Первая любовь
Помню как вчера то утро на маяке: ласковое апрельское солнце, успевшее незаметно подняться до уровня моего высокого окна, разбудило меня своими лучами. Легкий ветер, гуляющий по берегу, зашел и ко мне в гости, принеся с собой запах моря и пронзительные крики чаек, спозаранку дерущихся за куски рыбы. Утро, солнце, ветер море - в тот день я был счастливым человеком, и счастье мое не знало границ. Я, проживший тысячи таких теплых и ласковых начинаний за свою скучную жизнь, влюбленный в море, его шум и запахи, смотревший на мир с высоты своего маяка и не ведавший другого мира, мира без солнца, ветра и моря - я не мог и предположить, что в тот день произойдет нечто, что сделает меня совершенно другим. Я и не мог много думать, смотря на красоту, окружавшую меня; красоту, которая хоть и была рядом всегда, каждый день, но предстала в то утро совершенно другой, непривычной, таинственной. Как будто весь мир подмигивал, намекая на уготовленное на моем пути приключение, которого я не мог избежать.
Я жил и работал в маяке с тех пор, как помню себя - мой отец был первым его работником, когда его построили более полувека назад. Он прожил долгую однообразную жизнь, работая по ночам, а дни проводил в ленивом полусне, листая пожелтевшие от солнца газеты и глотая теплое пиво. С самого детства я был влюблен в маяк; каждое утро взбирался по лестнице наверх, к папе, и задавал ему тысячи глупых вопросов про маяк, его огромное выпуклое зеркало, движение солнца по небу, море, корабли, чайки и прочую морскую живность. И иногда, когда папа был в веселом расположении духа, он рассказывал мне притчи про пиратов-призраков, корабли-невидимки, чудовищ, живших на темном морском дне и пожиравших целые корабли, вместе с пассажирами и грузом, про чаек-людоедов, сталкивавших маленьких детей в море с палуб кораблей и клевавших их колыхавшиеся в воде трупики. Я верил почти всем этим притчам, кроме тех, конечно, которые были про чаек: я знал, что чайки очень боятся людей и что такая маленькая птица никогда бы не смогла столкнуть человека за борт.
После смерти отца присматривать за маяком поручили мне, так как не было никого в округе, кто лучше бы знал все тонкости этого ремесла. Я не заставил себя долго умолять - работа была легкая и очень привычная, да и других планов в тот момент у меня не было. Правда, с детства я мечтал стать писателем - отцовские притчи и две полки приключенческих романов в моей комнате в маяке сыграли свою роль - но в то время мое творчество ограничивалось лишь парой замусоленных тетрадей с незаконченными историями о затерявшихся в море путешественниках и несколькими банальными сюжетами в духе Стивенсона, Скотта и «Артура Гордона Пима» Эдгара По. С такими потугами литературная карьера мне не улыбалась, а жизнь в маяке была уж больно знакомой и родной, чтоб променять ее на приключения в большом городе.
И текла моя жизнь скучно и однообразно, за прогулками по берегу моря, за поиском слов в толстом Ляруссе для описания очередного бредового сюжета, за любованием закатом - за тем, как толстое, красное солнце медленно погружается в сиреневый горизонт. В детстве, зачарованно наблюдая за закатом, я каждый раз ждал, что горячее красное солнце будет издавать громкое шипение, погружаясь в синюю воду, и удивлялся, когда этого не происходило. Это удивление длилось ровно до тех пор, пока отец не объяснил мне при помощи огромного глобуса секрет погружения солнца в воду без всякого звука. Но каждый раз, смотря на закат, в тот самый момент, когда диск солнца краешком касался линии моря, я невольно замирал в ожидании шипения…
В тот вечер, замерев в ожидании привычного, но невозможного звука, я услышал в тишине шум легких шагов по песку. Выглянув, я увидел идущую по берегу молодую девушку: она тоже зачарованно смотрела на солнце, возможно, как и я, ожидая чего-то сверхъестественного, но все это время шла не останавливаясь, не замечая ничего вокруг, оставляя на белом песке два ровных ряда следов своих маленьких ступней. Она была одета в легкое розовое платье, на плечах ее еле заметно развевался белый, воздушно-легкий платок. Смотря ей вслед, я молил бога, чтоб она остановилась и оглянулась на меня; непонятное беспокойство, граничащее с потерей рассудка, овладело мною в один миг: я хотел увидеть ее лицо, услышать ее голос. Теперь, смотря на все это через толщу времени, я понимаю, что это были отголоски моего одиночества: как Маугли, потерявший рассудок при виде девушки с кувшином, так и я, современный дикарь из маяка, попал под влияние ранее неизведанных эмоций.
