Приветливость музея -Переславль-Залесский
Пока этот текст полежит здесь, а потом я отправлю его на место - в tradtextil. Там его очередь ещё не подошла.
2006г. Переславль-Залесский, или бои местного значения.
Залечивая душевные раны, полученные в архангельской эпопее, я и не помышляла особенно ни о каких резких бросках куда-либо. Упаси боже! Обжегшись на молоке, дуют на воду. Однако ж как-то я наткнулась на информацию о выставке народного костюма под интригующим названием «ДРЕСС-КОД или мода по-деревенски». Она была открыта в музее города Переславля-Залесского (130 км от Москвы, два с половиной часа автобусом, железная дорога через городок не проходит). Ну так ведь разве это путешествие, это же почти московский пригород! Решила ехать. Выставки народного костюма у нас совсе-е-ем нечасты, пропускать такие мероприятия без уважительных причин негоже.
Сам по себе Переславль-Залесский город с богатой древней историей. Он очень живописно расположен на берегу очень красивого озера Плещеево, имеет очень серьёзный музей и буквально напичкан всевозможными памятниками архитектуры- церквями и монастырями. Само название его отсылает нас к Переяславу под Киевом, о котором я уже рассказывала ранее. Слава киевского Переяслава не давала покоя русским князьям - из-за этого появились на карте Руси и Переяславль-Рязанский( возможно сначала Эрзянский), ставший впоследствии Рязанью и Переславль-Залесский. Речки, на которых они стояли, тоже вслед киевскому Переяславу назвали так же как там - Трубеж ( на Украине - Трубиж, с ударением на втором слоге).
О выставке же было известно, что экспонируется коллекция частного музея. Название выставки было явно задумано с определённой претензией, с вызовом. Тем более, что словосочетание ДРЕСС-КОД в анонсе было пропечатано латиницей. Это будило любопытство. Но и настораживало. Да, по народному костюму можно было многое сказать - и какая местность, и какой социальный статус человека и в каком обряде участвует человек в этом костюме ( в основном идёт речь о женском праздничном костюме). Но сводить народный костюм, который конечно бытовал именно в деревне, всего лишь к деревенской моде? Это умышленное принижение его значения. Это вовсе не мода. Это великое искусство, которое, кажется, вмещает в себя весь мир-вселенную крестьянской России с её историей, воззрением на мир-бытие, понятиями о добре и зле, чувствами, надеждами, всем строем жизни
Однодневное путешествие теперь после приобретённого опыта не представляло для меня технологических трудностей. Билет на утренний автобус с Щёлковского автовокзала был куплен заранее (только «туда», понятие билета «обратно» там не существует). Расписание обратных автобусов было изучено, паёк упакован, аккумуляторы заряжены, я отправилась.
На автовокзал города Переславль-Залесский автобус прибыл точно по расписанию. Вместо того, чтобы ждать рейсовый городской автобус, который довёз бы меня до поворота к музею за какие-нибудь 7-10 минут, я отправилась к музею пешком по шоссе, о чём не пожалела - в этот утренний ещё час транспорт не подавлял особенно, поскольку по сравнению с Москвой был довольно редок, воздух был свеж и можно было с чувством - с толком «вживаться в место», разглядывая всё кругом.
Наконец дошла я до Горицкого монастыря, в стенах которого располагается большой музей Переславля-Залесского. Набрала кучу билетов в разнообразные экспозиции и оплатила право фотосъёмки ( в некоторых экспозициях снимать было воспрещено). Решила начать с выставки, ради которой собственно и приехала. Она была развёрнута на первом этаже одной из церквей ( на втором этаже расположена так называемая ризница, о чём позже).
Выставка была прекрасная, а опасения, вызванные эпатирующим названием, мгновенно улетучились. Хозяева музея - молодая очень обаятельная пара- давали всем желающим подробные пояснения по экспозиции и разрешали фотографировать экспонаты , правда без вспышки, что сразу здорово снижало качество материала, поскольку без вспышки редкий кадр получается хотя бы удовлетворительной чёткости. Ну да куда деваться. Редкие энтузиасты своего дела, эти молодые люди собрали превосходную коллекцию, которая заслуживала бы постоянного места и постоянной экспозиции. Они же, будучи москвичами, неприкаянно возили её по разным городам и весям - туда, где её хотели видеть владельцы музейных площадей. Коллекция экспонировалась комплексами на манекенах. Удовольствие было большое. Манекенов было 24 штуки. И все хорошо одеты. Владелец коллекции напомнил мысль одного из русских святых (к сожалению, не помню какого, возможно, Серафима Саровского): «Не ищите Святую Русь, живите в ней!», и добавлял уже от себя: «Часто думают, что Русь - это где-то, а Русь - это мы. Там где мы, там Русь». Такие слова помогают жить.
Подробно и не спеша я рассматривала и общёлкивала выставку. Экспонаты представляли разные регионы России - Воронежская, Брянская, Тульская, Архангельская губернии, Поволжье - было где разгуляться глазу. Не обошлось без микроинцидента со смотрительницей зала. «Так много нельзя снимать!». Я спросила, а что значит «много», и как определить, где оно начинается? Но ответа не получила, вероятно в формальных понятиях почтенная матрона была не сильна. Она от меня отстала, тем более, что это дело было вовсе не её, а дело владельцев коллекции.
По завершении вкушения изысканных яств я обнаружила, что времени до окончания работы музея ещё очень много, и я отправилась осматривать собственные экспозиции музея. Начала с Краеведческого отдела. Экспозиция там была очень интересная. Целый зал был посвящён народному костюму, народной вышивке и ткачеству. Поэтому естественно было мне в нём задержаться. Провела я там не менее часа. Я подробно отщёлкивала то, что видела перед собой. Особенно выдающихся в художественном отношении костюмов там как будто и не было, но всё же было много любопытного. Народная вышивка была представлена полотенцами и концами полотенец. Очень хорош был стенд с ткаными фрагментами -проставками. Проходивший мимо посетитель- молодой человек задал мне какой-то простой вопрос по поводу этих тканых фрагментов, я ответила и добавила, что сейчас понемногу возрождают наши люди это дело ( ткут уже вещи такого рода в Вологодской и Архангельской областях - пока в отдельных центрах традиционной культуры, но уже есть это). «И слава богу!» - с чувством очевидного удовлетворения завершил наш краткий диалог мой собеседник, продвигаясь далее.
