Памяти Элеоноры Петровны Гомберг: 2-я часть
По причине длины Журнал не захотел целиком опубликовать текст воспоминаний об Элеоноре Петровне в одном посте, поэтому пришлось его разбить на две части. Выкладываю здесь 2-ю часть воспоминаний венской художницы Нины Вержбинской-Рабинович о её маме.
..........................................................................................
Мне представляется это время - конец 40х,начало 50х - очень противоречивым в отношении жизни страны и конкретно моей матери. С одной стороны, возрождение после страшного катаклизма - четырёх лет войны, десятков миллионов убитых ; с другой стороны, после эйфории победы невиданный зажим, осуществляемый Сталиным - террор, ни в чём не уступавший 1937 году, начиная с 1947 года и нараставший вплоть до его смерти в 1953 году. Если вернуться к биографии Э.П., то можно наблюдать сходство макро- и микрокосмоса. Семья, любящий и любимый муж, рождение общего, сравнительно позднего ребёнка. Переход в смежную специальность (искусствоведение) и успехи в ней. Жизнь в любимом городе, общение со старыми друзьями и знакомыми, вернувшимися с войны. А с другой стороны : тяжелейшие бытовые условия, только потому и переносимые, что так жили все или почти все и сравнение с лучшим отсутствовало. Коммунальная квартира, где в послевоенные годы жило до 30 человек, пользуясь одной кухней, ванной комнатой и туалетом. Стряпня на керосинке, неизбежные в коммуналке скандалы, отсутствие каких-либо облегчающих быт машин - от стиральной до посудомоечной. Собственно, тот факт, что Э.П. могла наряду с семьей заниматься свой преподавательской деятельностью, а с середины 50х годов писать и издавать книги по русскому искусству, объясняется тем, что жила она со свой матерью, престарелым родственником и няней для младшего ребёнка, которые несли главную часть домашних забот. Это, несомненно, облегчало жизнь и освобождало время для творческой работы, но, с другой стороны, приносило невероятное напряжение из-за скученности членов семьи разных возрастов, взглядов и непростых взаимоотношений. Наша семья была т.с. привилегированной : в трёх больших комнатах жили 7 человек ( включая менявшихся нянь),остальные соседи о такой роскоши даже не мечтали. Как правило на семью была одна комната.
Это о быте. Что же касается новой волны террора, до самого страшного - ареста - дело не успело дойти,однако в 1951году Э.П. увольняют из университета в связи с начинающейся антисемитской кампанией, т.н. борьбой с космополитизмом. Ей удаётся преподавать на той же кафедре будучи внештатной сотрудницей с мизерной почасовой оплатой. В случае моего отца,М.Л. Вержбинского, преподавателя кафедры математики Горного Института, в 1953 году в ходе выявления космополитов на него и ещё на нескольких коллег того же происхождения было заведено дело о сионистском заговоре. К счастью, делу не успели дать ход благодаря (в буквальном смысле) кончине Сталина в марте того же года. После этого радостного события Э.П. восстанавливают в штат как доцента кафедры истории искусства. Осуществляется вскоре ещё одна её мечта: она получает возможность писать книгу о её любимом художнике М.Врубеле. В издательстве "Искусство" среди списка "разрешенных" тем Э.П. видит его имя и тут же заключает с издательством договор на пусть небольшую, но первую за десятки лет умолчания монографию об этом замечательном художнике. В 1959 г. вышла в свет это маленькая, скромно изданная книга - не чета множеству роскошных альбомов на ту же тему, выпущенных в последствии, но Э.П. всегда гордилась ею больше, чем всеми последующими своими публикациями. Самой популярной из публикаций моей матери надо назвать книгу "Передвижники", много раз переизданную широкими тиражами. Из других её книг назову "Искусство и революция 1905 года" изд.1960г.; "Искусство и зритель"изд.1961г.;"Врубель.Переписка,Воспоминания о художнике."изд. 1963г.
Особо следует отметить её участие в подготовке издания переписки художника Константина Сомова. В соавторстве с двумя коллегами А.Свешниковой и Ю.Подкопаевой после кропотливой многолетней работы была подготовлена эта для советского читателя интереснейшая публикация о художнике круга "Мир искусства", умершего в эмиграции и долго широкому зрителю неизвестного. Вступительная статья на 45 страницах была написана Э.П.без участия соавторов, всё уже готово пойти в печать, но...Становится известно,что Э.Гомберг собирается эмигрировать из СССР и публикации "дают красный свет" . Труд трёх соавторов, а самое главное, памятник годами замалчиваемому художнику оказываются под угрозей. И Элеонора Петровна принимает решение - она снимает своё имя с рукописи и как подготовитель материала, и как автор вступительной статьи, так сказать "отрекается от престола", после чего книга выходит в свет. Продолжение этой истории: 22 января 2010 по телевизионному каналу Культура транслируется фильм «Листья на ветру», посвящённый Константину Сомову. В фильме отмечается фундаментальный труд «Константин Андреевич Сомов. Письма, дневники, суждения современников», издательство Искусство, 1979 г. В связи с этой публикацией в фильме рассказывается история добровольного отказа Элеоноры Петровны Гомберг-Вержбинской, соавтора-составителя и полностью автора вступительной статьи, от упоминания своего имени. Приятно ещё раз убедится в торжестве справедливости.
Но тут я забегаю вперёд - об эмиграция в конце 1977г. и последующих 25 лет жизни в Австрии пойдёт речь позже.
Говоря о профессиональной деятельности моей матери, трудно сказать, что было ей важнее - преподавание или работа над книгами. Спецификой кафедры истории искусства на историческом факультете Ленинградского Университета был необычно тесный контакт преподавателей со студентами, особенно с аспирантами и дипломниками. Малое количество студентов на курсе, энтузиазм и даже альтруизм преподавателей приводили к исключительному положению, когда кроме лекций и семинаров или консультативных часов на кафедре, работа со студентами происходила зачастую дома у преподавателя. Не знаю точно, было ли это обычным явлением у других педагогов, но в нашем доме постоянно происходили такие "дополнительные занятия" и многие из этих студентов и аспирантов делались своего рода членами семьи . И, конечно, отдельные из них остались друзьями на всю жизнь.Поколения "питомцев" Э.П. Гомберг работают и сейчас в различных отделах Эрмитажа или Русского Музея, издательствах или преподают на той же кафедре истории искусства. Моя мать наверняка гордилась своим "научным потомством", даже если не говорила об этом вслух.
