Интересные мемуары
Не знаю, как я пропустила в 1997 году публикацию глав из воспоминаний Натальи Соколовой в журнале "Дружба народов"... Попались они мне только сейчас. Рукопись воспоминаний хранится в архиве Рукописного отдела Литературного музея. Полный вариант текста был опубликован отдельным изданием в 2007 году и его еще можно разыскать на Озон. Но даже фрагменты, достаточно крупные фрагменты воспоминаний в журнальной публикации стоят внимания.
Журнальный вариант: http://magazines.russ.ru/druzhba/1997/2/sem.html
Нелли Семпер (Наталья Соколова)
Отец Натальи художник Евгений Соколов на рубеже 19 и 20 веков учился живописи в Мюнхене, вернувшись в Россию, прославился как театральный художник, оформив около 300 спектаклей в Большом театре, театре Корша, Оперетте... Также был знаменит как график, работы которого в виде открыток издавались огромными тиражами. Мать была балериной Большого театра.
Наталье в пятнадцать лет ее имя казалось слишком обычным, и она придумала себе новое - Нелли Семпер, которым и подписывала свои работы. Переводчица, поэтесса, художница, прозванная друзьями Неуязвимый эльф, она обладала многими талантами и могла бы прожить блестящую творческую жизнь... Если бы годы ее жизни не совпали со сложным переломным временем.
Из журнального предисловия:
"Эти записки предназначены для возможного читателя XXIII века, интересующегося нашей эпохой (если человечество будет жить и читать). Я не касаюсь мировых событий и великих людей - о них историки напишут немало. <...> Я только среднего уровня "свидетель перемен", так сказать фотограф от литературы, решивший заснять свое ближайшее окружение. <...> Мне жаль всех живших, навсегда утративших имя, бесследно утонувших в потоке истории "от Ромула до наших дней". Каждая личность - фасетка, зеркальце, отражающее действительность" - так писала в предисловии к своим обширным воспоминаниям Наталья Евгеньевна Семпер (Соколова) и была неправа только в одном - "свидетелем перемен среднего уровня" ее назвать никак нельзя.
Потомок старинных московских семей (родственники по отцу - фабриканты и меценаты братья Поляковы), дочь театрального художника Евгения Соколова и балерины Большого театра Татьяны Эверт, она и сама была личностью необыкновенно одаренной - владела многими европейскими и восточными языками, прекрасно знала философию и культуру Востока, писала стихи, рисовала. И все же самым главным ее талантом был талант любви к жизни - к путешествиям, новым знакомым, ярким краскам и тому тайному, сокровенному, что незримо руководит человеческими судьбами.
Н. Е. Семпер, не оставляет удивительное ощущение: казалось бы, перед тобой проходит жизнь, своими основными вехами мало чем отличающаяся от жизни многих интеллигентов, родившихся в начале века, - детство с обязательной рождественской елкой, революция, трудный быт, коммуналки, новые порядки, попытка найти свою нишу среди всеобщей "коммунизации", репрессии, коснувшиеся близких, собственный арест, лагерь... - и вместе с тем это какая-то фантастическая феерия; сквозь "портреты" и "пейзажи" проступают черты романа, ибо Н. Е. обладала особенным даром - в каждом явлении жизни видеть сюжет, в каждом встретившемся человеке - абсолютную его уникальность.
Тюрьма и лагерь не только не сломили эту маленькую хрупкую женщину, но сделали ее еще более неуязвимой ("Работу я люблю, а природа в лагере была замечательная. А какие разнообразные лица!"). Воспоминания Н. Е. об этом периоде составляют невольный контраст рядом с уже известными образцами женской лагерной прозы, скажем, Евгении Гинзбург и женщин ее круга. Н. Е. вышла из совсем иной среды, никакого внутреннего счета, обид и комплексов по отношению к режиму у нее не было и иллюзий тоже; но главное - идеологическое отношение к жизни вообще было ей глубоко чуждо (может быть, именно поэтому в мозаике ее "свидетельств" сцены раскулачивания или строительства канала "Волга-Москва" производят очень сильное впечатление). "Я допускаю возможность существования разумной космической силы, определяющей ритмы жизни, - писала Н. Е. - Нужна была кардинальная перемена, и она явилась в форме ареста". Жажда "кардинальной перемены" была связана и со многими сложными обстоятельствами личной жизни: смерть отца, проблемы профессионального характера и - главное - зашедшие в тупик многолетние близкие отношения с писателем Сигизмундом Кржижановским, человеком, который по эмоциональному складу был полной противоположностью Н. Е., но покорил ее оригинальностью своей личности, блистательным интеллектом и... хрупкостью и незащищенностью своего существования.