Зал был почти уже «отработан», когда произошёл инцидент, о котором нельзя не рассказать, так уж «везёт» мне на такие встречи. Впрочем, если вы любите купаться, то не надо удивляться наличию воды. Смотрительница зала, в котором я так непростительно задержалась, казалось бы не проявляла к моей скромной персоне никакого интереса, непрерывно щёлкая семечки и смачно сплёвывая шелуху в кулачок. Я уже чувствовала благодарность ей за «толерантность», проявляемую почтенной матроной к моему почти часовому присутствию в зале. Но теперь я знаю наверняка - благодарность можно чувствовать только тогда, когда вы из музея уже вышли, а вас ещё не покусали. И тут ни с того, ни с сего весьма неожиданно и очень громким голосом эта дама выпалила залпом: «А с вас надо было тройную плату взять!». «Та-а-ак, началось!» - подумала я, вспомнила свой рязанский Аустерлиц, и, узнав тут же столь хорошо знакомое мне печальное явление, мгновенно выключила фактор обиды, неуместной по отношению к лицам, ведущим себя столь неуважаемым мной образом. Несложная, но адекватная психологическая подготовка помогла мне выстоять на этот раз без ущерба для моего хрупкого здоровья. Наоборот, вовремя нейтрализовав фактор неожиданности, который всегда подводит в таких случаях, я была готова ответить ей не обычными «стенаниями и плачем угнетаемых и притесняемых», а вполне подходяще случаю. В самом деле, что же тут трагического? Это же смешно и постыдно! Тут же нашёлся и ответ: «Так чего же не взяли? Я бы легко отдала. В самом деле - 30 рублей маловато, а 90 было бы вполне нормально! Вот больше, в самом деле было бы нехорошо!». Не чувствительная к моему откровенно издевательскому тону ( да-да, издевательскому! Хватит плакать и страдать!), эта дама продолжала явно с того места, на котором остановилась: «Вы у нас ВСЁ сняли!!!»- буквально взревела она трубным голосом. Нажим на слово ВСЁ был такой, что даже прописные буквы не могут его передать. Я же продолжала тихонечко голосом психиатра, который буйному помешанному не перечит («Да-да, Наполеон, конечно, Наполеон! Сейчас поедем в Ватерлоо, только вот карету подадут»): «Да-да, ВСЁ, абсолютно ВСЁ сняла, унесла и ничегошеньки вам не оставила!». И добавила так же издевательски участливо: « А что, так сильно жалко?». Как ни странно, она не реагировала на мои издёвки, но аллюр свой явно сбавила и пожар больше не раздувала, продолжая плеваться своими семечками, что было однако её частным делом. Я продолжила своё продвижение по музею, осмотрев другие залы краеведческого отдела и часть художественного отдела (иконы). Вышла на улицу, прикинула, в каком порядке обходить оставшиеся места - собор, обзорный подъём на колокольню и отдел природы подождут, следующей должна быть ризница, располагавшаяся как раз над выставкой «ДРЕСС КОД…». Туда я и пошла. На «втором этаже церкви» располагалось два зала музея, первый представлял для меня ограниченный интерес, а вот во втором была ризница. И как раз на входе в ризницу красовались крайне нежелательные пиктограммы - перечёркнутые изображения фотоаппарата и видеокамеры. Ну да ладно, скорее всего для меня там и нет ничего. И я вошла.
Как и полагается ризнице, здесь экспонировались различные предметы, относящиеся к церковному искусству. Естественно были и церковные облачения. Как правило, церковные облачения обильно украшены вышивкой золотыми нитями ( спешу признаться, что до сих пор не знаю чётко тонкой разницы между терминами золотая и золотная вышивка тем более, что люди, употребляющие эти термины, тоже часто их путают). Это особый вид вышивки, имеющий старейшие традиции в странах - наследницах византийской культуры. Бытовала вышивка золотом и в народной среде, ею украшались платки, головные уборы и душегреи в частности в Нижегородской и Архангельской губерниях. Но в данный момент речь шла не о народной вышивке, а о церковной. Когда-то она меня интересовала с чисто декоративной точки зрения, но, увлекшись вышивкой народной, я ушла с этой дороги. Это отдельная сфера. Тем не менее, оказываясь в музеях, я по возможности эти разделы разглядываю всегда внимательно. Ризница Переславльского музея того весьма и весьма стоила. Незадолго до этого я побывала в новоиерусалимском музее ( я не стала отдельно в своих текстах описывать это микропутешествие в ближнее Подмосковье, собственно это и путешествием назвать нельзя) и там видела богатейшую экспозицию, изобиловавшую разнообразнейшими образцами церковной вышивки от весьма ранних образцов ( и кстати самых интересных в художественном отношении) до парадных, но несколько холодных в своей виртуозности образцов позднего 19 века. Тем не менее экспонаты Переславльского музея производили сильное впечатление своей нестандартностью и большими художественными достоинствами. И вот среди этих экспонатов оказалось два совершенно особенных церковных облачения, перед которыми я встала как врытая в землю!
