Улыбка в придорожной пыли. Любимому
Мглистое утро, продроглое. Прогорклое недосыпание и неудовлетворенность расползаются по спешащей на работу толпе. Изморось, лужи, извечная грязь. Хотя, может ли вечность быть грязной? Едва ли
А она идет и улыбается. Губы дрожат, в глазах осень. Но она идет и улыбается, не наиграно, не натянуто, не упрямо, не вопреки, а ПРОСТО.
Грязь ее не тревожит. Ухлюсталась с ног до головы. Брызги усеяли стального цвета куртку, как звездочки. Песок скрепит на зубах.
А она улыбается. Думаете, не слышан ей мат, которым окатил ее по-мелкому гадящий на углу плешивый мужичок? Или не видит она, как мамаша лупит сонного еще малыша, чтобы тот быстрее шагал к остановке? Да и для чего, знаете? Знаете: чтобы успеть запастись сигаретами, а если повезет, то и затянуться, тут же, при захлебывающемся слезами сынишке, и выкурить хотя бы одну, прежде чем втиснуться в тошнотворную давку общественного транспорта. Все это обыденно. И она тоже научилась видеть и не вздрагивать. Только вот улыбка…
Встала в дерьмо собачье, окунулась в дерьмо человеческое, потревожила хрусткие льдинки в ближайшей луже. Утро. Льдинки. УЛЫБКА.
Далась вам эта улыбка. Идите *****… идите с миром… впрочем, нет его в вас. Что ж, идите просто. Она улыбается ПРОСТО, сказано вам.
Рассеяно и нежно скользят тонкие пальцы вниз -вверх по изгвазданной вусмерть куртке. Она снимает перчатки. Чудачка… Идиотка… Кому что. Не смахнуть пытается она эти пятнышки, не стереть, а сберечь и впитать. Это грязь. Безусловно. Неоспоримо. Но в ее мыслях эту грязь уже высушило весеннее солнце, уже взвилась она вместе с ветром, закружилась и улеглась…там, на обочине. И снова слышит она обволакивающий голос: «Почувствуй, просто почувствуй, какая она…мягкая, теплая, легкая». На глаза ей ложатся его ладони…нежные, мягкие, теплые. Ее ступни окутаны облаком серой невесомости, и сама она не подчиняется больше привычным законам притяжения. Ее держит только тепло его ладоней, да еще совершенно новый звук в ее нарождающейся вселенной - тук…тук..тук… - ее сердце в его груди.
Такая же, как все вы, сидит она в колодце человеческой мерзости. Такая же другая, как все мы, она имеет силы поднять голову и увидеть звезды в вышине, и сказать спасибо колодцу, ведь только оттуда их можно разглядеть даже днем. Кто-то предпочитает смотреть только вниз и , видя говно под собой, думать, что он всего этого выше, а значит чистенький.
Она знает, что увязла по уши. Знает она и то, что ни слез дождя, ни ее слез не хватит, чтобы эту грязь смыть. Ее только станет больше. Но она знает и другое: выйдет солнце, и жижа станет пылью; пылью, не дающей покоя, лезущей в глаза, забивающей рот, нос и уши… проклинаемой так же остервенело, как и осенняя slush. И поднимется ветер, и взовьется серая пелена, и уляжется где-нибудь у обочины чей-то дороги, и кто-то откроет свою теплую и невесомую вселенную.
Губы дрожат, в глазах осень. Она улыбается, становясь, неведомо для всех, ветром и уносясь туда, куда влечет ее тепло его ладоней и где еще слышится такое родное… тук..тук..тук.. -его сердце в ее груди.
А она идет и улыбается. Губы дрожат, в глазах осень. Но она идет и улыбается, не наиграно, не натянуто, не упрямо, не вопреки, а ПРОСТО.
Грязь ее не тревожит. Ухлюсталась с ног до головы. Брызги усеяли стального цвета куртку, как звездочки. Песок скрепит на зубах.
А она улыбается. Думаете, не слышан ей мат, которым окатил ее по-мелкому гадящий на углу плешивый мужичок? Или не видит она, как мамаша лупит сонного еще малыша, чтобы тот быстрее шагал к остановке? Да и для чего, знаете? Знаете: чтобы успеть запастись сигаретами, а если повезет, то и затянуться, тут же, при захлебывающемся слезами сынишке, и выкурить хотя бы одну, прежде чем втиснуться в тошнотворную давку общественного транспорта. Все это обыденно. И она тоже научилась видеть и не вздрагивать. Только вот улыбка…
Встала в дерьмо собачье, окунулась в дерьмо человеческое, потревожила хрусткие льдинки в ближайшей луже. Утро. Льдинки. УЛЫБКА.
Далась вам эта улыбка. Идите *****… идите с миром… впрочем, нет его в вас. Что ж, идите просто. Она улыбается ПРОСТО, сказано вам.
Рассеяно и нежно скользят тонкие пальцы вниз -вверх по изгвазданной вусмерть куртке. Она снимает перчатки. Чудачка… Идиотка… Кому что. Не смахнуть пытается она эти пятнышки, не стереть, а сберечь и впитать. Это грязь. Безусловно. Неоспоримо. Но в ее мыслях эту грязь уже высушило весеннее солнце, уже взвилась она вместе с ветром, закружилась и улеглась…там, на обочине. И снова слышит она обволакивающий голос: «Почувствуй, просто почувствуй, какая она…мягкая, теплая, легкая». На глаза ей ложатся его ладони…нежные, мягкие, теплые. Ее ступни окутаны облаком серой невесомости, и сама она не подчиняется больше привычным законам притяжения. Ее держит только тепло его ладоней, да еще совершенно новый звук в ее нарождающейся вселенной - тук…тук..тук… - ее сердце в его груди.
Такая же, как все вы, сидит она в колодце человеческой мерзости. Такая же другая, как все мы, она имеет силы поднять голову и увидеть звезды в вышине, и сказать спасибо колодцу, ведь только оттуда их можно разглядеть даже днем. Кто-то предпочитает смотреть только вниз и , видя говно под собой, думать, что он всего этого выше, а значит чистенький.
Она знает, что увязла по уши. Знает она и то, что ни слез дождя, ни ее слез не хватит, чтобы эту грязь смыть. Ее только станет больше. Но она знает и другое: выйдет солнце, и жижа станет пылью; пылью, не дающей покоя, лезущей в глаза, забивающей рот, нос и уши… проклинаемой так же остервенело, как и осенняя slush. И поднимется ветер, и взовьется серая пелена, и уляжется где-нибудь у обочины чей-то дороги, и кто-то откроет свою теплую и невесомую вселенную.
Губы дрожат, в глазах осень. Она улыбается, становясь, неведомо для всех, ветром и уносясь туда, куда влечет ее тепло его ладоней и где еще слышится такое родное… тук..тук..тук.. -его сердце в ее груди.