(no subject)
Чтобы мне не просто удалось быть тем, кто я есть, но чтобы меня ещё и воспринимали тем, кто я есть. Или нет, чтобы я воспринимал чужое восприятие так, будто бы оно воспринимает меня тем, кто я есть, а не просто я бы сам для себя был тем, кто я есть. В таком случае, есть ли я для себя тот, кто я есть? Хватает ли мне для восприятия себя в себе, только собственного такового восприятия?
Тут просто запутаться. Все проблемы от восприятия, которое раздваивается в себе на предмет и объект. В нём присутствует тот, за кем наблюдают, и тот, кто наблюдает. Приходишь к удовлетворению, по-моему, в двух случаях, когда удовлетворяешь «наблюдателя» (впрочем, он очень переменчивый и от удовлетворения быстро переходит к неудовлетворению), или же когда наблюдатель сливается с наблюдаемым (субъект сливается с объектом). Не одно и то же ли это? Пока кажется, что нет. Кажется, что первое рационально достигаемо, в то время как второе это божественное, прости господи, это разряд и поэзия ― бульк и слились. К чему бояться смерти, если она, по сути, такое слияние?
Сжигают ветки ― хорошее название для рассказа. Кто сжигает, зачем? Собрались рабочие в оранжевых робах, собрали ветки и жгут. Оранжевые робы, оранжевый огонь и чёрные ветки на белом снегу. А ещё красное солнце. Когда всё вокруг чёрно-белое, снег на треугольниках крыш и на деревьях, а на горизонте красный шар, а потом оранжевый, потом жёлтый, белый, но уже не на горизонте, а там, наверху. А в вагоне вполне себе светофильтр и все жёлтые, и даже тот чувак в красной кофте не способен изменить эту гамму. Всю ночь шёл снег и около президентской резиденции дежурила дюжина машин, чтоб убирать. Тракторист лихо разворачивался на площадке перед Домом офицеров. А в двух шагах замело ступеньки, может, утром почистят. Можно переждать пока проедет ночное такси и перейти проспект по верху. Мимо дворца республики к Немиге ― тут уже всё по щиколотку в снегу. Во дворах заброшенное здание тридцатых готов с забитыми окнами. Потом какие-то стройки, снова широкая улица, взобраться на холм и пройти мимо столетних изб, чёрные брёвна, белый снег. Через железную дорогу, гродненское направление, через посёлок из хрущёвок, левее, левее, туда, где снова фонари на деревянных столбах, частный сектор, промышленная ветка, одна колея, и вдруг ― троллейбусы. Светятся зелёным, медленно едут один за одним, вот их стайня, иди дальше за тем мужиком. Ему тоже в метро, на первый поезд. Две женщины уже расчищают ступеньки у входа на станцию, поднимают лопаты вверх, перебрасывают снег через бортик. В первом поезде метро тоже женщины, одни женщины среднего возраста в пальто из Элемы. Полные вагоны таких пальто с запахом утренней готовки. На Немиге они выходят и ждут тех троллейбусов, впереди едут две снегоуборочные машины. Женщинам ― на работу, мне ― домой. Мой район ещё спит. Никто пока не вышел с лопатой, не запарковал всю улицу автомобилями, чтоб пойти в банк. Хрущёвки в моём дворе с заснеженными треугольными крышами напоминают Пляс дэ вож, вентиляционные трубы совсем как парижские дымоходы. Взять деньги и на вокзал, смотреть на людей в вагоне через жёлтый фильтр и на чёрное с белым за окном. Потом красное солнце и несколько раз оранжевые мужики вдоль дороги: собрали ветки и жгут.
Тут просто запутаться. Все проблемы от восприятия, которое раздваивается в себе на предмет и объект. В нём присутствует тот, за кем наблюдают, и тот, кто наблюдает. Приходишь к удовлетворению, по-моему, в двух случаях, когда удовлетворяешь «наблюдателя» (впрочем, он очень переменчивый и от удовлетворения быстро переходит к неудовлетворению), или же когда наблюдатель сливается с наблюдаемым (субъект сливается с объектом). Не одно и то же ли это? Пока кажется, что нет. Кажется, что первое рационально достигаемо, в то время как второе это божественное, прости господи, это разряд и поэзия ― бульк и слились. К чему бояться смерти, если она, по сути, такое слияние?
Сжигают ветки ― хорошее название для рассказа. Кто сжигает, зачем? Собрались рабочие в оранжевых робах, собрали ветки и жгут. Оранжевые робы, оранжевый огонь и чёрные ветки на белом снегу. А ещё красное солнце. Когда всё вокруг чёрно-белое, снег на треугольниках крыш и на деревьях, а на горизонте красный шар, а потом оранжевый, потом жёлтый, белый, но уже не на горизонте, а там, наверху. А в вагоне вполне себе светофильтр и все жёлтые, и даже тот чувак в красной кофте не способен изменить эту гамму. Всю ночь шёл снег и около президентской резиденции дежурила дюжина машин, чтоб убирать. Тракторист лихо разворачивался на площадке перед Домом офицеров. А в двух шагах замело ступеньки, может, утром почистят. Можно переждать пока проедет ночное такси и перейти проспект по верху. Мимо дворца республики к Немиге ― тут уже всё по щиколотку в снегу. Во дворах заброшенное здание тридцатых готов с забитыми окнами. Потом какие-то стройки, снова широкая улица, взобраться на холм и пройти мимо столетних изб, чёрные брёвна, белый снег. Через железную дорогу, гродненское направление, через посёлок из хрущёвок, левее, левее, туда, где снова фонари на деревянных столбах, частный сектор, промышленная ветка, одна колея, и вдруг ― троллейбусы. Светятся зелёным, медленно едут один за одним, вот их стайня, иди дальше за тем мужиком. Ему тоже в метро, на первый поезд. Две женщины уже расчищают ступеньки у входа на станцию, поднимают лопаты вверх, перебрасывают снег через бортик. В первом поезде метро тоже женщины, одни женщины среднего возраста в пальто из Элемы. Полные вагоны таких пальто с запахом утренней готовки. На Немиге они выходят и ждут тех троллейбусов, впереди едут две снегоуборочные машины. Женщинам ― на работу, мне ― домой. Мой район ещё спит. Никто пока не вышел с лопатой, не запарковал всю улицу автомобилями, чтоб пойти в банк. Хрущёвки в моём дворе с заснеженными треугольными крышами напоминают Пляс дэ вож, вентиляционные трубы совсем как парижские дымоходы. Взять деньги и на вокзал, смотреть на людей в вагоне через жёлтый фильтр и на чёрное с белым за окном. Потом красное солнце и несколько раз оранжевые мужики вдоль дороги: собрали ветки и жгут.