Перехожу к их описанию. Это были фелонь и стихарь. Оплечья фелони и стихаря были изготовлены из помпезной ткани типа рытого бархата ( на чём, впрочем, не настаиваю, ибо описываю по памяти - фотографий нет), а вот сам стан - это-то и было самое интересное! В табличке было указано: «Фелонь и стихарь. 17 век,19 век.» . Всё. Думаю, что датировка 19 веком относилась непосредственно к пошиву облачений, а вот создание самого материала для стана очевидно произошло в 17 веке. И вот почему я так думаю. Стан и фелони и стихаря был изготовлен из неокрашенного льняного (подобных примеров не знаю!) полотна, покрытого вышивкой льняными же по всей вероятности нитками - по цвету они от ткани не отличались. Изобразительные мотивы и техника вышивки однозначно совпадали с тем, что я видела в Русском музее, где экспонируется известный столешник 17 века, о котором я рассказывала ранее. Больше я таких вещей не видела нигде - ни в альбомах, ни в музеях. Итак, передо мной были раритеты из раритетов! Причудливо соединённые между собой в изысканный (отсылающий к персидским коврам) орнамент цветы, стебли, листья и птицы были вышиты в довольно понятной технике. Контуры вышиты тамбурным швом, а внутренние площади фигур были заполнены всеразличнейшими «разделками»- вариантами шва счётная гладь. И в глазах пестрило от разнообразия разделок. А фотографировать-то не дают! Что делать - я достала обычный грифельный цанговый карандаш и картонку, некоторое число которых я всегда имею с собой, чтобы и в неподходящих условиях удобно было что-либо записать или зарисовать на ходу ( обычный листок бумаги не годится - под него надо ещё подкладывать что-либо жёстко-твёрдое, иначе ничего не напишешь и не нарисуешь). Решила сделать набросок схемы орнамента и зарисовать варианты разделок, коих было различных вариантов где-то под двадцать ( уж точно больше десяти). Принялась рисовать. Конечно рисовать - это громко сказано, поскольку изобразительно-художественными способностями господь меня не наградил. Ну так что есть, то есть. Дело продвигалось не слишком шустро. Орнамент растянулся как тесто куда-то по диагонали и потребовалась вторая картонка для его продолжения. Довольно мелкие и изощрённые разделки необходимо было сначала ещё рассмотреть, ибо предметы находились в объёмной стеклянной витрине, и стало быть на приличном удалении от глаз, а я немножко страдаю от возрастной дальнозоркости, и очки, у меня имеющиеся, помогли бы мне на расстоянии не больше чем на 50 см, а в данном случае были совершенно бесполезны. Так в напряжении рассматривая разделки, анализируя их по возможности и «инвентаризуя» их в голове, перенося их схематическое изображение одно за другим на мои картонки, провела я некоторое время. «Очнуться» меня заставило весьма энергическое ко мне обращение некоей дамы: «Сейчас же уничтожьте всё, что вы там наснимали!». Я подняла голову от своей картонки. Передо мной кипя негодованием стояла давешняя матрона с первого этажа ( та, которая не смогла ответить на вопрос, где начинается «много», не путайте с той, которая любит грызть семечки). «А вы не видите, что я не снимаю, а рисую?» - «Уничтожьте это сейчас же, это строжайше запрещено!» - «Как может быть запрещено рисовать карандашом на маленькой картонке - это не краски, которые могут что-либо запачкать, и я не мешаю другим посетителям!» - «Не знаю, нам строжайше сказали, чтоб не рисовали!» - «Тогда к перечёркнутым фотоаппарату и видеокамере надо ещё повесить перечёркнутый карандаш !» - «Мы ничего вам вешать не будем!» - «Тогда и запрещать права не имеете!» - «Или вы сейчас всё уничтожите, или мы сейчас пойдём к начальству разбираться!».
Я посмотрела на свой жалкий тестообразный рисунок схемы орнамента, просмотрела ещё раз мои зарисовки разделок - их было уже где-то штук 14, посмотрела на часы - до закрытия музея оставалось минут 40, а до последнего вечернего автобуса - минут 50 ( потом автобус был то ли в 10 то ли в 11 часов вечера - поздновато, где-то ещё часа три с лишним скитаться пришлось бы). Я подумала, что если эта особа закусила удила, то в самом деле придётся идти с ней по территории монастыря искать где-то там администрацию, и ещё не факт, что кого-нибудь под конец рабочего дня найдём. Потом сколько ни разговаривать, а время пройдёт. И не факт, что тётка именно свою собственную бешеную инициативу проявляет ( как скажем было в Рязани, где администрация была наоборот очень гостеприимная). Может быть здесь и администрация такова? Так было в Сергиевом Посаде, где тоже безумствуют при виде карандаша в руках у посетителя. Конечно, администрация вряд ли хамить будет, но не факт, что она там разумная. А ризницу тем временем запрут, ибо не существует музеев, из которых посетителей начинают выгонять во время, указанное на табличке у входа - везде раньше, вопрос насколько. Выходило, если рассуждать с прагматической точки зрения ( как модно сейчас выражаться), то овчинка не стоила выделки - у меня не останется и тех жалких 10-20 минут, которые я могла ещё надеяться провести в ризнице, а отстоять я смогу в лучшем случае только свои жалкие рисунки. Приняла я во внимание, что теперь разделки большей частью после их подробного рассматривания и зарисовывания ( они по сути не слишком сложны) смогу восстановить и по памяти. Добиться победы в неравной борьбе с этими надсмотрщицами - не слишком ли жалок успех? И я решила капитулировать. Я протянула своей визави картонки . «Порвите их!»