Пограничье
Оренбург. Какое у него просторное имя (да, грубое - не по смыслу, конечно: по фонетической выделке, по звуковой фактуре, - угловатое, тяжеловесное, прямолинейно-размашистое, - с какой логичной парадоксальностью ложится упорядочивающий германизм на здешние изобильные пространства; сколько вздыбливающего напряжения в этой парадоксальной логике), сколько (обузданного, сжатого) простора у него внутри. Как чувствуется здесь дыхание казахских степей, совсем (воображается) другой и чужой жизни. Город напряжённого пограничья между (условной) Европой и (не менее условной) Азией, взаимопроникновения, взаимодействия, взаимоборства их (совсем не условных) энергий. Вызов Европы (как идеи, идеала, умысла и вымысла) азиатским степям (как осязаемой реальности). В этом отношении он очень родствен, изоморфен Петербургу, который тоже такой вызов - идеи, идеала, умысла и вымысла осязаемой реальности. (Такие вызовы, кстати, аполлоничные по видимости, - но, может быть, и не только по ней, - трагичны по самой своей сути. Только совсем нечувствительный, кажется, может не заметить в этом аполлоническом усилии неустранимого привкуса беды.) У таких пограничных городов (а он пограничный, конечно, - и не только географически, - как и Петербург) всегда повышенное напряжение, несвойственное и, может быть, неведомое городам более глубинным, внутренним (ну типа, скажем, Калуги), а потому и более расслабленным. Проблематичность существования - существования как такового - пограничные города чувствуют остро, всем телом. - Здесь много культурных пластов разного происхождения (они, чувствую, всё время сталкиваются, наталкиваются и налезают друг на друга, как тектонические плиты), внутреннюю динамику городской памяти определяет ещё и это.
Город постпетровский (основан в 1743-м), но движение, заданное некогда Петром - вполне геологического порядка по размаху - гудит в нём до сих пор, оно не вполне ещё затухло.
А всё-таки жизнь хороша, / И мы в ней чего-нибудь стоим.