Э.П. всю свою жизнь была знатоком и ценителем музыки, хотя сама отказалась уйти в неё профессионально.Посещение концертов было не частью светской жизни, а насущной потребностью Мои оба родителя, завсегдатаи Ленинградской филармонии, добывали в очередях билеты на интересные концерты . На некоторые, особенно желанные концерты ( зарубежных музыкантов или того же Святослава Рихтера из Москвы ) шла запись за год до их гастролей с регулярными отстаиваниями холодными ленинградскими ночами очереди, чтобы "отметиться". После 2 - 3 таких дежурств с промежутками в несколько месяцев мои родители шли на коцерт и это было для них эквивалентом поездки за границу, о чём тогда никто или почти никто не мог мечтать. И не по причине отсутствия денег - туристические группы ( единственная форма путешествий и в страны "народных демократий", и на "гнилой Запад") составлялись в строгом соответствии с политической благонадёжностью, "правильным" социальным происхождением, членством в партии и тому подобное.Смешно сказать - первая попытка моей матери поехать по путёвке от Университета в Чехословакию и Венгрию сорвалась, потому что она автоматически написала в анкете для получения визы своё "авторизованное" отчество "Петровна"( как она числилась во всех кроме паспорта документах), а не "Пейсаховна".Это было в начале 60х гг. Вторая попытка поездки по приглашению коллеги в ГДР в 1968г. тоже почти сорвалась: мы с ней обе подали заявление и получили отказ "за отсутствием причин" посетить знакомую нам искусствоведку из Лейпцига. Тут неожиданно на помощь пришли мамины "Передвижники" . Сотрудник ОВИРа, который рассматривал наше повторное "прошение" оказался студентом-заочником истфака ( готовился стать "искусствоведом в штатском" ), знал мамину фамилию из книг, по которым сдавал экзамены и, проникшись к автору симпатией, помог-таки получить выездную визу. Так в возрасте 56 лет моя мать, страстная путешественница, объездившая Кавказ, Среднюю Азию, прибалтику и европейскую часть России, но никогда прежде не бывавшая заграницей, получила возможность познакомиться с искусством Германии в готических соборах Наумбурга и Магдебурга или в музеях Лейпцига, Дрездена и Берлина.
Кроме профессии, литературы и музыки, необходимым элементом жизни были для моей матери природа, выезд загород. Не только длинные летние студенческие каникулы проводились на даче - с конца 50-х годов на конец недели осенью и зимой снимался дом от дачного треста.Условия были самые примитивные (водопровод и "ватерклозет "отсутствовали), в каждой из трёх маленьких комнат размещалось по семье, но в отличии от коммуналки в городе это были друзья, а не случайные люди.А самое главное - Карельский перешеек с его в те времена ещё сравнительно нетронутой природой. Лыжи, плаванье - любимые виды спорта в маминой жизни того времени, причём освоенные не в детстве, а в студенческие годы. Езде на велосипеде же она научилась вообще сорока семи лет. Если говорить о "спортивных достижениях", то надо упоминуть, что начиная с 18-летнего возраста Э.П. делала утреннюю гимнастику - " упражнения для женщин" по системе какого-то немца, не пропускала практически никогда и продолжала до последних лет своей долгой жизни. Учитывая антиспортивное воспитание в её детстве, эти скромные по современным меркам показатели говорят скорее не о спортивном таланте, а о желании порвать с традицией и образом жизни женщины из еврейского местечка.
***
Середина 70 годов. Э.П.преподаёт на кафедре истории искусства и хотя приближается номинальный пенсионный возраст - 65 лет - о полном уходе от дел нет речи. Со своими бывшими студентками 50 х годов, давно уже признанными в искусствоведении специалистами, она готовит очередную книгу (см. выше "казус Сомова"). В семье произошли изменения: дети обзавелись своими семьями, у неё уже двое внуков, она теперь по возрасту самая старшая - умерли муж, мать и "названный дядя", десятками лет живший на правах родственника. Возможность эмигрировать из России никогда ею не рассматрировалась прежде в связи с собственной персоной - практически такая возможность появилась ( и только для "лиц еврейского происхождения" ) не ранее 70 годов. Не считая себя "оторванной от исторической Родины" ( Израиля ), всю жизнь связанная с русской культурой, языком и обществом, Э.П. лишь в моменты открытой или скрытой дискриминации ощущала себя еврейкой в том специфическом смысле этого слова, который имел место в СССР, начиная со сталинских времён. К слову, весьма с родни определению нацистов: не как религиозная принадлежность, а по "рассовому принципу".
В кругу наших близких знакомых тоже пока никто не уехал. Но вот в 1975 году мой муж, тесть Э.П., художник Борис Рабинович выставляет свои работы на выставке нонконформистского искусства во Дворце Культуры "Невский". Создаётся новая ситуация: впервые после сталинских времён наша семья делается "заметна" в глазах начальства, причём "заметность" эта ничего хорошего не сулит. Атмосфера на "идеологическом фронте" стремительно меняется к худшему, антисемитские настроения усиливаются. Инстинкт самосохранения, у евреев натренированный веками (к,сожалению, поводов было предостаточно), подсказывает моему мужу Борису, что если он хочет продолжать свою творческую работу и ,более того, сохранить статус свободного человека себе и своим близким, в складывающейся ситуации лучшим выходом будет эмиграция на Запад. После выставки в ДК им.Газа и особенно после пожара в мастерской ленинградского художника Рухина (одного из организаторов многих выставок нонконформистских художников), где сгорел он сам и ещё двое его друзей - дело тёмное, никогда до конца нераскрытое - начинается "исход" среди художников, причём не только по национальному принципу, хотя оффициально эмигрируют все по израильской визе. Об этом много написано, я не буду останавливаться слишком подробно, лишь настолько, насколько это отразилось на судьбе Э.П. Так как жила она с семьёй своей младшей дочери, то, естественно, решение об отъезде созревало у нас сообща. И решение это было для нас всех тяжёлым, но для неё, думаю, особенно.
Кроме того, что тогда казалось - разлука навсегда (кто мог предположить, что через 10 лет туризм в Россию для бывших эмигрантов станет рутиной), полная неясность, куда мы, собственно, едем, чем там будем заниматься, сможем ли заработать на жизнь нашими гуманитарными специальностями. А тут ещё в самом разгаре выпуск книги "Сомов. Переписка." Последствия для соавторов и для самой книги были однозначно фатальны, не сними мама свою фамилию отовсюду: и как составитель, и как автор вступительной статьи на 45 страниц. (Счастливое продолжение этой истории через 32 года описано выше).