По всей видимости, бог услышал мою мольбу: девушка вдруг задумчиво остановилась и начала беззаботно оглядываться по сторонам. Сердце мое замерло, когда она повернулась в сторону маяка, в мою сторону - я увидел ее лицо, прелестное белое лицо подростка, на котором уже почти расцвела женственная красота. Она улыбалась: закату, теплому песку под ногами, синему морю, чайкам, парившим над ее головой - всему миру. В тот момент мне всей душой хотелось поверить, что она улыбалась и мне…
«Салют!» - по-дружески крикнула она, махая ручонкой, - «это и есть тот самый маяк?» - как будто мы с ней и раньше говорили о маяке. «Да, это и есть тот самый маяк,» - голосом всезнающего преподавателя ответствовал я, - «хотите я проведу для вас экскурсию?»
Поднимаясь по лестнице за Мари - так ее звали, я рассказывал обо всем, что знал о маяке, о море и городишке неподалеку, в который она, как выяснилось позже, приехала с родителями в отпуск. Задыхаясь от волнения и стараясь не заглядывать ей в глаза, я показывал детали маяка, демонстративно протирая зеркало и подправляя рычаги; руки мои дрожали, а слова без остановки срывались с губ: я не чувствовал ничего вокруг - ни земли под ногами, ни стен вокруг меня, ничего, кроме ее взгляда. А взгляд ее был испытующим: с увлечением, немного наклонив голову набок, улыбаясь уголками своих прелестных губ, она наблюдала за тем, как я бился как рыба об лед, стараясь развлечь, заинтересовать и в конце концов, сам того не ведая, очаровать ее. Мир застыл вокруг меня, Вселенная остановила свое движение, солнце замерло над морем, как будто боясь, что на этот раз ему не удастся войти в воду, что оно зашипит так громко, что погубит весь мир…
В ту ночь сна у меня не было ни в одном глазу. Хотя я всегда работал по ночам и жизнь совы для меня была привычным делом, в часы раннего утра я все-таки смыкал свои веки. А в следующий день я встретил солнце, бодрое, отдохнувшее солнце, которое я проводил в море вместе с ней, любуясь ею. Жизнь наполнилась теплым ощущением красоты и блаженства; улыбаясь, я представлял, как она спит сейчас, закинув ручку за голову, как маленький младенец, вон в том домике на берегу моря. Мне хотелось пойти вдоль берега к ней, разбудить, кинув камушком в ее окно и гулять с ней по берегу, рассказывая о морских звездах, крабах, диковинных рыбах и прочей живности, выбрасываемой волной на берег. Мною завладела непонятная радость, граничащая с тревогой -мне казалось, что родился я только вчера, что жизнь моя до того дня была одной скучной массой, праздным убиванием времени, расточительством по отношению к отведенному мне сроку на этой земле.
Мы гуляли с ней по округе до самого заката: лазали по скалам, заглядывали в чаячьи гнезда, ходили босиком по линии прибоя. Пройдя довольно большое расстояние от маяка, мы увидели на берегу белый домик с красивой террасой. У домика лежала перевернутая лодка, на которой стояла на одной ноге белоснежная чайка с оранжевым клювом и долго и любопытно оглядывала нас, а когда мы приблизились, торопливо побежала к морю. В доме, по всей видимости, никто не жил: в большое окно можно было увидеть, что он пуст. Мари, не дожидаясь меня, побежала к двери, открыла ее, с неподдельным любопытством заглянула внутрь и с огоньком в глазах посмотрела на меня. Я подошел к ней и благоухание ее волос заглушило все остальные запахи вокруг: не в силах сдержать себя, я прижался губами к ее голове, к дивной красоты волосам, вдыхая их незабываемый аромат, спустился губами к уху. Тяжело дыша, я целовал ее шею, ощущая губами, как бьется кровь в венах. Она закрыла глаза и приоткрыв рот, задыхалась от нежности: скользнув щекой по ее щеке, я отыскал ее губы, ощутил их тепло, вкус, шероховатость - и вдруг, совершенно неожиданно, она меня оттолкнула. Все закончилось в один миг, дурманящие меня ощущения внезапно разрушились, как песчаный замок, построенный нами на берегу тем утром. Она проговорила что-то еле слышное и не дожидаясь меня, пошла в сторону моря.
