Рабочее н. /Говно/
Говно
Сахарную Ирину под дождем в сток смоет.
Ничто не исчезает бесследно.
Все из чистого дерьма: люди, здания, растения, еда - от того начинаешь догадываться, что день и ночь здесь - дерьмовые истуканы.
Я шел по улице, мощенной говном, и женщины улыбались мне. Там, откуда я родом, женщины никогда не улыбались мне на улицах - они были для этого слишком заебаными или изъебистыми, или еще какая-то дрянь, типа котексов...
А старина зашел в бар. Что-то заказать не хватало духу. Я присел на это говно у стойки и решил пока подождать. Одна из куколок, сидевших за пятым столиком, который обслуживал Майк, подсела за стойку и смотрела на чудо-парня большими карими глазами.
Только в горечи и ограниченности можно найти выход из всякого рода шлаков. Окрыленность счастьем предлагает только полет, без опций манипулирования, без возможности сойти на остановке - либо ты летишь, либо нет. Либо имитируешь полет. Здесь водилось такое развлечение, виртуальная игра: машина моделирует пространство, людей, тебя, и все это сделано не из говен, не из отработанного малополезного сырья, а похожим на привычный мне заплеванный асфальт, избитую плоть и прочее углеродное многообразие. Ясное дело, куколки.
Она о чем-то недолго бормотала и делала вид, а потом беззастенчиво предложила пойти покувыркаться на верху. Ебаная куча говна! Никогда бы не подумал, что откажу в этом хоть одной бабе возрастом до семидесяти пяти, но, как настоящий супер-герой, сказал, что у меня не стоит. Говенная бабенка вернулась к подружкам. Нужно было уходить.
В больнице надел халат, сделанный не из говна, но из хлопка. Меня вызвали на операцию. Ассистировал доктор Хьюи, он был похож на утку, из говна, конечно. И мы долго пытались откачать тот кизяк в операционной: рылись в какашках, использовали другие, еще клей, оголенные провода... ээээх. Но сердце бедолаги... Его отправили удобрять Божий сад.
Мы с доком пошли покурить.
- Хер Хирург вас вызывают в операционную. Хер Хирург...
Мы вышли на задний двор. Я угостил старину Хьюи сигаретой. Он всегда мне нравился. Хью выдохнул и начал: " Вам может показаться, что во мне нет дерьма только по двум причинам: либо я здорово вас наебал, либо вы наебали себя покруче. Это не мое дело. Как-то я вырвал чуваку глаз. Не знаю, что на меня нашло. Стоял себе парень, может быть, курил, а я подошел к нему и вырвал содержимое его тарелок. глаз. То есть, у меня получилось и все такое, но никто вокруг не заметил. Мне даже показалось, что этот одноглазый тип тоже ничего не заметил.
РААААаааааа! - заревел док, и все задрожало- Возможно ли это?! Возможно ли это! - мне стало не по себе. Кроме того. Док был прав, он знал, о чем говорит. Но... возможно ли это? возможно ли это? Мой ассистент содрогался, сжимал и разжимал пальцы рук. Нужно было уходить.
Но уходить не получалось. Я всмотрелся в хезанину, которой являлся мой приятель, и заметил кое-что, кое-что. Доктор Хьюи прорастал. Из его плеча проклевывался росток. Может, бобовое, может какой другой цветок. Семьдесят пять семьдесят пять.
Мне принесли торт со свечами. Зачем? Нужно было уходить. На улицу. На парад.
Все веселье, и трубочки, и гимны, и дети, шум, и карлики, шли парадом, и я. Такой шумный парад. Все, кто не плакал, смеялись. Я смеялся и рыдал. Мне горько, так паршиво, но я словно вынужден смеяться, и над этим тоже; тем более, что предчувствие хорошее, блядь. Или я привык? Кажется, привык. Что, собственно, происходит? Парад! Карнавал. Ноги и женщины, женские ноги, свист, эй, старичок, эй! свист, марш: пурум-пууум... Мне же принесли торт! со свечами. Горн, марш: пубуууум... записать. не забыть записать все. пубубубубубубибибубу
- Фффууух.
Самое сложное - заставить себя завести будильник перед сном, потому что я знаю, во что это выльется утром. Волна. прибой. я в субмарине с пингвином Кусто. Проснись!
- Фффуууух.
Я ненавижу просыпаться специально, мама. Я... Дзынь-дзынь!
- Ало. - ЧапА. Зачем он звонит мне так рано? Нееееет. Мне нельзя болтать и спать больше нельзя. ЧапАаааа! - Да, не сплю.
Нужно ехать на вокзал встречать родственников.
Потому что у меня умерла бабушка.
Мне тоже.
Скоро. То есть прям сейчас.
Мне снился сон. По-моему, мне тоскливо, бабушка умерла. Я не плачу, но я больше не могу спать, потому что на вокзал, и не по себе.