Примерно год принималось решение, рассматривались как "глобальные" проблемы - уход из своей культурной и языковой среды, так и практические, то есть как конкретно осуществить наш "исход". То, что в Израиль мы не поедем, было более или менее очевидно: никто, включая мою мать, таким "стопроцентным" евреем себя не чувствовал.А далее была неизвестность и лишь неясное желание остаться по возможности в "Старом Свете", в Европе. Никто нас нигде особенно не ждал, это мы понимали. Не думаю, что мы и Э.П. с нами сдвинулись бы с места, не будь Борис Рабинович движущей силой, т. с. нашим локомотивом.
Короче, 7 декабря 1977 года после мучительной процедуры прохождения таможенного и пограничного контроля в Ленинграде мы стояли в аэропорту Вены среди перепуганного "стада" эмигрантов. Полный самолёт, около 50 человек: семьи из нескольких поколений и одиночки, старики и младенцы, репатрианты в Израиль и такие же "отщепенцы", как мы-космополиты. Первые слова, которыми нас встретил сотрудник Венского Сохнута, были :"Нашествие из России..." Такой "гостеприимный" жест весьма гармонировал с унижением досмотра в аэропорту перед отъездом из Ленинграда.
Для пожилых и старых людей эти первые месяцы эмиграции бывали очень тяжелы не только в силу бытовых условий, но и в связи с неясностью будущего, вплоть до страны дальнейшего проживания. Мне известны многие случаи, где люди старшего поколения в семьях новых эмигрантов не добирались до страны назначение.Они похоронены на кладбищах Вены и Рима... Но такая судьба, к счастью, Э.П. Миновала. Обладая крепким здоровьем, любовью к жизни и, не в последнюю очередь, приспособляемостью к новым условиям, моя мама довольно скоро нашла для себя в эмиграции смысл существования, который для неё никогда не был ограничен семейным кругом. Уже через год после эмиграции, весной 1979 года она совершает турне по университетам США с серией докладов о русском искусстве рубежа XIX-XX веков. Организаторами этой программы явились её бывшие аспиранты из Америки, ставшие к тому времени ведущими специалистами по истории русского изобразительного искусства у себя на родине: Майкл Каррент (Michael Currant, Columbus, Ohio), Джаннет Кеннеди (Jannet Kennedy,Indiannapolis), Алисон Хилтон (Alison Hilton), а также друзья по Ленинграду Елена и Владимир Оликер из Айова-Сити, Univercity of Iova (географические данные того времени).Доклады делались на русском языке либо с переводчиками, либо для славистов или русскоговорящей аудитории. Происходили они в рамках конференции современного нонконформистского искусства в Нью-Йорке, на кафедрах истории искусства университетов в Индианополисе и в Чикаго на конференции при Еврейском Культурном Центре Филадельфии
Через год, весной 1980 года Э.П. едет по приглашению своей студентки военных лет Доры Штурман, писательницы-дисситентки, чьи книги об истории коммунизма на русской почве начали появляться в самиздате в начале 70 годов, в результате чего их автор в скором времени должна была эмигрировать в Израиль,чтобы избежать второго срока в Гулаге (см. её историю выше). Эта единственная поездка моей мамы в Израиль была ей крайне интересна, но не вызвала желания остаться в стране её предков - слишком всё там отличалось от Европы, истинной родины Э.П.
Целью этой поездки были не только встреча с Дорой Штурман и знакомство с Израилем, но и попытка выслать приглашение на выезд её сына Алексея Хайруловича Махмудова. Учитывая его мусульманские отчество и фамилию, вызов ему как еврею надо было делать от матери-еврейки прямо из Израиля. С большим трудом вызов удалось сделать, но несмотря даже на это, отъезд сына и его семьи затянулся на 7 лет, тяжёлых лет преследования семьи в Ленинграде и маминой тревоги и боли за них на Западе.
В течении двух лет - с 1980 по 1982- мама преподавала русский язык и русскую литературу в университете города Кальяри на Сардинии, таким образом её последняя оффициальная должность была идентична первой в довоенные времена в ленинградском университете. В трудах кальарского университета опубликована её статья о символизме в русском искусстве.
В Австрии ей удалось лишь время от времени читать лекции по русскому изобразительному искусству в венском университете на кафедре славистики , в институте переводчиков венского и инсбрукского университетов. В венском обществе искусства и науки она сделала ряд докладов о женщинах-художницах ХХ века в России. Э.П. участвовала в конференции, организованной берлинским институтом восточной Европы в гор. Гармиш- Патенкирхен (Германия) в 1980 году с последующей публикацией её доклада "К вопросу о символизме в русской живописи и его тенденциях в современном русском искусстве", издательство Berlin Verlag 1991.
В 1988 году Э.П. водит экскурсии по выставке "Искусство и революция", приехавшей из послеперестроечной России в Вену. На этой выставке в Музее прикладного искусства (МАК) не только венская публика смогла впервые увидеть доселе хранившиеся в запасниках Русского Музея и Третьяковской Галлереи полотна Малевича, Кандинского, Филонова и Шагала, но и сама Э.П., знавшая их по запасникам, могла любоваться ими "публично". Статья об этой выставке напечатана в журнале "Страна и мир", за 1988 год, Мюнхен.
В январе того же 1988 года происходит то желанное и долгое время невообразимое событие в маминой жизни - она едет на несколько дней в Ленинград на правах "частного туриста", т.е. без группы. Ещё за пару лет перед
этим нам было сказано:" Эмигранты по израильской визе? Никогда вы в СССР
не приедете!" С тех пор приезды и общение с друзьями и коллегами в Ленинграде (а в последствии Петербурге) стали регулярными, раз в два - три года. Последний раз мама была в Питере в 2000 году в возрасте неполных 88 лет.
Уже в весьма преклонном возрасте, за 80, Э.П. давала консультации людям, интересовавшимися русским искусством по своей специальности или просто как поклонники этой части мирового культурного наследия. Годами приходили к ней домой эти ценители русского искусства и литературы: архитектор Кристиан Доннер, судья и одновременно с этим композитор Карл Хайнц Шрёдер, славистки Сильвия Гаубе и Кармен Пентек, историк культуры Вальтрауд Байер, с ней в соавторстве были написаны рецензии на 2 актуальные в то время выставки - Врубеля и "Красный цвет в русском искусстве".
Сейчас я старалась перечислить мамины т.с. профессиональные достижения после отъезда из России. Мне хочется сказать о той стороне её жизни в эмиграции, которая , не будучи активно творческой, приносила ей огромную радость - о её путешествиях, о знакомстве с до сих пор ей неизвестными сторонами культуры.
