Вера и религия
Выводим ли подвиг св. Максимилиана Кольбе в Освенциме из физиогномики? На одной из его поздних фотографий мы видим аскетическое лицо патера-фpанцисканца. Но ведь и лицо его соотвечественника Феликса Дзержинского было лицом аскета, едва не ставшего в своё время священником. Аскетизм, горение духа и вся эта надрывная война с плотским началом -- штука крайне амбивалетная. Вряд ли из подсохшего рождественского пряника можно логически и эмоционально вывести смерть Христа на кресте, как и всё дальнейшее.
Поступок о. Кольбе невозможно вывести и из тонн скучнайшего христианского моралина, и из всех разглагольствований либеральных истериков, с придыханием, об "истинном христианстве". Невыводим он и из "необычайно мужественных" призывов "помогать всем беженцам" под поклонение жутковатой вечно беременной богине. Но его не вывести и из замшело-ревматоидного, сварливо-шипящего из-под насупленных бровей седевакантизма и геморроидальной привязанности к вульгарной латыни, поверхностно усвоенной из министрантуры на Мессах-шептанках. Так из чего же он выводим? Я не знаю. Думаю, что вообще нe из чего. Он такой же странный и сбивающий с толку, как любое редчайшее событие босоногой веры на фоне регулярно-ритуализированного воскресного религиозного благополучия и жирной самоуверенности буржуа в своей христианской состоятельности.
В искусстве это потрясение лучше всего передал Соррентино (вероятно, неожиданно для себя самого), закономерно убивший это чудо контрольным выстрелом второй части своего "Папы". Так же, как религия воскресного самодовольства и "помощи беженцам" убивает немного смешную, нелепую, плохо пахнущую веру.
С чего это я вообще вспомнил об отце М. Кольбе, которым нас в своё время, 30 с лишним лет назад, потчевали с казённой назидательностью в духовной семинарии в Риге? После беседы о том, что на элитной шарашке Солженицына ещё можно было сохранить человеческий облик, но вот на Колыме Шаламова это было уже категорически исключено. Та Колыма до всех мыслимых пределов исключала человеческое: "Подохни ты сегодня, я я завтра!" Исключением из этого исключения мог бы стать разве что о. Максимилиан Кольбе. А невольные слёзы и прерывающийся от застрявшего комка голос мог бы быть единственной реакцией на попытку взглянуть на то, что рассмотреть невозможно.