Маргиналии (1): о религиозном опыте
После обсужения в недавнем посте выдержки из книги П. Уильямса о его обращении из буддизма обратно в христианство я случайно наткнулся на отзывы обо всё этом в каком-то ЖЖ-сообществе. Кто-то из то ли буддистов, то ли иных прозорливых мудрецов немедленно и сильно возбудился от одного моего утверждения: о "текстологичности" традиционного религиозного опыта, категорично отрубив, что ему "всё сразу стало ясно" и со мною, и с профессором Уильямсом. Итак, помимо самой по себе сомнительной быстроты наступившего прозрения [у меня в таких случаях всегда возникает подозрение, что дело не в действительном понимании, что тот или иной человек имел в виду, но в рефлекторном реагировании на сигнальные слова, в данном случае, кажется, на утверждение о "вербальном выражении религиозного опыта"]...
Я знаю, что "опыт" буддисты-любители или его адепты считают непременно невербальным, находящимся выше каких бы то ни было словесных концепций, определений и представлений. Тема для меня самого интересная, поэтому попытаюсь пояснить. Насколько я понимаю, дело в невероятной терминологической путанице.
Под невербальным, непредставимым и неконцептуальным (как примерно и сказано во многих будийских Сутрах, особенно из раздела Праджняпарамиты) я понимаю (вернее, называю) не "опыт", а некое сильное внутреннее переживание, которые могут иметь многие люди. Однако, прежде чем стать буддийским ли опытом, или христианским, или опытом шиваитского йога, или мусульманского суфия, то или иное переживание должно быть санкционировано соответствующей традицией. Pелигиозная традиция - это (почти) всегда канонический корпус обычно письменно зафиксированных текстов.
В иных случаях это то, что у католиков называется sensus fidelium, а у индуистских "садху" (в исконном значении слова - не религиозных подвижников, но sādhu как "добрых (людей)", ārya: "благородных-ариев"), "омытых Ведами" (snātaka) - Дхармой, т. е. безукоризненное знание индивидом своей традиции изнутри. Если точнее, это имманентное знание своей традиции, поскольку в ней с детства воспитывался, впитав и её авторитетные писания, и устные поучения авторитетных лиц (āptavacanaṃ cāptavacanaṃ cāptavacanam!: „"Аптавачана - это как авторитетное [само по себе] высказывание, так и высказывание авторитетного [лица]).
Вряд ли у современных западно-, восточно-европейских или русских буддистов или всяких "даоистов" можно предполагать это имманентное знание. Благочестивые простирания в количестве сотен тысяч раз или даже трёхлетние "ламские" уединения, как и показное кручение молитвенных мельниц и демонстративное перебирание чёток с черепами или бормотание "ом-мани-падме-хум", как и ритуальное подношения статуе Будды плошечки с рисом и пиалки с чистой водой этого дать вряд ли смогут - детский опыт в традиционном окружении вряд ли что-то способно полноценно заменить; неофит всегда остаётся неофитом! Остаётся некое знание, почерпнутое из (плохо ли, хорошо ли) усвоенных текстов. Обычно первое, как я подозреваю; для второго надо как минимум прилично знать языки - санскрит, тибетский, китайский, но для западных или российских буддистов это ненужная роскошь.
Из этого знания формируется внутренняя инстанция (метанаблюдатель), классифицирующий, упорядочивающий те или иные "психологические" переживания, которые, едва они закончились в качестве "неизреченных, непредставимых и невыразимых", тут же требуют подтверждающего утверждения и словесного выражения, т. е средств традиционной риторики. Так "неизреченное, выходящее за пределы слов и представлений" переживание становится конкретной опытом, находящим своё законное место в сетке традиционных координат, заданной, опять же, традиционной текстологией.
Прибавляя к слову "религиозный опыт" определение "буддийский" или "кашмирско-шиваитский" (или вообще любой другой), я непременно сопрягаю с моим непосредственным невербальным переживанием, какое бы оно ни было, это знание (из авторитетных для той или иной рел. традиции источников), которое в тексте или устном поучении по необходимости всегда вербально, облечено в слова (здесь, я знаю, непременно должны возбудиться адепты дзена; однако это отдельная тема).
Знаменитому Рамакришне, когда он переживал свои экстазы или впадал в глубокий самадхи, требовалось подтверждение каноничности, с точки зрения Вед, его религиозных переживаний от текстоведов-пандитов, которые не были никакими йогами, но лишь начётчиками, на ять знавшими ТЕКСТЫ своей традиции. Не будь их вердикт положительным, кто знает, что бы они сделали с юным брахманом, который для многих казался эксцентричным безумцем.
Например, когда я интенсивно изучал кашмирский шиваизм, некоторые из моих переживаний in vivo, то есть прямо на месте, были определены моим тогдашним авторитетным учителем как вполне каноничные и даже имеющие некое специальное значение с точки зрения мистической кашмирской традиции Пратйабхиджня. А до того момента я и не подозревал, что это так, поскольку для христианской традиции, в которой я вырос, всё это было не иначе, чем некие диффузные переживания, не имеющие самостоятельного смысла.
Подобным же образом мои знакомые суфии изъясняли мне в традиционной суфийской манере мои переживания во время радений "самаа" с выпеванием арабских Прекрасных Имён Аллаха и ритмичным верчением в танце, когда всё это синхронизировалось с особым дыханием. То, что для меня представлялось результатом специальных дыхательно-танцевальных техник (я всё-таки не мусульманин, и для меня мои неоднократные участия в ритуале "самаа" были не более, чем увлекательным психологически-религиоведческим экспериментoм, помогающим понять суфийский опыт и проникнуться Кораном и арабским языком), было для них мистическим переживанием единства с Богом, и т. д. и т. п.
[На фотографии: Священный Чай как источник всякого духовного и душевного опыта, вербального и невербального, а чайник как алтарь, сей духовный опыт взращивающий и вываривающий; блошиный рынок в Вене].