Климов Юрий Васильевич. Воспоминания. №24.
Мой дед, Климов Юрий Васильевич (1922-2002), оставил 3 тома воспоминаний о своей жизни. Всего, наверно, около 1000 страниц формата А4. Плюс много фотографий. Воспоминания моего прадеда (отца моего деда) - Климова Василия Михайловича (1891-1978) - вот здесь.
Все опубликованные части: 1-я ; 2-я ; 3-я ; 4-я ; 5-я ; 6-я ; 7-я ; 8-я ; 9-я ; 10-я ; 11-я ; 12-я ; 13-я ; 14-я ; 15-я ; 16-я ; 17-я ; 18-я ; 19-я ; 20-я ; 21-я ; 22-я ; 23-я ; 24-я ; 25-я
[ том 1, лист 180 ]
Мой тяжелый сон был прерван приходом разводящего и капитаном - штабным работником. Он распорядился взять меня под арест. Сняли ремень, отстегнули погоны, велели размотать обмотки. Всё это взял начальник караула и положил в шкаф, в котором хранились также вещи сидевших на гауптвахте. Стали думать и гадать куда меня посадить: ведь гауптвахта занята. Выход подсказал подошедший начальник штаба. Это был небольшой чулан в доме рядом со школой. Дверь замкнули снаружи на шпингалету, у дверей поставили часового. Начальник караула и офицеры мне объяснили, что эта процедура необходима до выяснения и расследования. Во второй половине дня из городской прокуратуры г.Тирасполя приехала молодая женщина, на вид почти девушка. Это следователь. По форме был составлен протокол допроса, осмотра винтовки и т.д. Допрашивали много и долго.
В моей памяти остались вопросы, которые казались следствию особыми и логически наталкивали следствие на ложный путь.
- Знал ли я ранее задержанных?
- Почему применил оружие без предупредительного выстрела?
- Почему пользовался патроном с разрывной пулей?
- Почему не пытался применить штык вместо пули?
- Как и почему задержанных не поместили в закрытое помещение?
- О чём говорили задержанные?
- Подробности как было осуществлено нападение на меня?
Всё многократно проверялось. Помню, что следователь, достав из сумочки свой носовой платок, протерла лезвие штыка, пытаясь убедиться стреляли ли из этой винтовки. В первый же день командование установило через живого задержанного всё, что требовалось о них знать. Всё оказалось проще: эти двое задержанных "диверсантов" - рабочие на ближайшем аэродроме, пожилые семейные люди. Вечером, удрав из своего расположения, они направились [ том 1, лист 181 ] к знакомой женщине на окраине Тирасполя, крепко подвыпили и возвращаясь в свой рабочий батальон, были задержаны патрулём. Оба они жители села, находящегося где-то близ Кишинёва. Вот эта безобидная их ночная прогулка и мои действия по отношению к ним, исход - заставили наше командование в обоснованности моих действий на посту. К тому времени военная прокуратура уже двинулась за фронтовыми частями и по слухам была в Кишинёве.
Гражданская прокуратура, которая расследовала моё дело, приходило к выводу, что с моей стороны допущено "превышение меры самообороны, необходимой самообороны". По действовавшему тогда уголовному кодексу это грозило лишением свободы до 3 лет. Командование батальона, видя чем это грозит, отказалось от услуг гражданской прокуратуры и решило обратиться за содействием военной прокуратуры 3 Украинского фронта. Правда, было явное нарушение и со стороны начальника караула, который не организовал помещение задержанных в отдельную камеру, заставив охранять их под открытым небом.
Допрос второго молдаванина и его показания были не в мою пользу: он отрицал попытку к побегу и нападение на часового. Сидевшие на гауптвахте к прямым свидетелям не относились, но их показания не проясняло дело для следствия. Исследование трупа пострадавшего подтверждало мои показания: выстрел произведен с расстояния 4 метров, с входным пулевым отверстием в грудную клетку в область сердца и выходным разрывом пули на спине. По трассе полета пули установлено, что он был на ногах и корпус целиком обращен в мою сторону, что соостветствует положению при нападении.
Дня через четыре, в сопровождении лейтенанта Асямочкина и двух бойцов из нашего батальона, меня повезли в Кишинёв, в военную прокуратуру. В это время, весьма не кстати, я почувствовал, что больная нога [ том 1, лист 182 ] опять начинает побаливать. Чувство это мне знакомо с детства. Начинается новый абсцесс на правом бедре, где область моего остеомиелита. Вначале он не болит и не мешает ходьбе, но со временем всё больше набирает остроту и через 10 - 15 дней достигает стадии, когда нога распухает и ходить становится невозможным без боли.