Уже было упомянуто, что первым выездом за границу было мамино путешествие в ГДР в 1968 году. Оно так и осталось единственным за всё время маминой жизни в СССР до 1977 года. Зато после выезда из России, где только она не побывала: в Италии, Франции, Германии, Швейцарии, США, Англии , Чехословакии, Венгрии и Израиле.Причём, это были не мимолётные посещения с туристской группой, а довольно продолжительные и многократные пребывания в этих странах, знакомство с сокровищами их музеев. С лихвой воздались годы недобровольного "воздержания" во времена жизни в Советском Союзе. И что особенно важно, Э.П. и в старости не утратила способности воспринимать новое, прежде ей непонятное или далёкое - её кругозор расширился. Ещё одна, на мой взгляд важная подробность маминой жизни последних двух десятков лет - она стала вольнослушателем венского университета. Вначале это были просто посещения интересующих её курсов и семинаров, например, на оделении иудаистики у профессора Шуберта Многие годы она с большим интересом принимала участие в семинаре переводчиков под руководством доктора Елизабет Маркштейн.
Слабость зрения , постепенно развившаяся у Э.П. в возрасте около 80 лет - атрофия сетчатки, необратимый процесс, при котором чтение возможно только при помощи лупы - во многом ограничивала мамино участие в подобных практических занятиях с текстами.
Настоящей страстью последних лет жизни Э.П. стали лекции и семинары, проводимых професором Сергеем Сергеевичем Аверинцевым. Выдающийся учёный широкого профиля, теолог, литературовед и поэт приехал в Австрию из Москвы в середине девяностых годов и с тех пор преподавал в венском университете на факультете славистики до 2003 года. Моя мать в её 85 - 90 лет, когда она регулярно дважды в неделю посещала занятия проф. Аверинцева, была, несомненно, старейшей его ученицей и, вероятно, старейшей студенткой венского университета.
Моя мать не дожила всего 17 дней до своего девяностолетия. О том, что она серьёзно больна, мы узнали за полгода до смерти.У неё хватило мужества согласиться на необходимую операцию, а у врачей хватило мужества решиться на оперативное вмешательство в случае пациента такого возраста.Операция была неминуема, в противном случае грозила непроходимость и мучительная смерть.Она хорошо перенесла операцию, состоявшуюся в середине апреля 2002 года, необычно быстро восстановила своё не по годам бодрое состояние и " выиграла " у смерти 4 месяца полноценной жизни с купанием, походами в лес, посещением выставок (последней была выставка "Передвижники", приехавшая в Австрию из России). До начала осени моя мама вела самостоятельный образ жизни, "не была никому в тягость", что ей всегда было так важно. Лишь последние шесть недель были постепенным угасанием, даже не связанных с болями, не считая последних часов, когда врачи давали небольшие дозы обезболивающего,позволившего ей умереть в сознании и без мучений. Умерла Э.П. в больнице - за две недели до смерти она ещё гуляла со мной в розарии парка Шонбрунн, но потом неожиданно быстро и сильно отекли ноги и домашний уход оказался невозможен. Благодарю Бога, что нам троим - маме, мне и моей старшей дочери Юле - была дарована возможность провести вместе последние часы маминой жизни. Для Юли и меня эта была первая смерть, проходившая на наших глазах. Величие этих проводов действительно близко родам, теперь я знаю это не по наслышке. Последними словами моей мамы был ответ на мой вопрос, знает ли она, что Юля и я рядом с ней. "Разумеется", сказала она.
Э.П. похоронена на Центральном кладбище Вены. Могила её пришлась на очень красивую старую часть кладбища, на которой хоронят как неверующих, так и христиан (есть отдельная территория еврейских захоронений). Мама не высказала на этот счёт никаких пожеланий, и я поступила согласно моим сведениям об её отношении к данному вопросу. Более того: хотя на самом надгробии нет никаких символов и знаков, кроме имени и дат жизни, стоящий позади увитый плющом крест другого захоронения зрительно вполне соотносится с её могилой. Вполне в духе этой "неоффициальной" христианки.
К сороковине, когда в наш дом пришло более 50 человек - родственников,
друзей, учеников, коллег - была устроена фотовыставка, начинавшаяся с "портретов предков" (прабабушки, бабушки и родителей Э.П, она сама маленьким ребёнком). Потом шли фото школьной и студеньческой поры, первое замужество, первый ребёнок, далее послевоенная жизнь, частная и профессиональная. Эмиграция, путешествия, Э.П. - прабабушка...
Последний стенд показывал фото последнего года и фотографии, сделанные во время прогулки в Шонбрунне 17 дней до смерти. Глядя на эти фотографии складывалось впечатление,что жизнь Э.П., начавшаяся накануне первой мировой и гражданской войн на Украине,прошедшая через сталинский террор, Великую Отечественную войну и эмиграцию, оказалась всё-таки по-настоящему счастливой. Лицо её в старости можно назвать просветлённым.
Хочу закончить этот текст переводом с немецкого похоронного уведомления, написанного старшей внучкой Э.П. Юлией Рабинович: "In tiefer Trauer und grosser Ergriffenheit geben wir den Tod von *Prof. Eleonora Gomberg, geb.am 05.11.1912, unserer Mutter, Grossmutter und Urgrossmutter, bekannt.
Diese bewundernswerte, starke Frau hat ihren Weg konsequent verfolgt und stets an das Gute geglaubt.
Sie hat die Tiefen und Höhen dieses Jahrhunderts miterlebt und ist am 17.10.2002 friedlich ins Licht gegangen."
"С глубоким прискорбием сообщаем мы о кончине нашей матери, бабушки и прабабушки профессора* Элеоноры Гомберг, род. 5. ноября 1912 года.
Эта достойная восхищения,сильная духом женщина последовательно прошла свой путь и всегда верила в добро. Она пережила все взлёты и падения этого века и 17. октября 2002 года мирно ушла в свет."
*так в Австрии называют преподавателей как университета , так и гимназии.
Этот текст был написан мной в течении первого года после ухода из жизни моей матери Элеоноры Петровны Гомберг. Привожу два события последующих лет, которые кажутся мне важными.
В 2004 г. в журнале НоМИ (Новый Мир Искусства, 3/38/2004), была опубликована статья «Памяти учителя» Ирины Карасик.
