Мор
Я видел юношу из тех, от кого отворачиваются в транспорте и стараются не смотреть в глаза. Он из тех, кого не приемлет общество, не прикасаются случайные знакомые, не гладят по волосам женщины. В принуждённых обстоятельствах ему улыбнутся с лицемерием. Он это знает с детства. Одна половина лица парализована как дерево, другая - искажена в вечной гримасе невротической улыбки, будто во рту у него взорвалась петарда и левую сторону намертво зашили. Он здесь, потому что это может единственная для него среда, где нет лицемерия и жеманностей, где принимают на равных, где в потоке выворачивающих наизнанку эмоций его обнимают и кричат, где толкают, если ты остановился и подают руку, если ты упал, где всем друг на друга наплевать и, не скрывая это, говорят честно. Здесь собрались те кто считают, что им не повезло родится в этом мире человеком. Мир без людей, может, был бы лучше. Остаётся доживать, то что дано рождением. Назови это жизнью и делай, что хочешь.
Нет границы между сценой и зрителем. D-bit, Math-core, уже вторые или третьи сутки их ритм стучит пульсом в ушах. Здесь действует некий принцип уважения к слабейшим, надлом души и тела почитаемы как опыт. Никто не стесняется называть собравшихся «отбросами». Маргинальный значит вынесенный за пределы текстового поля как пояснение основному тексту, маргинальная среда - скрытое от глаз знание об истинной стороне общества. Отбросы останутся на окраине дороги. Тот юноша носится по кругу, толкая зазевавшихся. Возможно это это одно из редких мест, где его принимают таким какой он есть.
У самой сцены танцует ещё один парень, держась на костылях. Голова наполовину выкрашена в белый, наполовину в чёрный - местная тенденция моды. Не смотря на хаотичный поток тел, взмахов рук и рвущейся одежды, он знает, что он в безопасности. На взрыве гимнов саморазрушения десятки рук берут его с костылями вверх и несут над головами. Все видят, как он счастлив. Ему тяжело ходить, зато он умеет летать. «Орландоблум» в расстегнутой шубе на голое тело пьёт из стакана нечто кислотно-розового цвета. Даже не хочу знать что это и, чёрт побери, он и вправду похож на помятого жизнью Блума. Из толпы, как паста их тюбика, на вытянутых руках выдавливается здоровенное тело в костюме кенгуру. Или не кенгуру? В круге тел локтями вперёд несётся ещё один джинсованый персонаж с головой белого медведя. Множество интересных лиц, в темноте нетвёрдо идущие тени, в мокрой траве уставшие тела, под ногами хлюпающая грязь, ярким треугольником мерцает большой костёр. Вокруг него стоят люди, представители всевозможных субкультур - вот лучший объект для изучения для любого антрополога. Позади на ветвях деревьев висят картины Вика - графический трактат о Человеке и Боге. Проходя мимо очередного лагеря, наблюдаю казус, перепивший бородатый детина судя по всему не справился со своим кишечником, не приходя в сознание. Его друзья, удерживая его за подмышки, снимают с него одежду и отмывают от нечистот. В тот момент мне это показалось каким-то искренним актом человеколюбия и товарищества.
Дождь, третий день с небольшими перерывами дождь. В дали от всей суеты на дальнем пляже меня трясёт после купания. Морось дождя и озёрная вода снаружи, кислота внутри, я есть по ту и по эту сторону кожи. Мой велосипед ржавеет под вервями. Кажется, что противоположный берег дымит десятками костров - это тепло августовского солнца сквозь тучи испаряет влагу с деревьев. В какую бы сторону я не посмотрел с апельсином на вытянутой руке, он был единственным ярким цветным предметом, который я видел. Всю жизнь я живу там, где льёт дождь или падает снег, где всегда холодно и это данность. Холод и влажность часть моей жизни, я чувствую, как это воспитало меня и стало частью меня. Всю жизнь я живу там, где нет ярких цветов, серо-зелёная пастель. Проходя сквозь заводь из старых коряг, нахожу ловушку для рыб. Среди этой вакханалии веганов нашёлся какой-то рыбак, так что пускай не обижается, что время от времени мы ходим выпускать из неё жителей озера: «Рыбка, плыви, давай-давай, малыш».