В Бендерах, куда мы пришли пешком через весь Тирасполь, потом большое село Парканы, потом через понтонный мост через Днестр, мы сделали большой привал для обеда. Лейтенант Асямочкин был ещё не старым, воевал с осени 1941 года и проживал в Омске, где оставил жену и детей. Узнав, что я из Петухово, что родители - педагоги и живут в Сибири, сразу посчитал меня своим земляком. Выдал погоны, обмотки и ремень, что непозволительно с его стороны. Но что ему ещё можно сделать для облегчения участи земляка!? Это обстоятельство облегчало моих сопровождающих от колючих взглядов посторонних, т.к. сопровождать арестованного требовалось соблюдать формальности. Теперь нас было четыре военнослужащих - и всё. Никто не догадывался, что эта группа - конвойные. К вечеру добрались до большого села. У хозяев в домк достали виноградного вина. По этой части Асямочкин был большой мастер. Выпили, закусили и улеглись спать на полу в одной из комнат. Все были довольны - провести двое-трое суток вне расположения части, без глаз начальства - это праздник для солдата. Все мы упивались вдруг нахлынувшим на нас счастьем свободы.
В Кишинёве остановились на южной окраине города, в доме с большим фруктовым садом. В ту пору у них груш было так много, что они не собирали их с земли. Если сколько могли съесть. Пока мы приводили себя в порядок, завтракали - Асямочкин уже ушел с моим пакетом искать военную прокуратуру. Разумеется я опять был без ремня и погон. Он пришел очень быстро. Военная прокуратура дня два назад передислоцировалась [ том 1, лист 183 ] вместе с тыловыми учреждениями фронта и по слухам находилась в Измаиле, а может и в Констанце. На обратном пути зашли на Кишинёвский рынок. Нас поразило обилие и дешевизна фруктов, вина. Выпив на дорогу виноградного вина, мы вышли на окраину города, где находился КП на шоссе Кишинёв-Тирасполь. На попутном "Студебеккере", следовавшем в Тирасполь, мы вскоре вновь оказались на Хуторе Ближнем, в расположении нашего батальона.
В дороге обращали внимание большие колонны пленных немцев и румын. Их конвоировали в Тирасполь, где на окраине было несколько лагерей для военнопленных. Железная дорога на Кишин1ёв еще не была восстановлена, дорожные войска день и ночь работали на восстановлении колеи и мостов, которые успели взорвать немцы при своём отступлении на запад. До сих пор вспоминаю и не могу забыть зрелища, которое можно увидеть только на войне: труп немецкого солдата был раздавлен на асфальте дороге, видимо колонной тяжелых танков при наступлении, и был раскатан как блин проходящими машинами. Никто, никому не было дела, чтобы его убрать с дороги. Он движению не мешал, но зрелище ужасное!
Моя нога давала о себе знать, я заметно хромал. Но это меня не освобождало от заключения в одиночной камере. Дня два я отсиживался. Много передумал. Бывалые люди мне говорили, что штрафного батальона мне не миновать. Я готов был и к этому. В длинные часы одиночества вспоминались детские годы, когда родители жили и работали в городе Камышлове, потом вспомнился Свердловск, двухэтажный дом из толстых бревен и обшитых тесом в Октябрьском поселке, населенном одними железнодорожниками. Ребята из нашего дома, с которыми проводил время, играя во дворе в сыщики-разбойники. Борька Дмитриев - сын главного кондуктора пассажирского поезда Свердловск - Минеральные Воды. Волька и Шурка Шипулины, жившие за стенкой в нашем доме, также как и мы на первом этаже. [ том 1, лист 184 ] Их сестру Соню. Хорошо помню их отца, одетого в форму инженера железнодорожного транспорта, в форменной фуражке с значком на тулье. Их мать - высокую женщину с горбатым носом и плохо слышавшую. ОНа вечно ворчала, гнусавя своим скрипичным голосом. Витька Надточий - сын бывшего австрийского военнопленного, попавшего в Россию после Первой Мировой войны, да так и оставшегося в России воевать в Красной Армии в годы гражданской войны. Мы жили с ними в одной квартире, пользуясь кухней и туалетом совместно. Вспоминались детские забавы: подкатываться на подножках товарных поездов. Очень часто летом таким образом уезжали до 73 километра (Разъезд перед станцией Свердловск. Ныне на этом месте Свердловск-сортировочная.) Купались в Верх-Исетском озере, катались на самодельных плотах из сбитых шпал, лазили на высокие деревья. Неужели всё это было?
