Наблюдения и мысли
Рождественская проповедь у францисканцев оказалась, как я и предполагал, хорошей литературой, с правильной интонационной игрой и политкорректными акцентами. Иисус как "Князь мира" (Friedensfürst). Залог мира во всём мiре как готовность "sich selber zurücknehmen" (отказаться или отречься от себя, от своих мнений и позиций), прислушиваться к другому, не настаивать на своём. Полный и безусловный пацифизм: Иисус в образе кота Леопольда. "Ребята, давайте жить дружно!" А что, если эти ребята нипочём не хотят жить дружно? О сем безрадостном варианте проповедник умолчал.
Вместо того обычное: "Вот если бы все взяли да сделали [так, как я говорю]". Да, я знаю: вот если бы все отказались и от жадности, скупости, тщеславия и иных пороков, отказались от мяса, и от алкоголя, и от наркотиков, отказались от обид и ссор, и раздоров, и вот если бы тигр Амур возлёг в одной будке с козлом Тимуром, и т. д. То есть вот такой человек был бы не человек, а ангел, как некогда уверял проф. д-р Выбегалло. И было бы у нас сущее Царство Небесное уже здесь на земле. Обычный риторический утопизм.
Не знаю. Наверное, я бы не очень хотел слушать в церкви предложения в стиле жёсткой Realpolitik. Но то, что хорошо для предполагаемой "вечной жизни" (что бы сие ни означало) самоотречного индивидуума, стремящемуся к буквальному исполнению Заповедей блажества, совершенно губительно для общества в целом. И когда эту пагубу проповедуют с церковных амвонов, я теряюсь. Христианские пастыри повторяют почти слово в слово мантры европейских социалистов и коммунистов.
И ещё подумалось, что оно, может, и неплохо проповедовать самоотречение и жертвенность. Звучит очень даже по-христиански. Особенно если наверняка знаешь, что в качестве члена Ордена ни без крыши над головой, ни без удобной постели и карманных денег, ни без сытной еды не останешься. Интересно было бы, однако, послушать по данному вопросу мнение семьи из шести человек (родители и четверо детей), которую недавно магистрат выкинул в Германии из съёмного дома, где люди жили два десятка лет, чтобы разместить там двадцать с чем-то новоприбывших "беженцев"... Кажется, в СССР это назвалось "уплотнением".
Молитва верных была всё в том же стиле: "общеевропейская солидарность", "общеевропейские решения, невзирая на государственные границы", "взаимное понимание ответственных политиков". На почти все эти invocationes я молчал. Но когда последовала молитва о предоставлении "новой родины у нас в Австрии бесчисленным беженцам из Африки и Ближнего Востока", я вполголоса, но твёрдо проговорил: "Нет!"
Не надо "бесчисленных". Совладать бы с теми чрезвычайно многочисленными, кто уже прибыл и продолжает нескончаемым потоком прибывать ежедён. Хотя бы для начала зарегистрировать, как и полагается по закону, на который государство почему-то откровенно плюёт последние почти четыре месяца. А то я насчитал давеча в Ратушном парке более дюжины спящих бездомных, посреди каких-то невообразимых лоскутных одеял и газет (как у Бабса Баберлея). Такого раньше в Вене никогда не наблюдалось на моей памяти, а память моя припоминает то, что здесь было ещё в 93-м году.
[А ещё один мой знакомый, на сей раз из РФ, попрекнул моим неполиткорректным отношением: "Скажи, а ты хотел бы быть на их месте?" В тот момент я не знал, что на это ответить, но ощущаемая несправедливость упрёка жгла довольно долго. Постепенно я понял, что, может, и не хотел бы, но очень не исключаю, что это как раз и случится. Профессия востоковеда, нынешнего пролетария умственного труда, интеллектуального подёнщика, как нельзя подходит для этакого финта судьбы.
И ещё я понял, что большинство батюшек, призванных говорить правильные истины из прописей, не интересуют твои подлинные чувства. Их интересует, как и большинство остальных, выдержанная риторика. Помимо дурной пcихологии я усмотрел тут и христианство сомнительного свойства. Отчаянно, когда сдан последний бастион -- внутренняя правдивость, -- и вместо этого воспроизводятся предписанного цензорами полиции мыслей отрывки из утопического романа.]
.............................................
После Рождественской службы пообщался с добрыми знакомыми и друзьями из числа иноков OFM. Политически в общине такой же раскол, как и в обществе в Австрии и особенно в Германии. По счастью, с моими собеседниками мы были единомысленны. Впрочем, это не особо удивляет: все мы по происхождению "восточноевропейцы" (помимо меня и моего приятеля, ещё австралиец-венгр и поляк). Да, в последнее время я начал этот уникальный восточноевропейский опыт (в моём случае -- юношеский опыт советского тоталитаризма) всё больше ценить и над ним усиленно размышлять. По-новому оценил венгров, поляков, чехов и словаков.
Memento. Помню, памятую. Один молодой батюшка в Латгалии благочестиво посоветовал на мой недавный неюбилей не забывать об этом. А мне же захотелось совершенно обратного: хоть изредка об этом не думать.
...................................................
Проходил после окончившейся Мессы у францисканцев обратно мимо главного Собора (Stephansdom), где служба была в самом разгаре, зашёл внутрь и постоял. Совершенно новое и ранее невиданное: вокруг Собора насчитал несколько больших полицейских машин, униформированные дядьки прохаживались напротив главного портала с автоматами наперевес (!!!), и ещё проверяли документы у каких-то расположившихся поблизости попрошаек восточного вида. Виват, обновлённая Европа, кою навсегда покинула мелкобуржуазная скука! Жить явно стало веселей.
Вена, конечно, по-рождественски празднична. Но полицейские с автоматическим оружием прямо напротив главного храма -- это нечто, ранее мною никогда здесь не созерцавшееся. Придаёт какую-то новую перчинку нашей мещанской экзистенции. Вспомнил, что я подсмотрел где-то в Лицекнижии у протестантов-евангелистов процитированные эсхатологические слова якобы нынешнего Папы Франциска о том, будто, дескать, не исключено, что нынешнее Рождество -- последнее Рождество человечества перед коренным изменением мира, после которого "всё будет по-другому", то есть "мир, который мы больше не узнáем, и который никогда не будет прежним". Тут же вспомнил слова героя Ральфа Файнса из фильма "Красный дракон", о том, как его жертвы "изменялись". Захотелось спрятаться в норку или хотя бы закрыть глаза, чтобы ни я никого не видел, ни меня не замечали.