В январе 2010 г. её имя как автора вступительной статьи и соавтора-составителя книги «Константин Андреевич Сомов. Письма, дневники,суждения современников», издательство Искусство, 1979 г.,
было восстановлено хотя бы в устной форме
.............................................................................................
..........................................................................................
Мне представляется это время - конец 40х,начало 50х - очень противоречивым в отношении жизни страны и конкретно моей матери. С одной стороны, возрождение после страшного катаклизма - четырёх лет войны, десятков миллионов убитых ; с другой стороны, после эйфории победы невиданный зажим, осуществляемый Сталиным - террор, ни в чём не уступавший 1937 году, начиная с 1947 года и нараставший вплоть до его смерти в 1953 году. Если вернуться к биографии Э.П., то можно наблюдать сходство макро- и микрокосмоса. Семья, любящий и любимый муж, рождение общего, сравнительно позднего ребёнка. Переход в смежную специальность (искусствоведение) и успехи в ней. Жизнь в любимом городе, общение со старыми друзьями и знакомыми, вернувшимися с войны. А с другой стороны : тяжелейшие бытовые условия, только потому и переносимые, что так жили все или почти все и сравнение с лучшим отсутствовало. Коммунальная квартира, где в послевоенные годы жило до 30 человек, пользуясь одной кухней, ванной комнатой и туалетом. Стряпня на керосинке, неизбежные в коммуналке скандалы, отсутствие каких-либо облегчающих быт машин - от стиральной до посудомоечной. Собственно, тот факт, что Э.П. могла наряду с семьей заниматься свой преподавательской деятельностью, а с середины 50х годов писать и издавать книги по русскому искусству, объясняется тем, что жила она со свой матерью, престарелым родственником и няней для младшего ребёнка, которые несли главную часть домашних забот. Это, несомненно, облегчало жизнь и освобождало время для творческой работы, но, с другой стороны, приносило невероятное напряжение из-за скученности членов семьи разных возрастов, взглядов и непростых взаимоотношений. Наша семья была т.с. привилегированной : в трёх больших комнатах жили 7 человек ( включая менявшихся нянь),остальные соседи о такой роскоши даже не мечтали. Как правило на семью была одна комната.
Это о быте. Что же касается новой волны террора, до самого страшного - ареста - дело не успело дойти,однако в 1951году Э.П. увольняют из университета в связи с начинающейся антисемитской кампанией, т.н. борьбой с космополитизмом. Ей удаётся преподавать на той же кафедре будучи внештатной сотрудницей с мизерной почасовой оплатой. В случае моего отца,М.Л. Вержбинского, преподавателя кафедры математики Горного Института, в 1953 году в ходе выявления космополитов на него и ещё на нескольких коллег того же происхождения было заведено дело о сионистском заговоре. К счастью, делу не успели дать ход благодаря (в буквальном смысле) кончине Сталина в марте того же года. После этого радостного события Э.П. восстанавливают в штат как доцента кафедры истории искусства. Осуществляется вскоре ещё одна её мечта: она получает возможность писать книгу о её любимом художнике М.Врубеле. В издательстве "Искусство" среди списка "разрешенных" тем Э.П. видит его имя и тут же заключает с издательством договор на пусть небольшую, но первую за десятки лет умолчания монографию об этом замечательном художнике. В 1959 г. вышла в свет это маленькая, скромно изданная книга - не чета множеству роскошных альбомов на ту же тему, выпущенных в последствии, но Э.П. всегда гордилась ею больше, чем всеми последующими своими публикациями. Самой популярной из публикаций моей матери надо назвать книгу "Передвижники", много раз переизданную широкими тиражами. Из других её книг назову "Искусство и революция 1905 года" изд.1960г.; "Искусство и зритель"изд.1961г.;"Врубель.Переписка,Воспоминания о художнике."изд. 1963г.
Особо следует отметить её участие в подготовке издания переписки художника Константина Сомова. В соавторстве с двумя коллегами А.Свешниковой и Ю.Подкопаевой после кропотливой многолетней работы была подготовлена эта для советского читателя интереснейшая публикация о художнике круга "Мир искусства", умершего в эмиграции и долго широкому зрителю неизвестного. Вступительная статья на 45 страницах была написана Э.П.без участия соавторов, всё уже готово пойти в печать, но...Становится известно,что Э.Гомберг собирается эмигрировать из СССР и публикации "дают красный свет" . Труд трёх соавторов, а самое главное, памятник годами замалчиваемому художнику оказываются под угрозей. И Элеонора Петровна принимает решение - она снимает своё имя с рукописи и как подготовитель материала, и как автор вступительной статьи, так сказать "отрекается от престола", после чего книга выходит в свет. Продолжение этой истории: 22 января 2010 по телевизионному каналу Культура транслируется фильм «Листья на ветру», посвящённый Константину Сомову. В фильме отмечается фундаментальный труд «Константин Андреевич Сомов. Письма, дневники, суждения современников», издательство Искусство, 1979 г. В связи с этой публикацией в фильме рассказывается история добровольного отказа Элеоноры Петровны Гомберг-Вержбинской, соавтора-составителя и полностью автора вступительной статьи, от упоминания своего имени. Приятно ещё раз убедится в торжестве справедливости.
Но тут я забегаю вперёд - об эмиграция в конце 1977г. и последующих 25 лет жизни в Австрии пойдёт речь позже.
Говоря о профессиональной деятельности моей матери, трудно сказать, что было ей важнее - преподавание или работа над книгами. Спецификой кафедры истории искусства на историческом факультете Ленинградского Университета был необычно тесный контакт преподавателей со студентами, особенно с аспирантами и дипломниками. Малое количество студентов на курсе, энтузиазм и даже альтруизм преподавателей приводили к исключительному положению, когда кроме лекций и семинаров или консультативных часов на кафедре, работа со студентами происходила зачастую дома у преподавателя. Не знаю точно, было ли это обычным явлением у других педагогов, но в нашем доме постоянно происходили такие "дополнительные занятия" и многие из этих студентов и аспирантов делались своего рода членами семьи . И, конечно, отдельные из них остались друзьями на всю жизнь.Поколения "питомцев" Э.П. Гомберг работают и сейчас в различных отделах Эрмитажа или Русского Музея, издательствах или преподают на той же кафедре истории искусства. Моя мать наверняка гордилась своим "научным потомством", даже если не говорила об этом вслух.
