Своими глазами. Драматург Евгений Шварц
Начало: http://eho-2013.livejournal.com/1063784.html
https://eho-2013.livejournal.com/1071119.html
https://eho-2013.livejournal.com/1078044.html
https://eho-2013.livejournal.com/1080489.html
https://eho-2013.livejournal.com/1085433.html
https://eho-2013.livejournal.com/1088000.html
Снова возвращаемся к воспоминаниям Евгения Шварца, знаменитого драматурга и сценариста...
Портрет Евгения Шварца работы Николая Акимова
В старших классах реального училища Евгений ощутил себя поэтом. Отчасти этому способствовала преподавательская манера его учителя словесности Бернгарда Ивановича, сумевшего заложить в учеников любовь к поэзии, отчасти влюбленность в юную девочку по имени Милочка. Плохо зная классическую литературу (что не могло не раздражать учителя), Шварц не подражал классикам, а смело искал новые формы творчества, хотя позже и сам признавался в поэтической слабости своих первых попыток...
Полная моя невинность в стихотворной технике не только не мешала, а скорее помогала. Я просто ломал размер. Я обожал Гейне в чтении Бернгарда Ивановича, и размер его стихов помог мне втискивать то, что я хочу, в мои разорванные стихотворные строки. Кроме того, мне помогло следующее событие. Я за это время получил право заходить внутрь библиотеки к книжным полкам, выбирать себе книги. И я вытащил книжку небольшого формата с непривычного цвета переплетом. Открыл ее и прочел: «Целовала их ночь в глаза». И эта строчка ударила меня и словно раздвинула границы моего хозяйства еще шире. Это были пьесы Блока. Я прочел заглавие и положил книжку на место. Мир мой расширился, но лень и страх перед напряжением, усилием, перед новыми открытиями пребывали в нем по-старому. Я прочел из Блока всего одну строчку и стал его хвалить чуть не в каждом разговоре с Фреем и Юркой Соколовым, но прошел год, прежде чем мне попались его стихи. А пьес я так и не трогал. Итак, я писал помногу - целые поэмы.
Названия этих первых вещей я помню до сих пор: «Мертвая зыбь», «Четыре раба», «Офелия», «Похоронный марш». Были эти стихи необыкновенно мрачны. Я был до того счастлив в то время, что не боялся описывать горе, мрак, отчаяние, смерть. Для меня все эти понятия были красками - и только. Способом писать выразительно. Я нашел способ что-то высказывать, говорить свое - и вместе с тем это было скрыто, запрятано за картинами вроде той, что я описывал: дождь, распятие, вырезанное деревенским плотником, женщина, плачущая у этого уродливого креста. Рассказывалось все это тяжело, нескладно, но я был счастлив и доволен. Вот это и было событием более важным, чем сочинская встреча с женщиной...Стихи стали очень важным для Жени делом, возможно, самым важным в тот период жизни. Но писал он "для себя", боясь открыться даже близким. Даже Милочке...
Карикатура на юного поэта, начало ХХ века
Прошло, вероятно, с полгода, пока я прочел свои стихи Милочке. Прочел сам, ибо непривычный человек не мог бы поймать мой размер. Читал я, объясняя и доказывая, что тут я хотел сказать и как хорошо сказал. И Милочка иногда соглашалась со мной, а иной раз по правдивости своей не скрывала, что стихотворение ей не понравилось. Любопытно, что чужие стихи раздражали меня. Хвалил я одного Блока, не читая его. Пушкин не открылся мне. Лермонтова не понимал. Конечно, я схватывал нечто у своего времени, у своих современников, но бессознательно. Прочел я два стихотворения Маяковского, напечатанные, кажется, примерно в это время в «Новом Сатириконе», - и пришел в восторг. Мне почудилось, что у нас есть что- то общее. Но не искал других его стихов, не испытывал потребности. «Потом как-нибудь». И писал с каждым днем косноязычней. Я-то понимал, о чем бормочу, и радовался.
Маяковский на вечере футуристов, начало ХХ века
Овладев этой своей дорожкой, я стал смелее и увереннее. Теперь я не сомневался, что «из меня что?то выйдет». Самомнение мое умерялось одним только сознанием: «Еще никто не знает, что я за молодец». Я стал много спокойнее и увереннее, особенно вне дома. Я изменился, а в семье все осталось по-прежнему. Вот тогда-то Юрка, по своей манере начиная, и обдумывая, и снова набирая дыхание, сказал наконец по зрелом размышлении: «У вас нет семьи. Поэтому ты ищешь ее у нас или у Соловьевых». У нас и в самом деле семьи не было. И я был одним из самых неприятных обитателей... дома. Моя ненависть к [младшему брату] Вале, грубости матери, глупости, которые я нес, разговаривая с отцом, создавали совсем уж унылую обстановку у нас. Все ухудшались и отношения с Бернгардом Ивановичем. Он с чуткостью ненависти заметил, что я стал много самоувереннее, чем раньше, и считал, что никаких оснований для этого у меня не имеется. С остальными же - от одноклассников до знакомых - отношения мои сильно улучшились. Несмотря на то что я писал мрачные стихи и иногда и в самом деле приходил в отчаянье, в основном я был весел, и не просто, а безумно весел, и часто заражал этим свойством моих друзей.