Я тихо следовал за ней к ее дому, не в силах осмыслить все, что произошло, теряясь в догадках. За весь путь она не проронила ни слова; лишь мерный шорох шагов по песку, шум прибоя да крики чаек нарушали тишину вокруг. В мою голову внезапно вселилась страшная мысль: что этот поцелуй - все, что запомнится мне о ней, что ничего большего я ожидать не вправе. Мысль эта как червь глодала мое сердце, полное страдальческой любви к этой незнакомке, без предупреждений ворвавшейся в мой спокойный мирок и перевернувшей его. Мне хотелось отогнать эту мысль, мое сердце утешало себя тем, что завтра будет новый день и что она станет моей, поистине моей навсегда, на весь остаток жизни. Но злополучная мысль твердо засела в моем сознании; разрастаясь вдоль и вширь, она медленно преобразовалась в убеждение, которое не имело никакого основания, но все же не покидало меня.
На следующее утро она не вышла на прогулку. И дом их был пуст - по-видимому, они уехали ни свет, ни заря, в те сладкие минуты утра, когда я обычно сплю. Я не искал ее с тех пор, да и ищи ее, я все равно не нашел бы - я знал только ее имя и ничего более. После этого я долго страдал бессонницей и избегал заката, так как он напоминал мне о ней. Но за все эти годы она стала одним теплым воспоминанием молодости, ангелом, спустившимся с небес к одинокому отшельнику и навсегда изменившим его жизнь. Все, что я написал после того, как ушел с маяка, я в глубине сердца посвящал ей. В каждой моей книге она возрождалась заново, каждый раз в облике другой женщины; догадываясь, какой она стала теперь, я приписывал ей новые черты лица и характера. Закрывая глаза, я видел ее там, на берегу моря у ветхого белого домика, и ее прелестные волосы развевались на ветру. Поцелуй, который я вырвал у нее без спросу, навсегда запечатлелся в моей памяти, как самое сладкое, доброе воспоминание. Я целовал много женщин после этого, но ни одна не смогла мне вернуть то, что я упустил тем апрельским вечером навсегда…
Я жил и работал в маяке с тех пор, как помню себя - мой отец был первым его работником, когда его построили более полувека назад. Он прожил долгую однообразную жизнь, работая по ночам, а дни проводил в ленивом полусне, листая пожелтевшие от солнца газеты и глотая теплое пиво. С самого детства я был влюблен в маяк; каждое утро взбирался по лестнице наверх, к папе, и задавал ему тысячи глупых вопросов про маяк, его огромное выпуклое зеркало, движение солнца по небу, море, корабли, чайки и прочую морскую живность. И иногда, когда папа был в веселом расположении духа, он рассказывал мне притчи про пиратов-призраков, корабли-невидимки, чудовищ, живших на темном морском дне и пожиравших целые корабли, вместе с пассажирами и грузом, про чаек-людоедов, сталкивавших маленьких детей в море с палуб кораблей и клевавших их колыхавшиеся в воде трупики. Я верил почти всем этим притчам, кроме тех, конечно, которые были про чаек: я знал, что чайки очень боятся людей и что такая маленькая птица никогда бы не смогла столкнуть человека за борт.
После смерти отца присматривать за маяком поручили мне, так как не было никого в округе, кто лучше бы знал все тонкости этого ремесла. Я не заставил себя долго умолять - работа была легкая и очень привычная, да и других планов в тот момент у меня не было. Правда, с детства я мечтал стать писателем - отцовские притчи и две полки приключенческих романов в моей комнате в маяке сыграли свою роль - но в то время мое творчество ограничивалось лишь парой замусоленных тетрадей с незаконченными историями о затерявшихся в море путешественниках и несколькими банальными сюжетами в духе Стивенсона, Скотта и «Артура Гордона Пима» Эдгара По. С такими потугами литературная карьера мне не улыбалась, а жизнь в маяке была уж больно знакомой и родной, чтоб променять ее на приключения в большом городе.
