинаю работать. Меняюсь коренным образом, пишу удивительные вещи, и главное, с утра до вечера, не разгибая спины. Возвращался я домой утешенный, полный надежд, давая себе торжественное обещание завтра же начать новую жизнь. И с утра начиналось то же самое. Вот во что превратился я при первой же встрече с жизнью.

https://www.litmir.me/br/?b=153310

На этом месте в издании "Позвонков минувших дней", вышедшем в "Вагриусе", воспоминания Шварца прерываются... Буквально в следующем разделе книги читатель обнаруживает Женю уже через 7 лет, в 1920 году, в красном Ростове, увлеченно занятым организацией любительского театра.
А что же было с ним в эти страшные, кровавые годы? Много всего... В 1913 году, после нервного срыва, он с трудом смог взять себя в руки. Но взял!
В 1914 он поступил на престижный юридический факультет Московского императорского университета. Видимо, и Москва стала для него к тому времени более близким городом, раз он не переехал в другое место - университетов в России было немало. Но началась Первая мировая война, повлекшая множество необратимых событий в жизни страны. Осенью 1916 года Евгений Шварц был призван в армию. Студентов обычно призывали вольноопределяющимися - послужив какое-то время в рядовом составе, они могли пройти ускоренное обучение, либо просто сдать экзамен на первый офицерский чин, в то время - прапорщика. Это открывало перед ними возможность офицерской карьеры... Человек глубоко штатский, Шварц был направлен в тыловой запасной полк в Царицыне. Но в августе 1917 его все же откомандировали в Москву для прохождения ускоренного курса в школе прапорщиков. Знакомым он писал иронические письма: "Если внезапно попаду в пулеметчики или пограничники, у меня будут шпоры. Какое счастье!"

Юнкера на защите Московского Кремля во время октябрьских боев 1917 года

Юнкер Шварц завершил обучение 5 октября 1917 года и был произведен в прапорщики. Для нас, как и для самого Шварца, это огромная удача, что он выпустился именно в начале октября. Через 20 дней началась Октябрьская революция, в Москве развернулись жесточайшие уличные бои. в которых самое активное участие принимали юнкера из офицерских училищ и школ прапорщиков. Жертв среди них было много. Именно московским юнкерам, павшим в ходе октябрьских боев 1917 года, Александр Вертинский посвятил свою пронзительную песню-реквием "То, что я должен сказать".

Click to view

Если бы выпуск Евгения Шварца был назначен на конец октября 1917 года, мы могли бы остаться без одного из лучших наших драматургов...
Ну, а Евгений в начале 1918 года отправился в Екатеринодар и вступил в формирующуюся Добровольческую армию, именно так понимая свой долг перед родиной. Вот теперь на долю юного белого офицерика выпали и дальние походы и тяжелые бои. Участник печально знаменитого Ледового похода Корнилова, Шварц получил тяжелейшую контузию, после которой у него навсегда остался тремор рук, и демобилизацию по здоровью.
Он всю жизнь стеснялся своих дрожащих пальцев и скрывал белогвардейское прошлое... Особенно, после того, как в 1937 году был арестован и расстрелян его соавтор Николай Олейников, коммунист и бывший красноармеец.

Click to view

Чудо, что Евгений Шварц не попал в маховик репрессий и у него была возможность оставить потомкам свое замечательное творческое наследие...

революция 1917, писатели, своими глазами, история России, Российская империя, Гражданская война, старая Москва