А моё хождение в детский сад (называвшийся тогда "нулёвкой") через весь город без сопровождения родителей!? Это было целое путешествие! Чего только ни увидишь дорогой - всё было интересно! В "нулёвку! я приходил к обеду. Вечером - обратно. Всё-таки это было хорошее время! В первый класс я попал в 1930 году. Школа начальная находилась напротив огромного серого здания из гранита - в этом здании работал мой отец - инспектор железнодорожных школ Пермской железной дороги. Второй класс я проходил в другой школе. Она была ближе к дому и находилась неподалёку от берега городского пруда. Время было трудное и голодное. Как праздник воспринималось организованное дополнительное питание школьников. Варили гороховый суп или кашу из гороха. Это было - объедение.Гороховую кашу я полюбил с тех пор на всю жизнь! Учился в первых классах школы без энтузиазма. Что-то мне не нравилось в школе. Мало свободы, нет игр. [ том 1, лист 185 ] Мои воспоминания прерываются. Входит опять капитан с лейтенантом Асямочкиным. Просят быстро одеться и приготовиться к отъезду в Тирасполь. В Тирасполе садимся в поезд, восстановленный из товарных вагонов и одного пассажирского, и едем какой-то станции, кажется Арциз. Дальше поезда не ходят - пути ещё неисправны. Где пешим ходом, где на попутных машинах, к вечеру добрались до Измаила. Города почти не видели в вечерних сумерках. Комендатура и погранохрана расположены у речного вокзала. Ночь провели на пристани, а утром, чуть свет, идем к переправе через Дунай. Оказывается военная прокуратура в Измаиле долго не задерживалась и переехала в город Джурджа (Румыния), расположенный тоже на берегу Дуная. Комендант посоветовал Асямочкину добираться поездом через всю Румынию.
далее: "В тумане скрылась милая Одесса... продолжение", листы 185 - 188.
Дополнения и комментарии:
Общее по поводу воспоминаний:
Упомянутые места и селения:
Вокруг да около:
Все опубликованные части: 1-я ; 2-я ; 3-я ; 4-я ; 5-я ; 6-я ; 7-я ; 8-я ; 9-я ; 10-я ; 11-я ; 12-я ; 13-я ; 14-я ; 15-я ; 16-я ; 17-я ; 18-я ; 19-я ; 20-я ; 21-я ; 22-я ; 23-я ; 24-я ; 25-я
[ том 1, лист 180 ]
Мой тяжелый сон был прерван приходом разводящего и капитаном - штабным работником. Он распорядился взять меня под арест. Сняли ремень, отстегнули погоны, велели размотать обмотки. Всё это взял начальник караула и положил в шкаф, в котором хранились также вещи сидевших на гауптвахте. Стали думать и гадать куда меня посадить: ведь гауптвахта занята. Выход подсказал подошедший начальник штаба. Это был небольшой чулан в доме рядом со школой. Дверь замкнули снаружи на шпингалету, у дверей поставили часового. Начальник караула и офицеры мне объяснили, что эта процедура необходима до выяснения и расследования. Во второй половине дня из городской прокуратуры г.Тирасполя приехала молодая женщина, на вид почти девушка. Это следователь. По форме был составлен протокол допроса, осмотра винтовки и т.д. Допрашивали много и долго.
В моей памяти остались вопросы, которые казались следствию особыми и логически наталкивали следствие на ложный путь.
- Знал ли я ранее задержанных?
- Почему применил оружие без предупредительного выстрела?
- Почему пользовался патроном с разрывной пулей?
- Почему не пытался применить штык вместо пули?
- Как и почему задержанных не поместили в закрытое помещение?
- О чём говорили задержанные?
- Подробности как было осуществлено нападение на меня?