Э.П. всю свою жизнь была знатоком и ценителем музыки, хотя сама отказалась уйти в неё профессионально.Посещение концертов было не частью светской жизни, а насущной потребностью Мои оба родителя, завсегдатаи Ленинградской филармонии, добывали в очередях билеты на интересные концерты . На некоторые, особенно желанные концерты ( зарубежных музыкантов или того же Святослава Рихтера из Москвы ) шла запись за год до их гастролей с регулярными отстаиваниями холодными ленинградскими ночами очереди, чтобы "отметиться". После 2 - 3 таких дежурств с промежутками в несколько месяцев мои родители шли на коцерт и это было для них эквивалентом поездки за границу, о чём тогда никто или почти никто не мог мечтать. И не по причине отсутствия денег - туристические группы ( единственная форма путешествий и в страны "народных демократий", и на "гнилой Запад") составлялись в строгом соответствии с политической благонадёжностью, "правильным" социальным происхождением, членством в партии и тому подобное.Смешно сказать - первая попытка моей матери поехать по путёвке от Университета в Чехословакию и Венгрию сорвалась, потому что она автоматически написала в анкете для получения визы своё "авторизованное" отчество "Петровна"( как она числилась во всех кроме паспорта документах), а не "Пейсаховна".Это было в начале 60х гг. Вторая попытка поездки по приглашению коллеги в ГДР в 1968г. тоже почти сорвалась: мы с ней обе подали заявление и получили отказ "за отсутствием причин" посетить знакомую нам искусствоведку из Лейпцига. Тут неожиданно на помощь пришли мамины "Передвижники" . Сотрудник ОВИРа, который рассматривал наше повторное "прошение" оказался студентом-заочником истфака ( готовился стать "искусствоведом в штатском" ), знал мамину фамилию из книг, по которым сдавал экзамены и, проникшись к автору симпатией, помог-таки получить выездную визу. Так в возрасте 56 лет моя мать, страстная путешественница, объездившая Кавказ, Среднюю Азию, прибалтику и европейскую часть России, но никогда прежде не бывавшая заграницей, получила возможность познакомиться с искусством Германии в готических соборах Наумбурга и Магдебурга или в музеях Лейпцига, Дрездена и Берлина.
Кроме профессии, литературы и музыки, необходимым элементом жизни были для моей матери природа, выезд загород. Не только длинные летние студенческие каникулы проводились на даче - с конца 50-х годов на конец недели осенью и зимой снимался дом от дачного треста.Условия были самые примитивные (водопровод и "ватерклозет "отсутствовали), в каждой из трёх маленьких комнат размещалось по семье, но в отличии от коммуналки в городе это были друзья, а не случайные люди.А самое главное - Карельский перешеек с его в те времена ещё сравнительно нетронутой природой. Лыжи, плаванье - любимые виды спорта в маминой жизни того времени, причём освоенные не в детстве, а в студенческие годы. Езде на велосипеде же она научилась вообще сорока семи лет. Если говорить о "спортивных достижениях", то надо упоминуть, что начиная с 18-летнего возраста Э.П. делала утреннюю гимнастику - " упражнения для женщин" по системе какого-то немца, не пропускала практически никогда и продолжала до последних лет своей долгой жизни. Учитывая антиспортивное воспитание в её детстве, эти скромные по современным меркам показатели говорят скорее не о спортивном таланте, а о желании порвать с традицией и образом жизни женщины из еврейского местечка.
***
Середина 70 годов. Э.П.преподаёт на кафедре истории искусства и хотя приближается номинальный пенсионный возраст - 65 лет - о полном уходе от дел нет речи. Со своими бывшими студентками 50 х годов, давно уже признанными в искусствоведении специалистами, она готовит очередную книгу (см. выше "казус Сомова"). В семье произошли изменения: дети обзавелись своими семьями, у неё уже двое внуков, она теперь по возрасту самая старшая - умерли муж, мать и "названный дядя", десятками лет живший на правах родственника. Возможность эмигрировать из России никогда ею не рассматрировалась прежде в связи с собственной персоной - практически такая возможность появилась ( и только для "лиц еврейского происхождения" ) не ранее 70 годов. Не считая себя "оторванной от исторической Родины" ( Израиля ), всю жизнь связанная с русской культурой, языком и обществом, Э.П. лишь в моменты открытой или скрытой дискриминации ощущала себя еврейкой в том специфическом смысле этого слова, который имел место в СССР, начиная со сталинских времён. К слову, весьма с родни определению нацистов: не как религиозная принадлежность, а по "рассовому принципу".
В кругу наших близких знакомых тоже пока никто не уехал. Но вот в 1975 году мой муж, тесть Э.П., художник Борис Рабинович выставляет свои работы на выставке нонконформистского искусства во Дворце Культуры "Невский". Создаётся новая ситуация: впервые после сталинских времён наша семья делается "заметна" в глазах начальства, причём "заметность" эта ничего хорошего не сулит. Атмосфера на "идеологическом фронте" стремительно меняется к худшему, антисемитские настроения усиливаются. Инстинкт самосохранения, у евреев натренированный веками (к,сожалению, поводов было предостаточно), подсказывает моему мужу Борису, что если он хочет продолжать свою творческую работу и ,более того, сохранить статус свободного человека себе и своим близким, в складывающейся ситуации лучшим выходом будет эмиграция на Запад. После выставки в ДК им.Газа и особенно после пожара в мастерской ленинградского художника Рухина (одного из организаторов многих выставок нонконформистских художников), где сгорел он сам и ещё двое его друзей - дело тёмное, никогда до конца нераскрытое - начинается "исход" среди художников, причём не только по национальному принципу, хотя оффициально эмигрируют все по израильской визе. Об этом много написано, я не буду останавливаться слишком подробно, лишь настолько, насколько это отразилось на судьбе Э.П. Так как жила она с семьёй своей младшей дочери, то, естественно, решение об отъезде созревало у нас сообща. И решение это было для нас всех тяжёлым, но для неё, думаю, особенно.
Кроме того, что тогда казалось - разлука навсегда (кто мог предположить, что через 10 лет туризм в Россию для бывших эмигрантов станет рутиной), полная неясность, куда мы, собственно, едем, чем там будем заниматься, сможем ли заработать на жизнь нашими гуманитарными специальностями. А тут ещё в самом разгаре выпуск книги "Сомов. Переписка." Последствия для соавторов и для самой книги были однозначно фатальны, не сними мама свою фамилию отовсюду: и как составитель, и как автор вступительной статьи на 45 страниц. (Счастливое продолжение этой истории через 32 года описано выше).