- не беря мои картонки сразу в руки потребовала бешеная матрона. «А я не буду уничтожать результаты своего труда! Вы требуете, вы и уничтожайте, вам-то не жалко.» - отвечала я. Матрона взяла картонки в руки ( однако ж рвать не спешила, возможно каким-то звериным чутьём отчасти опасалась каких-нибудь отдалённых последствий своей неумеренной прыти, или вещдоки хотела предъявить своему начальству). Мне же после этой гадкой сцены захотелось выйти на улицу, чтобы покинуть «общество» моих угнетательниц, в равной степени мне омерзительных. Одна, всю сцену простоявшая рядом безгласно, как и полагается доносчикам по сценарию. Именно эта незаметная тётечка, заволновавшаяся при виде рисующего карандашом человека, как будто засекла она аглицкого шпиона, зарисовывающего в свой чужеземный блокнот у колхозного амбара, куда ведут от него козьи тропы. Связываться сама не рискнула, а тихо поползла за подмогой на первый этаж, а уж оттуда прибежали колхозники с вилами. Тут уж аглицкому гаду не сдобровать! И другая, в глазах которой загорался какой-то непонятный мне, но очень неестественный недобрый огонь, когда ссылаясь на начальство она шипела на меня: «Это строжайше запрещено!». А более всего изумляла в ней эта неколебимая уверенность в непогрешимости её начальства и безумная вера в абсолютную непререкаемость установлений этой музейной власти для всех и вся. И смешно и жалко было видеть в ней уверенность, что и все остальные должны мигом сгибаться в три погибели перед этими абсурдными установлениями, ужасаться своим «грехам» против них, каяться за дела, каяться за мысли, каяться за желания и смиренно просить пощады. Было заметно также, что показалась в ней и какая-то тень страха - она видела, что я также далека от раскаяния как от альфы-центавра - а кто знает, как обернётся ещё дело, и почему это я так уверена в себе и своих правах, а может быть за этой уверенностью ещё что-то стоит? Тип этот хорошо знаком людям моего возраста, выросшим во времена, когда не слыхивали мы о пресловутых правах человека и о судах, которыми очень даже можно сейчас замытарить человека, каким-то боком задевшим эти самые или какие-нибудь другие права, пусть даже и в самой микроскопической степени ( за делом Поносова -директора сельской школы в Пермском крае наблюдаете?). Думается, что где-то рядом ходит объяснение того, как легко и массово отшатнулись миллионы наших сограждан от прежних наших советских порядков, не заметив сразу, как под шумок революционных перемен установились порядки, существенно более худшие, попирающие ныне самые фундаментальные права человека тем более жестоко и беспощадно, чем громче крики об этих самых правах. А угнетатели не перевелись. Они как и были повсюду, так и есть повсюду. Определённый процент от популяции, как ни крути. Из тысячи один всегда убьёт, один совершит подвиг, пятеро совершат чудеса самоотречения во имя общего блага, десятеро набьют карман на чужом горе, трое посмеются над собой и обстоятельствами при любой неудаче, один будет всю жизнь думать над какой-нибудь загадкой, а один получит удовлетворение, замучив кошку, и так далее.
Вышла я на крыльцо. Только что пережитая мной сцена, очевидно, отразилась на моём лице, ибо не успела я и рта раскрыть, как стоявшие на крылечке три женщины, с которыми я познакомилась ещё до этого ( все они были страстными любительницами народного костюма и всего, что с ним связано) как-то дружно спросили меня, что случилось. Я кратко рассказала им и про фелонь, и про стихарь, и про то, как отобрали у меня картонки. Конечно, их это не удивило, и одна из них рассказала в свою очередь, как мытарили её в Сергиевом Посаде по аналогичному поводу, и как она не сдавалась, приходя несколько дней подряд с утра и проводя весь рабочий день в музейном зале, что приводило местных мучителей в негодование. Но их негодование - негодованием, а наши посетительские права - правами! В Сергиевом Посаде и со мной произошло нечто подобное, только там это не дошло до таких крайних степеней и мне удалось одержать микроскопическую победу, тем более унизительную, что абсурдны были преодолеваемые мною препятствия. И тут вероятно на звук наших голосов вышла на крыльцо и моя конфискаторша. «Уходите отсюда!» - сказала она мне. Вошедшая в главную по всей видимости роль своей жизни, она потеряла чувство реальности, не отдавая себе отчёта, что область, в которой она может воспользоваться данной ей властью, была ограничена входной дверью в помещение церкви и отнюдь не простирается на все проявления жизни за этой дверью! Пришлось ей это отчётливо объяснить тихим и бесстрастным голосом ( самое опасное для угнетаемого в какой-то решающий момент битвы за права поддаться эмоциям!). «Прошу вас, не надо об этом говорить!». Как мило! Теперь оказывается и говорить нельзя! Однако ж просьба её, как крокодиловы слёзы, после всех её подвигов не нашла у меня душевного отклика, и уже громко и эмоционально я пообещала ей, что обязательно буду говорить об этом, БУДУ ОБЯЗАТЕЛЬНО говорить об этом безобразии, мешающем жить и дышать. И буду всем рассказывать об этом! Теперь в её глазах я видела совершенно отчётливый ужас ( как бы не вышло чего)! Пожелав трём моим собеседницам-«коллегам» лёгких побед в большой битве за информацию, которую мы все ищем, я быстрым шагом отправилась к выходу. Метров через тридцать я обернулась и радостно прокричала своей угнетательнице: «И в Интернете обязательно обо всём этом информацию размещу! И все-все знать будут!» Так и осталась у меня в памяти её чуть не присевшая от неизбывного страха огласки фигура! Могу покаяться - мне не жаль было пугать её оглаской, я НЕ ЛЮБЛЮ УГНЕТАТЕЛЕЙ.
Вероятно в тот момент я уже выпила всю чашу неприятностей, полагавшихся мне на тот день, потому что мне достался последний(!) билет на автобус до Москвы. А за мной в очереди стояло ещё человек десять. Последнее, что я запомнила в Переславле-Залесском, - несчастная фигура какой-то тётки с ведром и большой сумкой, умолявшую непрелонного водителя ( за которыми вероятно был весьма строгий и действенный контроль по части левых доходов) пустить её в автобус хоть на пол сесть, чтобы доехать до какого-то там села. На такси похоже она ездить не привыкла. Как она там бедная выпуталась из этой передряги и когда добралась несчастная до своего родного дома - бог весть. А я-то доехала без проблем, то посматривая в окно на луга, озёра и церкви, то силясь вспомнить, какие ещё разделки были на фелони и стихаре, а 11 штук я восстановила сразу же.
Любопытно, что когда я рассказывала о своих приключениях мужу, а потом ещё одной своей знакомой (между прочим научной сотруднице Государственного исторического музея в Москве), то они съязвили по этому поводу совершенно одинаково: «Им не карандаш перечёркнутый вывесить надо было при входе, а глаз перечёркнутый! НЕ СМЕТЬ СМОТРЕТЬ!».