Всё многократно проверялось. Помню, что следователь, достав из сумочки свой носовой платок, протерла лезвие штыка, пытаясь убедиться стреляли ли из этой винтовки. В первый же день командование установило через живого задержанного всё, что требовалось о них знать. Всё оказалось проще: эти двое задержанных "диверсантов" - рабочие на ближайшем аэродроме, пожилые семейные люди. Вечером, удрав из своего расположения, они направились [ том 1, лист 181 ] к знакомой женщине на окраине Тирасполя, крепко подвыпили и возвращаясь в свой рабочий батальон, были задержаны патрулём. Оба они жители села, находящегося где-то близ Кишинёва. Вот эта безобидная их ночная прогулка и мои действия по отношению к ним, исход - заставили наше командование в обоснованности моих действий на посту. К тому времени военная прокуратура уже двинулась за фронтовыми частями и по слухам была в Кишинёве.
Гражданская прокуратура, которая расследовала моё дело, приходило к выводу, что с моей стороны допущено "превышение меры самообороны, необходимой самообороны". По действовавшему тогда уголовному кодексу это грозило лишением свободы до 3 лет. Командование батальона, видя чем это грозит, отказалось от услуг гражданской прокуратуры и решило обратиться за содействием военной прокуратуры 3 Украинского фронта. Правда, было явное нарушение и со стороны начальника караула, который не организовал помещение задержанных в отдельную камеру, заставив охранять их под открытым небом.
Допрос второго молдаванина и его показания были не в мою пользу: он отрицал попытку к побегу и нападение на часового. Сидевшие на гауптвахте к прямым свидетелям не относились, но их показания не проясняло дело для следствия. Исследование трупа пострадавшего подтверждало мои показания: выстрел произведен с расстояния 4 метров, с входным пулевым отверстием в грудную клетку в область сердца и выходным разрывом пули на спине. По трассе полета пули установлено, что он был на ногах и корпус целиком обращен в мою сторону, что соостветствует положению при нападении.
Дня через четыре, в сопровождении лейтенанта Асямочкина и двух бойцов из нашего батальона, меня повезли в Кишинёв, в военную прокуратуру. В это время, весьма не кстати, я почувствовал, что больная нога [ том 1, лист 182 ] опять начинает побаливать. Чувство это мне знакомо с детства. Начинается новый абсцесс на правом бедре, где область моего остеомиелита. Вначале он не болит и не мешает ходьбе, но со временем всё больше набирает остроту и через 10 - 15 дней достигает стадии, когда нога распухает и ходить становится невозможным без боли.
В Бендерах, куда мы пришли пешком через весь Тирасполь, потом большое село Парканы, потом через понтонный мост через Днестр, мы сделали большой привал для обеда. Лейтенант Асямочкин был ещё не старым, воевал с осени 1941 года и проживал в Омске, где оставил жену и детей. Узнав, что я из Петухово, что родители - педагоги и живут в Сибири, сразу посчитал меня своим земляком. Выдал погоны, обмотки и ремень, что непозволительно с его стороны. Но что ему ещё можно сделать для облегчения участи земляка!? Это обстоятельство облегчало моих сопровождающих от колючих взглядов посторонних, т.к. сопровождать арестованного требовалось соблюдать формальности. Теперь нас было четыре военнослужащих - и всё. Никто не догадывался, что эта группа - конвойные. К вечеру добрались до большого села. У хозяев в домк достали виноградного вина. По этой части Асямочкин был большой мастер. Выпили, закусили и улеглись спать на полу в одной из комнат. Все были довольны - провести двое-трое суток вне расположения части, без глаз начальства - это праздник для солдата. Все мы упивались вдруг нахлынувшим на нас счастьем свободы.
В Кишинёве остановились на южной окраине города, в доме с большим фруктовым садом. В ту пору у них груш было так много, что они не собирали их с земли. Если сколько могли съесть. Пока мы приводили себя в порядок, завтракали - Асямочкин уже ушел с моим пакетом искать военную прокуратуру. Разумеется я опять был без ремня и погон. Он пришел очень быстро. Военная прокуратура дня два назад передислоцировалась [ том 1, лист 183 ] вместе с тыловыми учреждениями фронта и по слухам находилась в Измаиле, а может и в Констанце. На обратном пути зашли на Кишинёвский рынок. Нас поразило обилие и дешевизна фруктов, вина. Выпив на дорогу виноградного вина, мы вышли на окраину города, где находился КП на шоссе Кишинёв-Тирасполь. На попутном "Студебеккере", следовавшем в Тирасполь, мы вскоре вновь оказались на Хуторе Ближнем, в расположении нашего батальона.
