(no subject)
1. Красная Площадь.
Над Кремлем раннее утро. Солнышко уже осветило навершия кремлевских башен, но булыжники Красной площади еще темны под ногами собравшейся многотысячной толпы.
Тут самые разные люди - больше всего, конечно, парней и мужиков, крепких, мордатых, выпимших с утра для сугрева и храбрости, да и по случаю радостного события; хватает и служивых людей в бронях, шлемах, с дубинками и с ружьями, пеших и конных, рядовых и высоких чинов; есть и дети, и бабы, и старики со старухами.
В холодном октябрьском воздухе звенит бодрый матерок, люди на площади подбрадривают друг друга и вроде бы даже смеются, но смех этот таков, что от него холодок пробегает по спине, а голова сама втягивается в плечи.
Наконец, на высокое красное крыльцо над Мавзолеем выходят Димитрий и Владимир. Лица их суровы, поступь тверда, а глаза глядят в подлый московский народ так ясно, будто видят пред собою образ Господень.
Димитрий подходит к микрофону и говорит: - Московляне! Пощадить ли мне для вас бывшего городского голову Юрку Лужка Каца?
Толпа с готовностью ревет: - Неееееет! Смерти ему!!!
Димитрий нагибает голову скорбно, глядит на чернь. Вновь спрашивает: - Ради Иисуса Христа пощадить ли мне проклятого Юрку Лужка Каца и его бабу, золото едящую?
Толпа неистовствует: - Смерти им! Крови дай нам, княже!
В третий раз вопрошает Димитрий, воздев руки горе: - Ради любви и прощения, пощадить ли для вас, московляне, Юрку Лужка Каца, бабу его, с ваших животов богатеющую, и весь ихний жабий род?
Толпа сливается в едином гуле, в котором тут и там слышны возгласы доверенных людей государевых: - На костёр их! - Живьём порвать на клочья! - На кол их! - На дыбу их!
Димитрий закрывает ладонями лицо и отходит назад на шаг. Владимир склоняется к микрофону и коротким своим властным голосом произносит:
- По государевой воле. За утрату доверия. За многое зло, чиненное народу. Поганого вора Юрку и бабу его. Жечь! Колоть! Крошить! Опоганить! И собакам кинуть!!!!
В тот же миг со скрипом раскрываются Боровицкие ворота. За ними открывается путь чист, без повозок и коней, до самого терема, сплошь отделанного золотом, серебром и каменьями, в котором со всеми своими людьми вольными и невольными, с добром, обозами, оружием, машинами и прочим засел ненавистный Юрка.
Над Кремлем раннее утро. Солнышко уже осветило навершия кремлевских башен, но булыжники Красной площади еще темны под ногами собравшейся многотысячной толпы.
Тут самые разные люди - больше всего, конечно, парней и мужиков, крепких, мордатых, выпимших с утра для сугрева и храбрости, да и по случаю радостного события; хватает и служивых людей в бронях, шлемах, с дубинками и с ружьями, пеших и конных, рядовых и высоких чинов; есть и дети, и бабы, и старики со старухами.
В холодном октябрьском воздухе звенит бодрый матерок, люди на площади подбрадривают друг друга и вроде бы даже смеются, но смех этот таков, что от него холодок пробегает по спине, а голова сама втягивается в плечи.
Наконец, на высокое красное крыльцо над Мавзолеем выходят Димитрий и Владимир. Лица их суровы, поступь тверда, а глаза глядят в подлый московский народ так ясно, будто видят пред собою образ Господень.
Димитрий подходит к микрофону и говорит: - Московляне! Пощадить ли мне для вас бывшего городского голову Юрку Лужка Каца?
Толпа с готовностью ревет: - Неееееет! Смерти ему!!!
Димитрий нагибает голову скорбно, глядит на чернь. Вновь спрашивает: - Ради Иисуса Христа пощадить ли мне проклятого Юрку Лужка Каца и его бабу, золото едящую?
Толпа неистовствует: - Смерти им! Крови дай нам, княже!
В третий раз вопрошает Димитрий, воздев руки горе: - Ради любви и прощения, пощадить ли для вас, московляне, Юрку Лужка Каца, бабу его, с ваших животов богатеющую, и весь ихний жабий род?
Толпа сливается в едином гуле, в котором тут и там слышны возгласы доверенных людей государевых: - На костёр их! - Живьём порвать на клочья! - На кол их! - На дыбу их!
Димитрий закрывает ладонями лицо и отходит назад на шаг. Владимир склоняется к микрофону и коротким своим властным голосом произносит:
- По государевой воле. За утрату доверия. За многое зло, чиненное народу. Поганого вора Юрку и бабу его. Жечь! Колоть! Крошить! Опоганить! И собакам кинуть!!!!
В тот же миг со скрипом раскрываются Боровицкие ворота. За ними открывается путь чист, без повозок и коней, до самого терема, сплошь отделанного золотом, серебром и каменьями, в котором со всеми своими людьми вольными и невольными, с добром, обозами, оружием, машинами и прочим засел ненавистный Юрка.