Он умер в 1950 году, оставив после себя слова: "С сегодняшним днем не в ладах, но меня любит вечность". Наталью Евгеньевну посадили в 1949-м, и она прожила потом еще очень долгую жизнь.
(В наши дни вышло 6-ти томное собрание сочинений Сигизмунда Кржижановского, но о его творчестве можно вспомнить хотя бы по сценариям фильмов "Праздник Святого Иоргена" и "Новый Гулливер", написанных Кржижановским, хотя в титрах его имя не указано).
Отрывок из воспоминаний Натальи Семпер-Соколовой:
Встреча с будущим
(Воспоминания о быте, 1918-1920)
Трамваи почти не ходят, фонари перебиты, во мраке улиц начинают раздевать прохожих. Маленькая мама боится поздно вечером возвращаться из Большого театра на Арбат, и вообще, работа в балете, ходить пешком два раза в день туда и обратно нельзя. Решив переехать поближе к театру, она сняла три комнаты в Кузнецком переулке у матери Е. Н. Гоголевой. Начало октября 1918 года. Темнеют дни. Я бегаю по всем комнатам и прыгаю через чемоданы, корзинки, узлы - весело! Но на лицах взрослых не видно улыбок, укладываются нехотя, бабушка Мила вздыхает. Покидаем давно обжитую пятикомнатную квартиру, милый Сивцев Вражек, здешних знакомых и весь прочный, спокойный быт. Мебель и вещи увозит громадная красная фура (жаль, забыла фамилию предпринимателя, известную всей Москве). Оторвалось и ухнуло в пропасть наше прошлое, безвозвратно, навсегда.
"Дом Сокол" стоит в выемке между Театральной конторой и фотоателье "Паола". Квартира Елены Евгеньевны Гоголевой в первом этаже, в самой глубине длинного темного входа. Все окна упираются в кирпичный брандмауэр Театральной конторы, - неба не видно. Солнце не заглядывает сюда. Сумрачные комнаты, гробовая тишина. Целый день то читаю, то брожу в одиночестве, не зная, чем заняться; папа с увлечением пишет декорации у Корша, мама на репетиции в Большом, бабушка на службе. От скуки задумала выкупать чижика: вынула его из клетки, намочила и намылила перышки, облила чистой водой - а он лег на спинку, раскинул крылышки и умер. Совершила преступление, жестокое убийство, поразившее мою совесть на всю жизнь.
Заглядывая в переднюю, мельком вижу юную красавицу, настоящую принцессу, героиню воображаемых историй, возникающих в темных углах этой неприятной квартиры. Ей только восемнадцать лет, но недавно ее приняли в Малый театр, она мечтает стать артисткой.
Журнальный вариант: http://magazines.russ.ru/druzhba/1997/2/sem.html
Нелли Семпер (Наталья Соколова)
Отец Натальи художник Евгений Соколов на рубеже 19 и 20 веков учился живописи в Мюнхене, вернувшись в Россию, прославился как театральный художник, оформив около 300 спектаклей в Большом театре, театре Корша, Оперетте... Также был знаменит как график, работы которого в виде открыток издавались огромными тиражами. Мать была балериной Большого театра.
Наталье в пятнадцать лет ее имя казалось слишком обычным, и она придумала себе новое - Нелли Семпер, которым и подписывала свои работы. Переводчица, поэтесса, художница, прозванная друзьями Неуязвимый эльф, она обладала многими талантами и могла бы прожить блестящую творческую жизнь... Если бы годы ее жизни не совпали со сложным переломным временем.
Из журнального предисловия:
"Эти записки предназначены для возможного читателя XXIII века, интересующегося нашей эпохой (если человечество будет жить и читать). Я не касаюсь мировых событий и великих людей - о них историки напишут немало. <...> Я только среднего уровня "свидетель перемен", так сказать фотограф от литературы, решивший заснять свое ближайшее окружение. <...> Мне жаль всех живших, навсегда утративших имя, бесследно утонувших в потоке истории "от Ромула до наших дней". Каждая личность - фасетка, зеркальце, отражающее действительность" - так писала в предисловии к своим обширным воспоминаниям Наталья Евгеньевна Семпер (Соколова) и была неправа только в одном - "свидетелем перемен среднего уровня" ее назвать никак нельзя.
Потомок старинных московских семей (родственники по отцу - фабриканты и меценаты братья Поляковы), дочь театрального художника Евгения Соколова и балерины Большого театра Татьяны Эверт, она и сама была личностью необыкновенно одаренной - владела многими европейскими и восточными языками, прекрасно знала философию и культуру Востока, писала стихи, рисовала. И все же самым главным ее талантом был талант любви к жизни - к путешествиям, новым знакомым, ярким краскам и тому тайному, сокровенному, что незримо руководит человеческими судьбами.