И текла моя жизнь скучно и однообразно, за прогулками по берегу моря, за поиском слов в толстом Ляруссе для описания очередного бредового сюжета, за любованием закатом - за тем, как толстое, красное солнце медленно погружается в сиреневый горизонт. В детстве, зачарованно наблюдая за закатом, я каждый раз ждал, что горячее красное солнце будет издавать громкое шипение, погружаясь в синюю воду, и удивлялся, когда этого не происходило. Это удивление длилось ровно до тех пор, пока отец не объяснил мне при помощи огромного глобуса секрет погружения солнца в воду без всякого звука. Но каждый раз, смотря на закат, в тот самый момент, когда диск солнца краешком касался линии моря, я невольно замирал в ожидании шипения…
В тот вечер, замерев в ожидании привычного, но невозможного звука, я услышал в тишине шум легких шагов по песку. Выглянув, я увидел идущую по берегу молодую девушку: она тоже зачарованно смотрела на солнце, возможно, как и я, ожидая чего-то сверхъестественного, но все это время шла не останавливаясь, не замечая ничего вокруг, оставляя на белом песке два ровных ряда следов своих маленьких ступней. Она была одета в легкое розовое платье, на плечах ее еле заметно развевался белый, воздушно-легкий платок. Смотря ей вслед, я молил бога, чтоб она остановилась и оглянулась на меня; непонятное беспокойство, граничащее с потерей рассудка, овладело мною в один миг: я хотел увидеть ее лицо, услышать ее голос. Теперь, смотря на все это через толщу времени, я понимаю, что это были отголоски моего одиночества: как Маугли, потерявший рассудок при виде девушки с кувшином, так и я, современный дикарь из маяка, попал под влияние ранее неизведанных эмоций.
По всей видимости, бог услышал мою мольбу: девушка вдруг задумчиво остановилась и начала беззаботно оглядываться по сторонам. Сердце мое замерло, когда она повернулась в сторону маяка, в мою сторону - я увидел ее лицо, прелестное белое лицо подростка, на котором уже почти расцвела женственная красота. Она улыбалась: закату, теплому песку под ногами, синему морю, чайкам, парившим над ее головой - всему миру. В тот момент мне всей душой хотелось поверить, что она улыбалась и мне…
«Салют!» - по-дружески крикнула она, махая ручонкой, - «это и есть тот самый маяк?» - как будто мы с ней и раньше говорили о маяке. «Да, это и есть тот самый маяк,» - голосом всезнающего преподавателя ответствовал я, - «хотите я проведу для вас экскурсию?»
Поднимаясь по лестнице за Мари - так ее звали, я рассказывал обо всем, что знал о маяке, о море и городишке неподалеку, в который она, как выяснилось позже, приехала с родителями в отпуск. Задыхаясь от волнения и стараясь не заглядывать ей в глаза, я показывал детали маяка, демонстративно протирая зеркало и подправляя рычаги; руки мои дрожали, а слова без остановки срывались с губ: я не чувствовал ничего вокруг - ни земли под ногами, ни стен вокруг меня, ничего, кроме ее взгляда. А взгляд ее был испытующим: с увлечением, немного наклонив голову набок, улыбаясь уголками своих прелестных губ, она наблюдала за тем, как я бился как рыба об лед, стараясь развлечь, заинтересовать и в конце концов, сам того не ведая, очаровать ее. Мир застыл вокруг меня, Вселенная остановила свое движение, солнце замерло над морем, как будто боясь, что на этот раз ему не удастся войти в воду, что оно зашипит так громко, что погубит весь мир…
В ту ночь сна у меня не было ни в одном глазу. Хотя я всегда работал по ночам и жизнь совы для меня была привычным делом, в часы раннего утра я все-таки смыкал свои веки. А в следующий день я встретил солнце, бодрое, отдохнувшее солнце, которое я проводил в море вместе с ней, любуясь ею. Жизнь наполнилась теплым ощущением красоты и блаженства; улыбаясь, я представлял, как она спит сейчас, закинув ручку за голову, как маленький младенец, вон в том домике на берегу моря. Мне хотелось пойти вдоль берега к ней, разбудить, кинув камушком в ее окно и гулять с ней по берегу, рассказывая о морских звездах, крабах, диковинных рыбах и прочей живности, выбрасываемой волной на берег. Мною завладела непонятная радость, граничащая с тревогой -мне казалось, что родился я только вчера, что жизнь моя до того дня была одной скучной массой, праздным убиванием времени, расточительством по отношению к отведенному мне сроку на этой земле.