2006г. Переславль-Залесский, или бои местного значения.
Залечивая душевные раны, полученные в архангельской эпопее, я и не помышляла особенно ни о каких резких бросках куда-либо. Упаси боже! Обжегшись на молоке, дуют на воду. Однако ж как-то я наткнулась на информацию о выставке народного костюма под интригующим названием «ДРЕСС-КОД или мода по-деревенски». Она была открыта в музее города Переславля-Залесского (130 км от Москвы, два с половиной часа автобусом, железная дорога через городок не проходит). Ну так ведь разве это путешествие, это же почти московский пригород! Решила ехать. Выставки народного костюма у нас совсе-е-ем нечасты, пропускать такие мероприятия без уважительных причин негоже.
Сам по себе Переславль-Залесский город с богатой древней историей. Он очень живописно расположен на берегу очень красивого озера Плещеево, имеет очень серьёзный музей и буквально напичкан всевозможными памятниками архитектуры- церквями и монастырями. Само название его отсылает нас к Переяславу под Киевом, о котором я уже рассказывала ранее. Слава киевского Переяслава не давала покоя русским князьям - из-за этого появились на карте Руси и Переяславль-Рязанский( возможно сначала Эрзянский), ставший впоследствии Рязанью и Переславль-Залесский. Речки, на которых они стояли, тоже вслед киевскому Переяславу назвали так же как там - Трубеж ( на Украине - Трубиж, с ударением на втором слоге).
О выставке же было известно, что экспонируется коллекция частного музея. Название выставки было явно задумано с определённой претензией, с вызовом. Тем более, что словосочетание ДРЕСС-КОД в анонсе было пропечатано латиницей. Это будило любопытство. Но и настораживало. Да, по народному костюму можно было многое сказать - и какая местность, и какой социальный статус человека и в каком обряде участвует человек в этом костюме ( в основном идёт речь о женском праздничном костюме). Но сводить народный костюм, который конечно бытовал именно в деревне, всего лишь к деревенской моде? Это умышленное принижение его значения. Это вовсе не мода. Это великое искусство, которое, кажется, вмещает в себя весь мир-вселенную крестьянской России с её историей, воззрением на мир-бытие, понятиями о добре и зле, чувствами, надеждами, всем строем жизни
Однодневное путешествие теперь после приобретённого опыта не представляло для меня технологических трудностей. Билет на утренний автобус с Щёлковского автовокзала был куплен заранее (только «туда», понятие билета «обратно» там не существует). Расписание обратных автобусов было изучено, паёк упакован, аккумуляторы заряжены, я отправилась.
На автовокзал города Переславль-Залесский автобус прибыл точно по расписанию. Вместо того, чтобы ждать рейсовый городской автобус, который довёз бы меня до поворота к музею за какие-нибудь 7-10 минут, я отправилась к музею пешком по шоссе, о чём не пожалела - в этот утренний ещё час транспорт не подавлял особенно, поскольку по сравнению с Москвой был довольно редок, воздух был свеж и можно было с чувством - с толком «вживаться в место», разглядывая всё кругом.
Наконец дошла я до Горицкого монастыря, в стенах которого располагается большой музей Переславля-Залесского. Набрала кучу билетов в разнообразные экспозиции и оплатила право фотосъёмки ( в некоторых экспозициях снимать было воспрещено). Решила начать с выставки, ради которой собственно и приехала. Она была развёрнута на первом этаже одной из церквей ( на втором этаже расположена так называемая ризница, о чём позже).
Выставка была прекрасная, а опасения, вызванные эпатирующим названием, мгновенно улетучились. Хозяева музея - молодая очень обаятельная пара- давали всем желающим подробные пояснения по экспозиции и разрешали фотографировать экспонаты , правда без вспышки, что сразу здорово снижало качество материала, поскольку без вспышки редкий кадр получается хотя бы удовлетворительной чёткости. Ну да куда деваться. Редкие энтузиасты своего дела, эти молодые люди собрали превосходную коллекцию, которая заслуживала бы постоянного места и постоянной экспозиции. Они же, будучи москвичами, неприкаянно возили её по разным городам и весям - туда, где её хотели видеть владельцы музейных площадей. Коллекция экспонировалась комплексами на манекенах. Удовольствие было большое. Манекенов было 24 штуки. И все хорошо одеты. Владелец коллекции напомнил мысль одного из русских святых (к сожалению, не помню какого, возможно, Серафима Саровского): «Не ищите Святую Русь, живите в ней!», и добавлял уже от себя: «Часто думают, что Русь - это где-то, а Русь - это мы. Там где мы, там Русь». Такие слова помогают жить.
Подробно и не спеша я рассматривала и общёлкивала выставку. Экспонаты представляли разные регионы России - Воронежская, Брянская, Тульская, Архангельская губернии, Поволжье - было где разгуляться глазу. Не обошлось без микроинцидента со смотрительницей зала. «Так много нельзя снимать!». Я спросила, а что значит «много», и как определить, где оно начинается? Но ответа не получила, вероятно в формальных понятиях почтенная матрона была не сильна. Она от меня отстала, тем более, что это дело было вовсе не её, а дело владельцев коллекции.
По завершении вкушения изысканных яств я обнаружила, что времени до окончания работы музея ещё очень много, и я отправилась осматривать собственные экспозиции музея. Начала с Краеведческого отдела. Экспозиция там была очень интересная. Целый зал был посвящён народному костюму, народной вышивке и ткачеству. Поэтому естественно было мне в нём задержаться. Провела я там не менее часа. Я подробно отщёлкивала то, что видела перед собой. Особенно выдающихся в художественном отношении костюмов там как будто и не было, но всё же было много любопытного. Народная вышивка была представлена полотенцами и концами полотенец. Очень хорош был стенд с ткаными фрагментами -проставками. Проходивший мимо посетитель- молодой человек задал мне какой-то простой вопрос по поводу этих тканых фрагментов, я ответила и добавила, что сейчас понемногу возрождают наши люди это дело ( ткут уже вещи такого рода в Вологодской и Архангельской областях - пока в отдельных центрах традиционной культуры, но уже есть это). «И слава богу!» - с чувством очевидного удовлетворения завершил наш краткий диалог мой собеседник, продвигаясь далее.