Шуточная открытка начала ХХ века
Влюбившись, Евгений без конца анализировал все, связанное с Милочкой, каждый взгляд, слово, интонацию... Докапывался до какий-то удивительных глубин и тайных смыслов, вкладывая в них то, чего на самом деле, возможно, и не было...
Я был прямо и открыто влюблен, да и только. А Милочке хотелось, чтобы я главенствовал, был строг и требователен. Узнал я это на одной из опер. За день до этого мы собирались к Зайченко. Милочка сказала, что она не пойдет. Отказался идти и я. В театре из разговоров в антракте выяснилось, что Милочка все-таки была у Зайченко. Я не посмел обидеться. Каково же было мое удивление, когда Милочка, выбрав минутку, попросила меня: «Не сердись». «Не сердись», - повторяла она с наслаждением.
И меня осенило - таков был мой излюбленный способ мыслить, я хотел сказать - единственный способ думать в те дни. Единственный доступный для меня. Когда Милочка с явным, глубоким наслаждением сказала: «Не сердись», меня осенило - она в глубине души жаждет властного мужского обращения. А я, дурак, молюсь на нее, выпрашиваю чуть - чуть любви, не смею даже спросить, в котором часу она пойдет в библиотеку. И часто потом Милочка говорила мне «не сердись» без всякого повода с моей стороны. Но от понимания до действия у меня было так далеко! Я был связан по рукам и ногам страшной силой своей любви. Или своей слабостью? Однажды мы шли вечером через большой пустырь, тот самый, где в 1905 году я увидел первый в моей жизни митинг, где ходили канатоходцы, крутились перекидные качели и вертелась карусель на Пасху. Теперь тут было пустынно, темно. Мы остановились возле остатков какого?то решетчатого забора - видимо, кто?то когда?то собирался огородить эту площадь, да и раздумал. Мы, как это бывало часто, ссорились. Выясняли отношения. Слова «наши отношения» я повторял так часто, что Милочка воскликнула однажды: «Не могу я больше слышать этих слов», после чего меня осенило, что я дурак. Но тем не менее я продолжал расспрашивать Милочку - любит ли она меня, не кажется ли ей это и так далее - при каждой встрече. Что-то подобное, вероятно, происходило и на этот раз. И в пылу ссоры, чтобы уверить Милочку в чем-то, я взял ее за руку - и сразу умолк. Замолчала и она. Это было счастье, какого я не переживал еще. Счастье особенное, освященное силой любви, близости. Так мы и пошли - потихоньку, молча, держась за руки, как дети. С этого скромнейшего прикосновения началась новая эра в истории нашей любви. Ссориться мы стали меньше. При каждой встрече я брал Милочку за руку. Ее чуть полная по - детски кисть, чуть надушенная духами, которые я узнаю и теперь, серо - голубые глаза, ореол светящихся надо лбом волос - вот что заслоняло от меня всю жизнь. И однажды я обнял Милочку за плечи.
Шуточная открытка начала ХХ века
Дело уже шло к концу учебного года. Пришла ранняя майкопская весна. Теперь мы добирались домой дальними дорогами, спускались вниз к Белой, шли дорожкой между кустами, где по майкопскому обыкновению то пахло цветами и тополем, то тянуло человеческими отбросами. Проходя узкой дорожкой между деревьями, мы иногда останавливались, и я обнимал Милочку, она опускала мне голову на плечо, и так мы стояли молча, как во сне. И много-много времени прошло, пока я осмелился поцеловать ее в губы. И то не поцеловать, а приложиться осторожно своими губами - к ее. И всё. За все долгие годы моей любви я не осмелился ни на что большее.
Майкоп, река Белая, начало ХХ века
В 21-м году, когда мы переехали в Ленинград и мне казалось, что я погубил свою жизнь, я уходил на Васильевский остров, на Средний проспект, к тому дому, где встречались мы с Милочкой в последние месяцы моей любви. Я смотрел на окна ее комнаты, и мне казалось, что будь она моей женой, вся моя жизнь была бы другой. Не знаю, было бы это на самом деле? Но тогда я бывал от этих детских ласк, от стихов, от весны как в тумане. И если бы мне сказали, что Милочка выйдет за другого, - я просто не поверил бы. Это было бы уж слишком страшно…
Однако, обучение в реальном училище подошло к концу и перед семьей Шварцев встал вопрос - где Женя будет учиться дальше. Он явно проявлял гуманитарные наклонности, но тут сыграло злую шутку давнее желание мамы выучить его на инженера. Техническая направленность образования в реальном училище мешала поступлению на гуманитарные факультеты университета, юноша не имел соответствующей подготовки по нужным предметам, какую дала бы классическая гимназия.