Примерно год принималось решение, рассматривались как "глобальные" проблемы - уход из своей культурной и языковой среды, так и практические, то есть как конкретно осуществить наш "исход". То, что в Израиль мы не поедем, было более или менее очевидно: никто, включая мою мать, таким "стопроцентным" евреем себя не чувствовал.А далее была неизвестность и лишь неясное желание остаться по возможности в "Старом Свете", в Европе. Никто нас нигде особенно не ждал, это мы понимали. Не думаю, что мы и Э.П. с нами сдвинулись бы с места, не будь Борис Рабинович движущей силой, т. с. нашим локомотивом.
Короче, 7 декабря 1977 года после мучительной процедуры прохождения таможенного и пограничного контроля в Ленинграде мы стояли в аэропорту Вены среди перепуганного "стада" эмигрантов. Полный самолёт, около 50 человек: семьи из нескольких поколений и одиночки, старики и младенцы, репатрианты в Израиль и такие же "отщепенцы", как мы-космополиты. Первые слова, которыми нас встретил сотрудник Венского Сохнута, были :"Нашествие из России..." Такой "гостеприимный" жест весьма гармонировал с унижением досмотра в аэропорту перед отъездом из Ленинграда.
Для пожилых и старых людей эти первые месяцы эмиграции бывали очень тяжелы не только в силу бытовых условий, но и в связи с неясностью будущего, вплоть до страны дальнейшего проживания. Мне известны многие случаи, где люди старшего поколения в семьях новых эмигрантов не добирались до страны назначение.Они похоронены на кладбищах Вены и Рима... Но такая судьба, к счастью, Э.П. Миновала. Обладая крепким здоровьем, любовью к жизни и, не в последнюю очередь, приспособляемостью к новым условиям, моя мама довольно скоро нашла для себя в эмиграции смысл существования, который для неё никогда не был ограничен семейным кругом. Уже через год после эмиграции, весной 1979 года она совершает турне по университетам США с серией докладов о русском искусстве рубежа XIX-XX веков. Организаторами этой программы явились её бывшие аспиранты из Америки, ставшие к тому времени ведущими специалистами по истории русского изобразительного искусства у себя на родине: Майкл Каррент (Michael Currant, Columbus, Ohio), Джаннет Кеннеди (Jannet Kennedy,Indiannapolis), Алисон Хилтон (Alison Hilton), а также друзья по Ленинграду Елена и Владимир Оликер из Айова-Сити, Univercity of Iova (географические данные того времени).Доклады делались на русском языке либо с переводчиками, либо для славистов или русскоговорящей аудитории. Происходили они в рамках конференции современного нонконформистского искусства в Нью-Йорке, на кафедрах истории искусства университетов в Индианополисе и в Чикаго на конференции при Еврейском Культурном Центре Филадельфии
Через год, весной 1980 года Э.П. едет по приглашению своей студентки военных лет Доры Штурман, писательницы-дисситентки, чьи книги об истории коммунизма на русской почве начали появляться в самиздате в начале 70 годов, в результате чего их автор в скором времени должна была эмигрировать в Израиль,чтобы избежать второго срока в Гулаге (см. её историю выше). Эта единственная поездка моей мамы в Израиль была ей крайне интересна, но не вызвала желания остаться в стране её предков - слишком всё там отличалось от Европы, истинной родины Э.П.
Целью этой поездки были не только встреча с Дорой Штурман и знакомство с Израилем, но и попытка выслать приглашение на выезд её сына Алексея Хайруловича Махмудова. Учитывая его мусульманские отчество и фамилию, вызов ему как еврею надо было делать от матери-еврейки прямо из Израиля. С большим трудом вызов удалось сделать, но несмотря даже на это, отъезд сына и его семьи затянулся на 7 лет, тяжёлых лет преследования семьи в Ленинграде и маминой тревоги и боли за них на Западе.
В течении двух лет - с 1980 по 1982- мама преподавала русский язык и русскую литературу в университете города Кальяри на Сардинии, таким образом её последняя оффициальная должность была идентична первой в довоенные времена в ленинградском университете. В трудах кальарского университета опубликована её статья о символизме в русском искусстве.
В Австрии ей удалось лишь время от времени читать лекции по русскому изобразительному искусству в венском университете на кафедре славистики , в институте переводчиков венского и инсбрукского университетов. В венском обществе искусства и науки она сделала ряд докладов о женщинах-художницах ХХ века в России. Э.П. участвовала в конференции, организованной берлинским институтом восточной Европы в гор. Гармиш- Патенкирхен (Германия) в 1980 году с последующей публикацией её доклада "К вопросу о символизме в русской живописи и его тенденциях в современном русском искусстве", издательство Berlin Verlag 1991.
В 1988 году Э.П. водит экскурсии по выставке "Искусство и революция", приехавшей из послеперестроечной России в Вену. На этой выставке в Музее прикладного искусства (МАК) не только венская публика смогла впервые увидеть доселе хранившиеся в запасниках Русского Музея и Третьяковской Галлереи полотна Малевича, Кандинского, Филонова и Шагала, но и сама Э.П., знавшая их по запасникам, могла любоваться ими "публично". Статья об этой выставке напечатана в журнале "Страна и мир", за 1988 год, Мюнхен.
В январе того же 1988 года происходит то желанное и долгое время невообразимое событие в маминой жизни - она едет на несколько дней в Ленинград на правах "частного туриста", т.е. без группы. Ещё за пару лет перед
этим нам было сказано:" Эмигранты по израильской визе? Никогда вы в СССР
не приедете!" С тех пор приезды и общение с друзьями и коллегами в Ленинграде (а в последствии Петербурге) стали регулярными, раз в два - три года. Последний раз мама была в Питере в 2000 году в возрасте неполных 88 лет.
Уже в весьма преклонном возрасте, за 80, Э.П. давала консультации людям, интересовавшимися русским искусством по своей специальности или просто как поклонники этой части мирового культурного наследия. Годами приходили к ней домой эти ценители русского искусства и литературы: архитектор Кристиан Доннер, судья и одновременно с этим композитор Карл Хайнц Шрёдер, славистки Сильвия Гаубе и Кармен Пентек, историк культуры Вальтрауд Байер, с ней в соавторстве были написаны рецензии на 2 актуальные в то время выставки - Врубеля и "Красный цвет в русском искусстве".
Сейчас я старалась перечислить мамины т.с. профессиональные достижения после отъезда из России. Мне хочется сказать о той стороне её жизни в эмиграции, которая , не будучи активно творческой, приносила ей огромную радость - о её путешествиях, о знакомстве с до сих пор ей неизвестными сторонами культуры.