Зал был почти уже «отработан», когда произошёл инцидент, о котором нельзя не рассказать, так уж «везёт» мне на такие встречи. Впрочем, если вы любите купаться, то не надо удивляться наличию воды. Смотрительница зала, в котором я так непростительно задержалась, казалось бы не проявляла к моей скромной персоне никакого интереса, непрерывно щёлкая семечки и смачно сплёвывая шелуху в кулачок. Я уже чувствовала благодарность ей за «толерантность», проявляемую почтенной матроной к моему почти часовому присутствию в зале. Но теперь я знаю наверняка - благодарность можно чувствовать только тогда, когда вы из музея уже вышли, а вас ещё не покусали. И тут ни с того, ни с сего весьма неожиданно и очень громким голосом эта дама выпалила залпом: «А с вас надо было тройную плату взять!». «Та-а-ак, началось!» - подумала я, вспомнила свой рязанский Аустерлиц, и, узнав тут же столь хорошо знакомое мне печальное явление, мгновенно выключила фактор обиды, неуместной по отношению к лицам, ведущим себя столь неуважаемым мной образом. Несложная, но адекватная психологическая подготовка помогла мне выстоять на этот раз без ущерба для моего хрупкого здоровья. Наоборот, вовремя нейтрализовав фактор неожиданности, который всегда подводит в таких случаях, я была готова ответить ей не обычными «стенаниями и плачем угнетаемых и притесняемых», а вполне подходяще случаю. В самом деле, что же тут трагического? Это же смешно и постыдно! Тут же нашёлся и ответ: «Так чего же не взяли? Я бы легко отдала. В самом деле - 30 рублей маловато, а 90 было бы вполне нормально! Вот больше, в самом деле было бы нехорошо!». Не чувствительная к моему откровенно издевательскому тону ( да-да, издевательскому! Хватит плакать и страдать!), эта дама продолжала явно с того места, на котором остановилась: «Вы у нас ВСЁ сняли!!!»- буквально взревела она трубным голосом. Нажим на слово ВСЁ был такой, что даже прописные буквы не могут его передать. Я же продолжала тихонечко голосом психиатра, который буйному помешанному не перечит («Да-да, Наполеон, конечно, Наполеон! Сейчас поедем в Ватерлоо, только вот карету подадут»): «Да-да, ВСЁ, абсолютно ВСЁ сняла, унесла и ничегошеньки вам не оставила!». И добавила так же издевательски участливо: « А что, так сильно жалко?». Как ни странно, она не реагировала на мои издёвки, но аллюр свой явно сбавила и пожар больше не раздувала, продолжая плеваться своими семечками, что было однако её частным делом. Я продолжила своё продвижение по музею, осмотрев другие залы краеведческого отдела и часть художественного отдела (иконы). Вышла на улицу, прикинула, в каком порядке обходить оставшиеся места - собор, обзорный подъём на колокольню и отдел природы подождут, следующей должна быть ризница, располагавшаяся как раз над выставкой «ДРЕСС КОД…». Туда я и пошла. На «втором этаже церкви» располагалось два зала музея, первый представлял для меня ограниченный интерес, а вот во втором была ризница. И как раз на входе в ризницу красовались крайне нежелательные пиктограммы - перечёркнутые изображения фотоаппарата и видеокамеры. Ну да ладно, скорее всего для меня там и нет ничего. И я вошла.
Как и полагается ризнице, здесь экспонировались различные предметы, относящиеся к церковному искусству. Естественно были и церковные облачения. Как правило, церковные облачения обильно украшены вышивкой золотыми нитями ( спешу признаться, что до сих пор не знаю чётко тонкой разницы между терминами золотая и золотная вышивка тем более, что люди, употребляющие эти термины, тоже часто их путают). Это особый вид вышивки, имеющий старейшие традиции в странах - наследницах византийской культуры. Бытовала вышивка золотом и в народной среде, ею украшались платки, головные уборы и душегреи в частности в Нижегородской и Архангельской губерниях. Но в данный момент речь шла не о народной вышивке, а о церковной. Когда-то она меня интересовала с чисто декоративной точки зрения, но, увлекшись вышивкой народной, я ушла с этой дороги. Это отдельная сфера. Тем не менее, оказываясь в музеях, я по возможности эти разделы разглядываю всегда внимательно. Ризница Переславльского музея того весьма и весьма стоила. Незадолго до этого я побывала в новоиерусалимском музее ( я не стала отдельно в своих текстах описывать это микропутешествие в ближнее Подмосковье, собственно это и путешествием назвать нельзя) и там видела богатейшую экспозицию, изобиловавшую разнообразнейшими образцами церковной вышивки от весьма ранних образцов ( и кстати самых интересных в художественном отношении) до парадных, но несколько холодных в своей виртуозности образцов позднего 19 века. Тем не менее экспонаты Переславльского музея производили сильное впечатление своей нестандартностью и большими художественными достоинствами. И вот среди этих экспонатов оказалось два совершенно особенных церковных облачения, перед которыми я встала как врытая в землю!