В дороге обращали внимание большие колонны пленных немцев и румын. Их конвоировали в Тирасполь, где на окраине было несколько лагерей для военнопленных. Железная дорога на Кишин1ёв еще не была восстановлена, дорожные войска день и ночь работали на восстановлении колеи и мостов, которые успели взорвать немцы при своём отступлении на запад. До сих пор вспоминаю и не могу забыть зрелища, которое можно увидеть только на войне: труп немецкого солдата был раздавлен на асфальте дороге, видимо колонной тяжелых танков при наступлении, и был раскатан как блин проходящими машинами. Никто, никому не было дела, чтобы его убрать с дороги. Он движению не мешал, но зрелище ужасное!
Моя нога давала о себе знать, я заметно хромал. Но это меня не освобождало от заключения в одиночной камере. Дня два я отсиживался. Много передумал. Бывалые люди мне говорили, что штрафного батальона мне не миновать. Я готов был и к этому. В длинные часы одиночества вспоминались детские годы, когда родители жили и работали в городе Камышлове, потом вспомнился Свердловск, двухэтажный дом из толстых бревен и обшитых тесом в Октябрьском поселке, населенном одними железнодорожниками. Ребята из нашего дома, с которыми проводил время, играя во дворе в сыщики-разбойники. Борька Дмитриев - сын главного кондуктора пассажирского поезда Свердловск - Минеральные Воды. Волька и Шурка Шипулины, жившие за стенкой в нашем доме, также как и мы на первом этаже. [ том 1, лист 184 ] Их сестру Соню. Хорошо помню их отца, одетого в форму инженера железнодорожного транспорта, в форменной фуражке с значком на тулье. Их мать - высокую женщину с горбатым носом и плохо слышавшую. ОНа вечно ворчала, гнусавя своим скрипичным голосом. Витька Надточий - сын бывшего австрийского военнопленного, попавшего в Россию после Первой Мировой войны, да так и оставшегося в России воевать в Красной Армии в годы гражданской войны. Мы жили с ними в одной квартире, пользуясь кухней и туалетом совместно. Вспоминались детские забавы: подкатываться на подножках товарных поездов. Очень часто летом таким образом уезжали до 73 километра (Разъезд перед станцией Свердловск. Ныне на этом месте Свердловск-сортировочная.) Купались в Верх-Исетском озере, катались на самодельных плотах из сбитых шпал, лазили на высокие деревья. Неужели всё это было?
А моё хождение в детский сад (называвшийся тогда "нулёвкой") через весь город без сопровождения родителей!? Это было целое путешествие! Чего только ни увидишь дорогой - всё было интересно! В "нулёвку! я приходил к обеду. Вечером - обратно. Всё-таки это было хорошее время! В первый класс я попал в 1930 году. Школа начальная находилась напротив огромного серого здания из гранита - в этом здании работал мой отец - инспектор железнодорожных школ Пермской железной дороги. Второй класс я проходил в другой школе. Она была ближе к дому и находилась неподалёку от берега городского пруда. Время было трудное и голодное. Как праздник воспринималось организованное дополнительное питание школьников. Варили гороховый суп или кашу из гороха. Это было - объедение.Гороховую кашу я полюбил с тех пор на всю жизнь! Учился в первых классах школы без энтузиазма. Что-то мне не нравилось в школе. Мало свободы, нет игр. [ том 1, лист 185 ] Мои воспоминания прерываются. Входит опять капитан с лейтенантом Асямочкиным. Просят быстро одеться и приготовиться к отъезду в Тирасполь. В Тирасполе садимся в поезд, восстановленный из товарных вагонов и одного пассажирского, и едем какой-то станции, кажется Арциз. Дальше поезда не ходят - пути ещё неисправны. Где пешим ходом, где на попутных машинах, к вечеру добрались до Измаила. Города почти не видели в вечерних сумерках. Комендатура и погранохрана расположены у речного вокзала. Ночь провели на пристани, а утром, чуть свет, идем к переправе через Дунай. Оказывается военная прокуратура в Измаиле долго не задерживалась и переехала в город Джурджа (Румыния), расположенный тоже на берегу Дуная. Комендант посоветовал Асямочкину добираться поездом через всю Румынию.
далее: "В тумане скрылась милая Одесса... продолжение", листы 185 - 188.
Дополнения и комментарии:
Общее по поводу воспоминаний:
Упомянутые места и селения:
Вокруг да около:
- О