Мы гуляли с ней по округе до самого заката: лазали по скалам, заглядывали в чаячьи гнезда, ходили босиком по линии прибоя. Пройдя довольно большое расстояние от маяка, мы увидели на берегу белый домик с красивой террасой. У домика лежала перевернутая лодка, на которой стояла на одной ноге белоснежная чайка с оранжевым клювом и долго и любопытно оглядывала нас, а когда мы приблизились, торопливо побежала к морю. В доме, по всей видимости, никто не жил: в большое окно можно было увидеть, что он пуст. Мари, не дожидаясь меня, побежала к двери, открыла ее, с неподдельным любопытством заглянула внутрь и с огоньком в глазах посмотрела на меня. Я подошел к ней и благоухание ее волос заглушило все остальные запахи вокруг: не в силах сдержать себя, я прижался губами к ее голове, к дивной красоты волосам, вдыхая их незабываемый аромат, спустился губами к уху. Тяжело дыша, я целовал ее шею, ощущая губами, как бьется кровь в венах. Она закрыла глаза и приоткрыв рот, задыхалась от нежности: скользнув щекой по ее щеке, я отыскал ее губы, ощутил их тепло, вкус, шероховатость - и вдруг, совершенно неожиданно, она меня оттолкнула. Все закончилось в один миг, дурманящие меня ощущения внезапно разрушились, как песчаный замок, построенный нами на берегу тем утром. Она проговорила что-то еле слышное и не дожидаясь меня, пошла в сторону моря.
Я тихо следовал за ней к ее дому, не в силах осмыслить все, что произошло, теряясь в догадках. За весь путь она не проронила ни слова; лишь мерный шорох шагов по песку, шум прибоя да крики чаек нарушали тишину вокруг. В мою голову внезапно вселилась страшная мысль: что этот поцелуй - все, что запомнится мне о ней, что ничего большего я ожидать не вправе. Мысль эта как червь глодала мое сердце, полное страдальческой любви к этой незнакомке, без предупреждений ворвавшейся в мой спокойный мирок и перевернувшей его. Мне хотелось отогнать эту мысль, мое сердце утешало себя тем, что завтра будет новый день и что она станет моей, поистине моей навсегда, на весь остаток жизни. Но злополучная мысль твердо засела в моем сознании; разрастаясь вдоль и вширь, она медленно преобразовалась в убеждение, которое не имело никакого основания, но все же не покидало меня.
На следующее утро она не вышла на прогулку. И дом их был пуст - по-видимому, они уехали ни свет, ни заря, в те сладкие минуты утра, когда я обычно сплю. Я не искал ее с тех пор, да и ищи ее, я все равно не нашел бы - я знал только ее имя и ничего более. После этого я долго страдал бессонницей и избегал заката, так как он напоминал мне о ней. Но за все эти годы она стала одним теплым воспоминанием молодости, ангелом, спустившимся с небес к одинокому отшельнику и навсегда изменившим его жизнь. Все, что я написал после того, как ушел с маяка, я в глубине сердца посвящал ей. В каждой моей книге она возрождалась заново, каждый раз в облике другой женщины; догадываясь, какой она стала теперь, я приписывал ей новые черты лица и характера. Закрывая глаза, я видел ее там, на берегу моря у ветхого белого домика, и ее прелестные волосы развевались на ветру. Поцелуй, который я вырвал у нее без спросу, навсегда запечатлелся в моей памяти, как самое сладкое, доброе воспоминание. Я целовал много женщин после этого, но ни одна не смогла мне вернуть то, что я упустил тем апрельским вечером навсегда…