Перехожу к их описанию. Это были фелонь и стихарь. Оплечья фелони и стихаря были изготовлены из помпезной ткани типа рытого бархата ( на чём, впрочем, не настаиваю, ибо описываю по памяти - фотографий нет), а вот сам стан - это-то и было самое интересное! В табличке было указано: «Фелонь и стихарь. 17 век,19 век.» . Всё. Думаю, что датировка 19 веком относилась непосредственно к пошиву облачений, а вот создание самого материала для стана очевидно произошло в 17 веке. И вот почему я так думаю. Стан и фелони и стихаря был изготовлен из неокрашенного льняного (подобных примеров не знаю!) полотна, покрытого вышивкой льняными же по всей вероятности нитками - по цвету они от ткани не отличались. Изобразительные мотивы и техника вышивки однозначно совпадали с тем, что я видела в Русском музее, где экспонируется известный столешник 17 века, о котором я рассказывала ранее. Больше я таких вещей не видела нигде - ни в альбомах, ни в музеях. Итак, передо мной были раритеты из раритетов! Причудливо соединённые между собой в изысканный (отсылающий к персидским коврам) орнамент цветы, стебли, листья и птицы были вышиты в довольно понятной технике. Контуры вышиты тамбурным швом, а внутренние площади фигур были заполнены всеразличнейшими «разделками»- вариантами шва счётная гладь. И в глазах пестрило от разнообразия разделок. А фотографировать-то не дают! Что делать - я достала обычный грифельный цанговый карандаш и картонку, некоторое число которых я всегда имею с собой, чтобы и в неподходящих условиях удобно было что-либо записать или зарисовать на ходу ( обычный листок бумаги не годится - под него надо ещё подкладывать что-либо жёстко-твёрдое, иначе ничего не напишешь и не нарисуешь). Решила сделать набросок схемы орнамента и зарисовать варианты разделок, коих было различных вариантов где-то под двадцать ( уж точно больше десяти). Принялась рисовать. Конечно рисовать - это громко сказано, поскольку изобразительно-художественными способностями господь меня не наградил. Ну так что есть, то есть. Дело продвигалось не слишком шустро. Орнамент растянулся как тесто куда-то по диагонали и потребовалась вторая картонка для его продолжения. Довольно мелкие и изощрённые разделки необходимо было сначала ещё рассмотреть, ибо предметы находились в объёмной стеклянной витрине, и стало быть на приличном удалении от глаз, а я немножко страдаю от возрастной дальнозоркости, и очки, у меня имеющиеся, помогли бы мне на расстоянии не больше чем на 50 см, а в данном случае были совершенно бесполезны. Так в напряжении рассматривая разделки, анализируя их по возможности и «инвентаризуя» их в голове, перенося их схематическое изображение одно за другим на мои картонки, провела я некоторое время. «Очнуться» меня заставило весьма энергическое ко мне обращение некоей дамы: «Сейчас же уничтожьте всё, что вы там наснимали!». Я подняла голову от своей картонки. Передо мной кипя негодованием стояла давешняя матрона с первого этажа ( та, которая не смогла ответить на вопрос, где начинается «много», не путайте с той, которая любит грызть семечки). «А вы не видите, что я не снимаю, а рисую?» - «Уничтожьте это сейчас же, это строжайше запрещено!» - «Как может быть запрещено рисовать карандашом на маленькой картонке - это не краски, которые могут что-либо запачкать, и я не мешаю другим посетителям!» - «Не знаю, нам строжайше сказали, чтоб не рисовали!» - «Тогда к перечёркнутым фотоаппарату и видеокамере надо ещё повесить перечёркнутый карандаш !» - «Мы ничего вам вешать не будем!» - «Тогда и запрещать права не имеете!» - «Или вы сейчас всё уничтожите, или мы сейчас пойдём к начальству разбираться!».
Я посмотрела на свой жалкий тестообразный рисунок схемы орнамента, просмотрела ещё раз мои зарисовки разделок - их было уже где-то штук 14, посмотрела на часы - до закрытия музея оставалось минут 40, а до последнего вечернего автобуса - минут 50 ( потом автобус был то ли в 10 то ли в 11 часов вечера - поздновато, где-то ещё часа три с лишним скитаться пришлось бы). Я подумала, что если эта особа закусила удила, то в самом деле придётся идти с ней по территории монастыря искать где-то там администрацию, и ещё не факт, что кого-нибудь под конец рабочего дня найдём. Потом сколько ни разговаривать, а время пройдёт. И не факт, что тётка именно свою собственную бешеную инициативу проявляет ( как скажем было в Рязани, где администрация была наоборот очень гостеприимная). Может быть здесь и администрация такова? Так было в Сергиевом Посаде, где тоже безумствуют при виде карандаша в руках у посетителя. Конечно, администрация вряд ли хамить будет, но не факт, что она там разумная. А ризницу тем временем запрут, ибо не существует музеев, из которых посетителей начинают выгонять во время, указанное на табличке у входа - везде раньше, вопрос насколько. Выходило, если рассуждать с прагматической точки зрения ( как модно сейчас выражаться), то овчинка не стоила выделки - у меня не останется и тех жалких 10-20 минут, которые я могла ещё надеяться провести в ризнице, а отстоять я смогу в лучшем случае только свои жалкие рисунки. Приняла я во внимание, что теперь разделки большей частью после их подробного рассматривания и зарисовывания ( они по сути не слишком сложны) смогу восстановить и по памяти. Добиться победы в неравной борьбе с этими надсмотрщицами - не слишком ли жалок успех? И я решила капитулировать. Я протянула своей визави картонки . «Порвите их!»