ЧапА говорит: " Все мы привыкаем. Всю жизнь. Нас приучают дышать этим воздухом, учат ходить, цепляться и разговаривать. Сначала у нас получается хуево: мне, например, казалось, что я никогда не научусь считать больше, чем до двух. А потом мы привыкаем. К действию и свыкаемся с мыслью. Тогда оказывается, что разучиться ходить, дышать, писать и пользоваться трехслойной туалетной бумагой еще сложнее. Привычка, ман. Самый простой способ заставить человека жить и множиться. И самый болезненный. Подумай о себе так. И подумай, что старушка получила шанс рвануть на свободу..."
Бабушка летит в ветреном осеннем небе с птицами. Она надевает советский авиационный шлем с очками и улыбается. Пряди седых волос выбиваются из-под шапки, туго обтянувшей морщинистое лицо . Ба поднимает кулаки вверх и радостно кричит: "Ааааааа! - а потом еще - Семжвдм щрщрфркрщщфффшщшщщ кр кр.тууууууууууу..."
- Аа, ффууух. Семь минут.
Семь минут остается до выхода, чтобы успеть. Штаны. носки, носки, носки... Носки, майка. Телефон. Умыть лицо/вычистить рот/и пи-пись.
Вода в сортире всегда звучит так, словно ты сделал туда что-то значимо важное. А ширинка так: "йаап".
Ключи/ свет. Сегодня мыли подъезд - так пахнет мокрый бетон. Не помню ни одного человека, кроме бабушки, который до сих пор ходил бы с бидоном. Уже даже молоко не продают на разлив... что же она там носила? Еще странно, что во сне не пахло. Точно! То есть, половина всего, что я знаю про какашки, так или иначе связано с вонью. Но во сне говно, вступив в полноправную закономерность, лишило меня возможности реагировать живее, резче... или что? Вонь, запах, аромат дерьма... что? о чем это я?! Бабушка умерла. Ей бы исполнилось семьдесят пять через два месяца. Ну, типа, и что? Я же не скучаю, мы с ней недавно виделись. Как-будто правильнее бы скучать и горевать... ох и умела она этих костромских словечек ввернуть. Бля. Лучше не думать. Вот сейчас лучше не думать. Дядя, хватит чавкать. Хлюпик, подбери сопли. Интересно, а чье говно? Ведь оно не могло появиться само по себе... Вокзальная! ноги. Поторопись!
Холодно, сыро, серо, буро, асфальт, дорога, под ногами юшка, таксисты орут... И тут - арфы небесные! Как она хороша. Господи, надеюсь, это не моя сестра. Все при ней, особенно жопа. То есть... Ооох... Эти волосы, ее костлявые плечи, и ноги, ведомые райскими шарнирами. Я... Слева! Бляа... ммбииииии...и...и...и...и
Что это было? Как тепло.
- Бабушка?
- Анечка!
Сахарную Ирину под дождем в сток смоет.
Ничто не исчезает бесследно.
Все из чистого дерьма: люди, здания, растения, еда - от того начинаешь догадываться, что день и ночь здесь - дерьмовые истуканы.
Я шел по улице, мощенной говном, и женщины улыбались мне. Там, откуда я родом, женщины никогда не улыбались мне на улицах - они были для этого слишком заебаными или изъебистыми, или еще какая-то дрянь, типа котексов...
А старина зашел в бар. Что-то заказать не хватало духу. Я присел на это говно у стойки и решил пока подождать. Одна из куколок, сидевших за пятым столиком, который обслуживал Майк, подсела за стойку и смотрела на чудо-парня большими карими глазами.
Только в горечи и ограниченности можно найти выход из всякого рода шлаков. Окрыленность счастьем предлагает только полет, без опций манипулирования, без возможности сойти на остановке - либо ты летишь, либо нет. Либо имитируешь полет. Здесь водилось такое развлечение, виртуальная игра: машина моделирует пространство, людей, тебя, и все это сделано не из говен, не из отработанного малополезного сырья, а похожим на привычный мне заплеванный асфальт, избитую плоть и прочее углеродное многообразие. Ясное дело, куколки.
Она о чем-то недолго бормотала и делала вид, а потом беззастенчиво предложила пойти покувыркаться на верху. Ебаная куча говна! Никогда бы не подумал, что откажу в этом хоть одной бабе возрастом до семидесяти пяти, но, как настоящий супер-герой, сказал, что у меня не стоит. Говенная бабенка вернулась к подружкам. Нужно было уходить.
В больнице надел халат, сделанный не из говна, но из хлопка. Меня вызвали на операцию. Ассистировал доктор Хьюи, он был похож на утку, из говна, конечно. И мы долго пытались откачать тот кизяк в операционной: рылись в какашках, использовали другие, еще клей, оголенные провода... ээээх. Но сердце бедолаги... Его отправили удобрять Божий сад.
Мы с доком пошли покурить.
- Хер Хирург вас вызывают в операционную. Хер Хирург...
Мы вышли на задний двор. Я угостил старину Хьюи сигаретой. Он всегда мне нравился. Хью выдохнул и начал: " Вам может показаться, что во мне нет дерьма только по двум причинам: либо я здорово вас наебал, либо вы наебали себя покруче. Это не мое дело. Как-то я вырвал чуваку глаз. Не знаю, что на меня нашло. Стоял себе парень, может быть, курил, а я подошел к нему и вырвал содержимое его тарелок. глаз. То есть, у меня получилось и все такое, но никто вокруг не заметил. Мне даже показалось, что этот одноглазый тип тоже ничего не заметил.