Наверное, хоть раз в жизни каждый издавал крик отчаяния, рёвом связок воздать этому миру за все обиды и несправедливость.
Нет границы между сценой и зрителем. D-bit, Math-core, уже вторые или третьи сутки их ритм стучит пульсом в ушах. Здесь действует некий принцип уважения к слабейшим, надлом души и тела почитаемы как опыт. Никто не стесняется называть собравшихся «отбросами». Маргинальный значит вынесенный за пределы текстового поля как пояснение основному тексту, маргинальная среда - скрытое от глаз знание об истинной стороне общества. Отбросы останутся на окраине дороги. Тот юноша носится по кругу, толкая зазевавшихся. Возможно это это одно из редких мест, где его принимают таким какой он есть.
У самой сцены танцует ещё один парень, держась на костылях. Голова наполовину выкрашена в белый, наполовину в чёрный - местная тенденция моды. Не смотря на хаотичный поток тел, взмахов рук и рвущейся одежды, он знает, что он в безопасности. На взрыве гимнов саморазрушения десятки рук берут его с костылями вверх и несут над головами. Все видят, как он счастлив. Ему тяжело ходить, зато он умеет летать. «Орландоблум» в расстегнутой шубе на голое тело пьёт из стакана нечто кислотно-розового цвета. Даже не хочу знать что это и, чёрт побери, он и вправду похож на помятого жизнью Блума. Из толпы, как паста их тюбика, на вытянутых руках выдавливается здоровенное тело в костюме кенгуру. Или не кенгуру? В круге тел локтями вперёд несётся ещё один джинсованый персонаж с головой белого медведя. Множество интересных лиц, в темноте нетвёрдо идущие тени, в мокрой траве уставшие тела, под ногами хлюпающая грязь, ярким треугольником мерцает большой костёр. Вокруг него стоят люди, представители всевозможных субкультур - вот лучший объект для изучения для любого антрополога. Позади на ветвях деревьев висят картины Вика - графический трактат о Человеке и Боге. Проходя мимо очередного лагеря, наблюдаю казус, перепивший бородатый детина судя по всему не справился со своим кишечником, не приходя в сознание. Его друзья, удерживая его за подмышки, снимают с него одежду и отмывают от нечистот. В тот момент мне это показалось каким-то искренним актом человеколюбия и товарищества.
Дождь, третий день с небольшими перерывами дождь. В дали от всей суеты на дальнем пляже меня трясёт после купания. Морось дождя и озёрная вода снаружи, кислота внутри, я есть по ту и по эту сторону кожи. Мой велосипед ржавеет под вервями. Кажется, что противоположный берег дымит десятками костров - это тепло августовского солнца сквозь тучи испаряет влагу с деревьев. В какую бы сторону я не посмотрел с апельсином на вытянутой руке, он был единственным ярким цветным предметом, который я видел. Всю жизнь я живу там, где льёт дождь или падает снег, где всегда холодно и это данность. Холод и влажность часть моей жизни, я чувствую, как это воспитало меня и стало частью меня. Всю жизнь я живу там, где нет ярких цветов, серо-зелёная пастель. Проходя сквозь заводь из старых коряг, нахожу ловушку для рыб. Среди этой вакханалии веганов нашёлся какой-то рыбак, так что пускай не обижается, что время от времени мы ходим выпускать из неё жителей озера: «Рыбка, плыви, давай-давай, малыш».
Наверное, хоть раз в жизни каждый издавал крик отчаяния, рёвом связок воздать этому миру за все обиды и несправедливость.