- не беря мои картонки сразу в руки потребовала бешеная матрона. «А я не буду уничтожать результаты своего труда! Вы требуете, вы и уничтожайте, вам-то не жалко.» - отвечала я. Матрона взяла картонки в руки ( однако ж рвать не спешила, возможно каким-то звериным чутьём отчасти опасалась каких-нибудь отдалённых последствий своей неумеренной прыти, или вещдоки хотела предъявить своему начальству). Мне же после этой гадкой сцены захотелось выйти на улицу, чтобы покинуть «общество» моих угнетательниц, в равной степени мне омерзительных. Одна, всю сцену простоявшая рядом безгласно, как и полагается доносчикам по сценарию. Именно эта незаметная тётечка, заволновавшаяся при виде рисующего карандашом человека, как будто засекла она аглицкого шпиона, зарисовывающего в свой чужеземный блокнот у колхозного амбара, куда ведут от него козьи тропы. Связываться сама не рискнула, а тихо поползла за подмогой на первый этаж, а уж оттуда прибежали колхозники с вилами. Тут уж аглицкому гаду не сдобровать! И другая, в глазах которой загорался какой-то непонятный мне, но очень неестественный недобрый огонь, когда ссылаясь на начальство она шипела на меня: «Это строжайше запрещено!». А более всего изумляла в ней эта неколебимая уверенность в непогрешимости её начальства и безумная вера в абсолютную непререкаемость установлений этой музейной власти для всех и вся. И смешно и жалко было видеть в ней уверенность, что и все остальные должны мигом сгибаться в три погибели перед этими абсурдными установлениями, ужасаться своим «грехам» против них, каяться за дела, каяться за мысли, каяться за желания и смиренно просить пощады. Было заметно также, что показалась в ней и какая-то тень страха - она видела, что я также далека от раскаяния как от альфы-центавра - а кто знает, как обернётся ещё дело, и почему это я так уверена в себе и своих правах, а может быть за этой уверенностью ещё что-то стоит? Тип этот хорошо знаком людям моего возраста, выросшим во времена, когда не слыхивали мы о пресловутых правах человека и о судах, которыми очень даже можно сейчас замытарить человека, каким-то боком задевшим эти самые или какие-нибудь другие права, пусть даже и в самой микроскопической степени ( за делом Поносова -директора сельской школы в Пермском крае наблюдаете?). Думается, что где-то рядом ходит объяснение того, как легко и массово отшатнулись миллионы наших сограждан от прежних наших советских порядков, не заметив сразу, как под шумок революционных перемен установились порядки, существенно более худшие, попирающие ныне самые фундаментальные права человека тем более жестоко и беспощадно, чем громче крики об этих самых правах. А угнетатели не перевелись. Они как и были повсюду, так и есть повсюду. Определённый процент от популяции, как ни крути. Из тысячи один всегда убьёт, один совершит подвиг, пятеро совершат чудеса самоотречения во имя общего блага, десятеро набьют карман на чужом горе, трое посмеются над собой и обстоятельствами при любой неудаче, один будет всю жизнь думать над какой-нибудь загадкой, а один получит удовлетворение, замучив кошку, и так далее.
Вышла я на крыльцо. Только что пережитая мной сцена, очевидно, отразилась на моём лице, ибо не успела я и рта раскрыть, как стоявшие на крылечке три женщины, с которыми я познакомилась ещё до этого ( все они были страстными любительницами народного костюма и всего, что с ним связано) как-то дружно спросили меня, что случилось. Я кратко рассказала им и про фелонь, и про стихарь, и про то, как отобрали у меня картонки. Конечно, их это не удивило, и одна из них рассказала в свою очередь, как мытарили её в Сергиевом Посаде по аналогичному поводу, и как она не сдавалась, приходя несколько дней подряд с утра и проводя весь рабочий день в музейном зале, что приводило местных мучителей в негодование. Но их негодование - негодованием, а наши посетительские права - правами! В Сергиевом Посаде и со мной произошло нечто подобное, только там это не дошло до таких крайних степеней и мне удалось одержать микроскопическую победу, тем более унизительную, что абсурдны были преодолеваемые мною препятствия. И тут вероятно на звук наших голосов вышла на крыльцо и моя конфискаторша. «Уходите отсюда!» - сказала она мне. Вошедшая в главную по всей видимости роль своей жизни, она потеряла чувство реальности, не отдавая себе отчёта, что область, в которой она может воспользоваться данной ей властью, была ограничена входной дверью в помещение церкви и отнюдь не простирается на все проявления жизни за этой дверью! Пришлось ей это отчётливо объяснить тихим и бесстрастным голосом ( самое опасное для угнетаемого в какой-то решающий момент битвы за права поддаться эмоциям!). «Прошу вас, не надо об этом говорить!». Как мило! Теперь оказывается и говорить нельзя! Однако ж просьба её, как крокодиловы слёзы, после всех её подвигов не нашла у меня душевного отклика, и уже громко и эмоционально я пообещала ей, что обязательно буду говорить об этом, БУДУ ОБЯЗАТЕЛЬНО говорить об этом безобразии, мешающем жить и дышать. И буду всем рассказывать об этом! Теперь в её глазах я видела совершенно отчётливый ужас ( как бы не вышло чего)! Пожелав трём моим собеседницам-«коллегам» лёгких побед в большой битве за информацию, которую мы все ищем, я быстрым шагом отправилась к выходу. Метров через тридцать я обернулась и радостно прокричала своей угнетательнице: «И в Интернете обязательно обо всём этом информацию размещу! И все-все знать будут!» Так и осталась у меня в памяти её чуть не присевшая от неизбывного страха огласки фигура! Могу покаяться - мне не жаль было пугать её оглаской, я НЕ ЛЮБЛЮ УГНЕТАТЕЛЕЙ.
Вероятно в тот момент я уже выпила всю чашу неприятностей, полагавшихся мне на тот день, потому что мне достался последний(!) билет на автобус до Москвы. А за мной в очереди стояло ещё человек десять. Последнее, что я запомнила в Переславле-Залесском, - несчастная фигура какой-то тётки с ведром и большой сумкой, умолявшую непрелонного водителя ( за которыми вероятно был весьма строгий и действенный контроль по части левых доходов) пустить её в автобус хоть на пол сесть, чтобы доехать до какого-то там села. На такси похоже она ездить не привыкла. Как она там бедная выпуталась из этой передряги и когда добралась несчастная до своего родного дома - бог весть. А я-то доехала без проблем, то посматривая в окно на луга, озёра и церкви, то силясь вспомнить, какие ещё разделки были на фелони и стихаре, а 11 штук я восстановила сразу же.
Любопытно, что когда я рассказывала о своих приключениях мужу, а потом ещё одной своей знакомой (между прочим научной сотруднице Государственного исторического музея в Москве), то они съязвили по этому поводу совершенно одинаково: «Им не карандаш перечёркнутый вывесить надо было при входе, а глаз перечёркнутый! НЕ СМЕТЬ СМОТРЕТЬ!».