РААААаааааа! - заревел док, и все задрожало- Возможно ли это?! Возможно ли это! - мне стало не по себе. Кроме того. Док был прав, он знал, о чем говорит. Но... возможно ли это? возможно ли это? Мой ассистент содрогался, сжимал и разжимал пальцы рук. Нужно было уходить.
Но уходить не получалось. Я всмотрелся в хезанину, которой являлся мой приятель, и заметил кое-что, кое-что. Доктор Хьюи прорастал. Из его плеча проклевывался росток. Может, бобовое, может какой другой цветок. Семьдесят пять семьдесят пять.
Мне принесли торт со свечами. Зачем? Нужно было уходить. На улицу. На парад.
Все веселье, и трубочки, и гимны, и дети, шум, и карлики, шли парадом, и я. Такой шумный парад. Все, кто не плакал, смеялись. Я смеялся и рыдал. Мне горько, так паршиво, но я словно вынужден смеяться, и над этим тоже; тем более, что предчувствие хорошее, блядь. Или я привык? Кажется, привык. Что, собственно, происходит? Парад! Карнавал. Ноги и женщины, женские ноги, свист, эй, старичок, эй! свист, марш: пурум-пууум... Мне же принесли торт! со свечами. Горн, марш: пубуууум... записать. не забыть записать все. пубубубубубубибибубу
- Фффууух.
Самое сложное - заставить себя завести будильник перед сном, потому что я знаю, во что это выльется утром. Волна. прибой. я в субмарине с пингвином Кусто. Проснись!
- Фффуууух.
Я ненавижу просыпаться специально, мама. Я... Дзынь-дзынь!
- Ало. - ЧапА. Зачем он звонит мне так рано? Нееееет. Мне нельзя болтать и спать больше нельзя. ЧапАаааа! - Да, не сплю.
Нужно ехать на вокзал встречать родственников.
Потому что у меня умерла бабушка.
Мне тоже.
Скоро. То есть прям сейчас.
Мне снился сон. По-моему, мне тоскливо, бабушка умерла. Я не плачу, но я больше не могу спать, потому что на вокзал, и не по себе.
ЧапА говорит: " Все мы привыкаем. Всю жизнь. Нас приучают дышать этим воздухом, учат ходить, цепляться и разговаривать. Сначала у нас получается хуево: мне, например, казалось, что я никогда не научусь считать больше, чем до двух. А потом мы привыкаем. К действию и свыкаемся с мыслью. Тогда оказывается, что разучиться ходить, дышать, писать и пользоваться трехслойной туалетной бумагой еще сложнее. Привычка, ман. Самый простой способ заставить человека жить и множиться. И самый болезненный. Подумай о себе так. И подумай, что старушка получила шанс рвануть на свободу..."
Бабушка летит в ветреном осеннем небе с птицами. Она надевает советский авиационный шлем с очками и улыбается. Пряди седых волос выбиваются из-под шапки, туго обтянувшей морщинистое лицо . Ба поднимает кулаки вверх и радостно кричит: "Ааааааа! - а потом еще - Семжвдм щрщрфркрщщфффшщшщщ кр кр.тууууууууууу..."
- Аа, ффууух. Семь минут.
Семь минут остается до выхода, чтобы успеть. Штаны. носки, носки, носки... Носки, майка. Телефон. Умыть лицо/вычистить рот/и пи-пись.
Вода в сортире всегда звучит так, словно ты сделал туда что-то значимо важное. А ширинка так: "йаап".
Ключи/ свет. Сегодня мыли подъезд - так пахнет мокрый бетон. Не помню ни одного человека, кроме бабушки, который до сих пор ходил бы с бидоном. Уже даже молоко не продают на разлив... что же она там носила? Еще странно, что во сне не пахло. Точно! То есть, половина всего, что я знаю про какашки, так или иначе связано с вонью. Но во сне говно, вступив в полноправную закономерность, лишило меня возможности реагировать живее, резче... или что? Вонь, запах, аромат дерьма... что? о чем это я?! Бабушка умерла. Ей бы исполнилось семьдесят пять через два месяца. Ну, типа, и что? Я же не скучаю, мы с ней недавно виделись. Как-будто правильнее бы скучать и горевать... ох и умела она этих костромских словечек ввернуть. Бля. Лучше не думать. Вот сейчас лучше не думать. Дядя, хватит чавкать. Хлюпик, подбери сопли. Интересно, а чье говно? Ведь оно не могло появиться само по себе... Вокзальная! ноги. Поторопись!
Холодно, сыро, серо, буро, асфальт, дорога, под ногами юшка, таксисты орут... И тут - арфы небесные! Как она хороша. Господи, надеюсь, это не моя сестра. Все при ней, особенно жопа. То есть... Ооох... Эти волосы, ее костлявые плечи, и ноги, ведомые райскими шарнирами. Я... Слева! Бляа... ммбииииии...и...и...и...и
Что это было? Как тепло.
- Бабушка?
- Анечка!