Уже было упомянуто, что первым выездом за границу было мамино путешествие в ГДР в 1968 году. Оно так и осталось единственным за всё время маминой жизни в СССР до 1977 года. Зато после выезда из России, где только она не побывала: в Италии, Франции, Германии, Швейцарии, США, Англии , Чехословакии, Венгрии и Израиле.Причём, это были не мимолётные посещения с туристской группой, а довольно продолжительные и многократные пребывания в этих странах, знакомство с сокровищами их музеев. С лихвой воздались годы недобровольного "воздержания" во времена жизни в Советском Союзе. И что особенно важно, Э.П. и в старости не утратила способности воспринимать новое, прежде ей непонятное или далёкое - её кругозор расширился. Ещё одна, на мой взгляд важная подробность маминой жизни последних двух десятков лет - она стала вольнослушателем венского университета. Вначале это были просто посещения интересующих её курсов и семинаров, например, на оделении иудаистики у профессора Шуберта Многие годы она с большим интересом принимала участие в семинаре переводчиков под руководством доктора Елизабет Маркштейн.
Слабость зрения , постепенно развившаяся у Э.П. в возрасте около 80 лет - атрофия сетчатки, необратимый процесс, при котором чтение возможно только при помощи лупы - во многом ограничивала мамино участие в подобных практических занятиях с текстами.
Настоящей страстью последних лет жизни Э.П. стали лекции и семинары, проводимых професором Сергеем Сергеевичем Аверинцевым. Выдающийся учёный широкого профиля, теолог, литературовед и поэт приехал в Австрию из Москвы в середине девяностых годов и с тех пор преподавал в венском университете на факультете славистики до 2003 года. Моя мать в её 85 - 90 лет, когда она регулярно дважды в неделю посещала занятия проф. Аверинцева, была, несомненно, старейшей его ученицей и, вероятно, старейшей студенткой венского университета.
Моя мать не дожила всего 17 дней до своего девяностолетия. О том, что она серьёзно больна, мы узнали за полгода до смерти.У неё хватило мужества согласиться на необходимую операцию, а у врачей хватило мужества решиться на оперативное вмешательство в случае пациента такого возраста.Операция была неминуема, в противном случае грозила непроходимость и мучительная смерть.Она хорошо перенесла операцию, состоявшуюся в середине апреля 2002 года, необычно быстро восстановила своё не по годам бодрое состояние и " выиграла " у смерти 4 месяца полноценной жизни с купанием, походами в лес, посещением выставок (последней была выставка "Передвижники", приехавшая в Австрию из России). До начала осени моя мама вела самостоятельный образ жизни, "не была никому в тягость", что ей всегда было так важно. Лишь последние шесть недель были постепенным угасанием, даже не связанных с болями, не считая последних часов, когда врачи давали небольшие дозы обезболивающего,позволившего ей умереть в сознании и без мучений. Умерла Э.П. в больнице - за две недели до смерти она ещё гуляла со мной в розарии парка Шонбрунн, но потом неожиданно быстро и сильно отекли ноги и домашний уход оказался невозможен. Благодарю Бога, что нам троим - маме, мне и моей старшей дочери Юле - была дарована возможность провести вместе последние часы маминой жизни. Для Юли и меня эта была первая смерть, проходившая на наших глазах. Величие этих проводов действительно близко родам, теперь я знаю это не по наслышке. Последними словами моей мамы был ответ на мой вопрос, знает ли она, что Юля и я рядом с ней. "Разумеется", сказала она.
Э.П. похоронена на Центральном кладбище Вены. Могила её пришлась на очень красивую старую часть кладбища, на которой хоронят как неверующих, так и христиан (есть отдельная территория еврейских захоронений). Мама не высказала на этот счёт никаких пожеланий, и я поступила согласно моим сведениям об её отношении к данному вопросу. Более того: хотя на самом надгробии нет никаких символов и знаков, кроме имени и дат жизни, стоящий позади увитый плющом крест другого захоронения зрительно вполне соотносится с её могилой. Вполне в духе этой "неоффициальной" христианки.
К сороковине, когда в наш дом пришло более 50 человек - родственников,
друзей, учеников, коллег - была устроена фотовыставка, начинавшаяся с "портретов предков" (прабабушки, бабушки и родителей Э.П, она сама маленьким ребёнком). Потом шли фото школьной и студеньческой поры, первое замужество, первый ребёнок, далее послевоенная жизнь, частная и профессиональная. Эмиграция, путешествия, Э.П. - прабабушка...
Последний стенд показывал фото последнего года и фотографии, сделанные во время прогулки в Шонбрунне 17 дней до смерти. Глядя на эти фотографии складывалось впечатление,что жизнь Э.П., начавшаяся накануне первой мировой и гражданской войн на Украине,прошедшая через сталинский террор, Великую Отечественную войну и эмиграцию, оказалась всё-таки по-настоящему счастливой. Лицо её в старости можно назвать просветлённым.
Хочу закончить этот текст переводом с немецкого похоронного уведомления, написанного старшей внучкой Э.П. Юлией Рабинович: "In tiefer Trauer und grosser Ergriffenheit geben wir den Tod von *Prof. Eleonora Gomberg, geb.am 05.11.1912, unserer Mutter, Grossmutter und Urgrossmutter, bekannt.
Diese bewundernswerte, starke Frau hat ihren Weg konsequent verfolgt und stets an das Gute geglaubt.
Sie hat die Tiefen und Höhen dieses Jahrhunderts miterlebt und ist am 17.10.2002 friedlich ins Licht gegangen."
"С глубоким прискорбием сообщаем мы о кончине нашей матери, бабушки и прабабушки профессора* Элеоноры Гомберг, род. 5. ноября 1912 года.
Эта достойная восхищения,сильная духом женщина последовательно прошла свой путь и всегда верила в добро. Она пережила все взлёты и падения этого века и 17. октября 2002 года мирно ушла в свет."
*так в Австрии называют преподавателей как университета , так и гимназии.
Этот текст был написан мной в течении первого года после ухода из жизни моей матери Элеоноры Петровны Гомберг. Привожу два события последующих лет, которые кажутся мне важными.
В 2004 г. в журнале НоМИ (Новый Мир Искусства, 3/38/2004), была опубликована статья «Памяти учителя» Ирины Карасик.
В январе 2010 г. её имя как автора вступительной статьи и соавтора-составителя книги «Константин Андреевич Сомов. Письма, дневники,суждения современников», издательство Искусство, 1979 г.,
было восстановлено хотя бы в устной форме
.............................................................................................