Мне выдали аттестат об окончании реального училища. Кем быть? Я давно решил стать писателем, но говорить об этом старшим остерегался. Считалось само собой разумеющимся, что я должен после среднего получить и высшее образование. Но куда идти? Казалось бы, что самым близким факультетом к избранной мной профессии был филологический. Но для реалиста он был невозможным из-за латинского и греческого языков. И, как все, не знающие, куда идти, я выбрал юридический факультет. В этом году ввиду незнания латыни (трудно мне сегодня писать) я не мог поступить в университет. Но в Москве открылся Коммерческий институт, куда ушли все лучшие профессора из университета... Старшие решили так: послать мои документы в Коммерческий институт. Если меня туда не примут, то все-таки жить в Москве, слушать лекции в университете Шанявского и готовить латынь, которую и попытаться сдать в декабре. И вот мои документы уехали в Москву…
Фоторепортаж об университете Шанявского в журнале "Искры", 1913, №23.
Альфонс Шанявский - русский генерал польского происхождения. Выйдя в отставку, он занялся разработкой золотых приисков в Сибири и вместе с компаньонами (купцом Сабашниковым и инженером Бергом) быстро стал мультимиллионером. Это позволило компаньонам переехать в Москву, где Шанявский посвятил себя благотворительности. Целью его жизни стало открытие в Москве общедоступного университета, в который принимали бы всех, независимо от пола, национальности, религии, уровня подготовки и социального положения. Никаких ограничений и квот! Плата за обучение взималась, но невысокая - 40 руб в год, а для льготников 30 руб.
Чтобы обеспечить финансовую сторону вопроса, Шанявский приобрел доходную недвижимость в Москве (кроме известной гостиницы на Арбате еще более 20 строений), деньги за аренду которой шли исключительно на университет. Увы, двери университета распахнулись, когда генерала Шанявского уже не было в живых. Но душеприказчики продолжили его дело.
Преподавать в университет Шанявского приглашались лучшие профессора, которые умели быстро подтянуть уровень слушателей до нужной степени. В университете Шанявского учился, к примеру Сергей Есенин после сельской церковно-приходской школы. Его позже считали хулиганом, но никто не называл Есенина малограмотным, необразованным человеком. Среди других студентов можно назвать Николая Тимофеева-Рессовского, Анастасию Цветаеву, Николая Клюева, Янко Купалу, а среди преподавателей - Вернадского, Ферсмана, Брюсова, Муромцева, Трубецкого...
Как бы ни обижался Женя Шварц на своих близких, но судьба сына не была безразличная родителям. Отец решил сам везти сына в Москву, чтобы определить его учиться и помочь устроиться в чужом городе...
Мне купили костюм, готовый, у Богарсукова. У Чумалова купил я галстук и воротничок 37-й номер… Из Коммерческого института ответа все нет, но у папы отпуск, и он решает провести его в Москве, поработать у кого-нибудь из светил - хирургов, что тогда было принято, и заодно пристроить меня куда-нибудь, если не в Коммерческий институт, то к Шанявскому, чтобы год не пропадал…
Продолжение следует...
Посты из серии "Своими глазами":
Академик М.Н. Тихомиров:
http://eho-2013.livejournal.com/979011.html
http://eho-2013.livejournal.com/979555.html
http://eho-2013.livejournal.com/980360.html
http://eho-2013.livejournal.com/980646.html
Писатель Л.А. Кассиль:
http://eho-2013.livejournal.com/981495.html
http://eho-2013.livejournal.com/990391.html
Певица Н.В. Плевицкая:
http://eho-2013.livejournal.com/991808.html
http://eho-2013.livejournal.com/993206.html
http://eho-2013.livejournal.com/996414.html
http://eho-2013.livejournal.com/1000632.html
Министр-председатель Временного правительства А.Ф. Керенский:
http://eho-2013.livejournal.com/1001284.html
http://eho-2013.livejournal.com/1001769.html
http://eho-2013.livejournal.com/1002569.html
http://eho-2013.livejournal.com/1005126.html
http://eho-2013.livejournal.com/1010576.html
http://eho-2013.livejournal.com/1012163.html
Писательница Тэффи (Надежда Лохвицкая):
http://eho-2013.livejournal.com/1012534.html
http://eho-2013.livejournal.com/1014436.html
http://eho-2013.livejournal.com/1023954.html
http://eho-2013.livejournal.com/1024219.html
http://eho-2013.livejournal.com/1026627.html
http://eho-2013.livejournal.com/1032767.html
Политик, революционер Лев Троцкий (Лейба Давидович Бронштейн):
http://eho-2013.livejournal.com/1039172.html
http://eho-2013.livejournal.com/1042507.html
http://eho-2013.livejournal.com/1045805.html
http://eho-2013.livejournal.com/1051366.html
http://eho-2013.livejournal.com/1059452.html