Н. Е. Семпер, не оставляет удивительное ощущение: казалось бы, перед тобой проходит жизнь, своими основными вехами мало чем отличающаяся от жизни многих интеллигентов, родившихся в начале века, - детство с обязательной рождественской елкой, революция, трудный быт, коммуналки, новые порядки, попытка найти свою нишу среди всеобщей "коммунизации", репрессии, коснувшиеся близких, собственный арест, лагерь... - и вместе с тем это какая-то фантастическая феерия; сквозь "портреты" и "пейзажи" проступают черты романа, ибо Н. Е. обладала особенным даром - в каждом явлении жизни видеть сюжет, в каждом встретившемся человеке - абсолютную его уникальность.
Тюрьма и лагерь не только не сломили эту маленькую хрупкую женщину, но сделали ее еще более неуязвимой ("Работу я люблю, а природа в лагере была замечательная. А какие разнообразные лица!"). Воспоминания Н. Е. об этом периоде составляют невольный контраст рядом с уже известными образцами женской лагерной прозы, скажем, Евгении Гинзбург и женщин ее круга. Н. Е. вышла из совсем иной среды, никакого внутреннего счета, обид и комплексов по отношению к режиму у нее не было и иллюзий тоже; но главное - идеологическое отношение к жизни вообще было ей глубоко чуждо (может быть, именно поэтому в мозаике ее "свидетельств" сцены раскулачивания или строительства канала "Волга-Москва" производят очень сильное впечатление). "Я допускаю возможность существования разумной космической силы, определяющей ритмы жизни, - писала Н. Е. - Нужна была кардинальная перемена, и она явилась в форме ареста". Жажда "кардинальной перемены" была связана и со многими сложными обстоятельствами личной жизни: смерть отца, проблемы профессионального характера и - главное - зашедшие в тупик многолетние близкие отношения с писателем Сигизмундом Кржижановским, человеком, который по эмоциональному складу был полной противоположностью Н. Е., но покорил ее оригинальностью своей личности, блистательным интеллектом и... хрупкостью и незащищенностью своего существования.
Он умер в 1950 году, оставив после себя слова: "С сегодняшним днем не в ладах, но меня любит вечность". Наталью Евгеньевну посадили в 1949-м, и она прожила потом еще очень долгую жизнь.
(В наши дни вышло 6-ти томное собрание сочинений Сигизмунда Кржижановского, но о его творчестве можно вспомнить хотя бы по сценариям фильмов "Праздник Святого Иоргена" и "Новый Гулливер", написанных Кржижановским, хотя в титрах его имя не указано).
Отрывок из воспоминаний Натальи Семпер-Соколовой:
Встреча с будущим
(Воспоминания о быте, 1918-1920)
Трамваи почти не ходят, фонари перебиты, во мраке улиц начинают раздевать прохожих. Маленькая мама боится поздно вечером возвращаться из Большого театра на Арбат, и вообще, работа в балете, ходить пешком два раза в день туда и обратно нельзя. Решив переехать поближе к театру, она сняла три комнаты в Кузнецком переулке у матери Е. Н. Гоголевой. Начало октября 1918 года. Темнеют дни. Я бегаю по всем комнатам и прыгаю через чемоданы, корзинки, узлы - весело! Но на лицах взрослых не видно улыбок, укладываются нехотя, бабушка Мила вздыхает. Покидаем давно обжитую пятикомнатную квартиру, милый Сивцев Вражек, здешних знакомых и весь прочный, спокойный быт. Мебель и вещи увозит громадная красная фура (жаль, забыла фамилию предпринимателя, известную всей Москве). Оторвалось и ухнуло в пропасть наше прошлое, безвозвратно, навсегда.
"Дом Сокол" стоит в выемке между Театральной конторой и фотоателье "Паола". Квартира Елены Евгеньевны Гоголевой в первом этаже, в самой глубине длинного темного входа. Все окна упираются в кирпичный брандмауэр Театральной конторы, - неба не видно. Солнце не заглядывает сюда. Сумрачные комнаты, гробовая тишина. Целый день то читаю, то брожу в одиночестве, не зная, чем заняться; папа с увлечением пишет декорации у Корша, мама на репетиции в Большом, бабушка на службе. От скуки задумала выкупать чижика: вынула его из клетки, намочила и намылила перышки, облила чистой водой - а он лег на спинку, раскинул крылышки и умер. Совершила преступление, жестокое убийство, поразившее мою совесть на всю жизнь.
Заглядывая в переднюю, мельком вижу юную красавицу, настоящую принцессу, героиню воображаемых историй, возникающих в темных углах этой неприятной квартиры. Ей только восемнадцать лет, но недавно ее приняли в Малый театр, она мечтает стать артисткой.