Австрия-Россия: маргиналии
„Вот они где у меня сидят, эти интуристы! - интимно жаловался Коровьев, тыча пальцем в свою жилистую шею. - Верите ли, всю душу вымотали! Приедет... и или нашпионит, как последний сукин сын, или же капризами замучает: и то ему не так, и это не так!..“
М. Булгаков, Мастер и Маргарита
Исполняя обязанности правда не интуриста, но как бы почти хрестоматийного литературного шпиона, сходил вчера (26.10.2011) в Вене на народнoе сборищe по случаю празднования Национального праздника Австрии, бывшего Дня флага, введённого (помимо других поводов) по случаю вывода из Австрии послевоенных оккупациoнных войск - советских и союзнических.
Погода была слякотная, морось и хлябь, но на душе как-то удивительно радостно. Неужели, подумалось, эта малая альпийская странка успела стать мне за 17 лет жизни в ней настолько родной и близкой? Удивительное ощущение. Против моих обычных ожиданий и опасений, густоватые толпы праздного люда, состоящего как из местных жителей, так и из азиатского вида увешанных фото- и видеокамерами туристов, не вызывали отторжения. Всполохами возникало даже чувство эмоционального единения с этими людьми, с их повседневными заботами, которые и мне не вовсе бывают чужды.
И звучание такой родной ставшей для меня австрийско-немецкой речи, искристо окрашенной разноцветными диалектными вкраплениями, точно незатейливыми самоцветами. То, что иных из моих венских или, к примеру, тирольских друзей раздражает как узкое местничество, самому мне даёт ощущение уюта и домашнего тепла. Иное дело, когда дом - вот он, перед глазами, с его стенами, хранящими в срезах всю историю Европы, с седой древности, какой бы она ни была временами: варварской, жестокой и изысканно-утончённой, книжно-любомудрой.
А другое, чувство космического холода - возникает, когда "адрес не дом и не улица", а чуть ли не вся бескрайность Вселенной, наполненная забитым или даже остервенелым людом с безнадёжностью в глазах вместо "завтра". Есть от чего содрогнуться. То, что других исполняет гордыней, эта вплоть "до Последнего моря" тянущаяся горизонтальная математическая линия, помноженная на хищно изострённый кол "властной вертикали", является мне в кошмарных снах серыми образами лагерей смерти, опутанных колючей проволокой, и вереницами землистых зеков, уныло бредущими под лай сторожевых волкодавов навстречу своей судьбе.
Интересно, что речь русская, которая для меня, конечно же - одна из самых глубинно-родных, и следа чувства уюта не даёт, если пребываю, ею со всех сторон, точно ватой, окружённый. В ней - режущая боль узнавания, но и источник необъяснимой тревоги, и чувство опасности, исходящее для меня от всего, так или иначе связанного с Красной площадью и московским Кремлём, где главным - Лобное место и почти явственно слышимый терпкий запах крови. Что это - генетическая память, врезавшаяся незаживаемой раной в сердце, и узнающая едкий ужас поколений и замученных миллионов - в скособоченных образинах современности?..
Горько и со слезами примиряюсь с ней, с родною российской речью, только беседуя с глазу на глаз, тайно, - с старой русской книгой, моим давним и безнадёжным другом, от которого не могу отказаться никогда и нигде, а порою разговаривая и с живым носителем этого книжного знания, внимательным, деликатным, неспешным. Живым свидетелем другой Руси (Той, которой так никогда и не было, и вряд ли когда случится. Ибо если чудеса и бывают, то только не здесь, где гаснет надежда). Каковым другом и ненавязчивым учителем стал для меня в Вене С. С. Аверинцев, давно уже, увы, ушедший, и о котором хочется плакать, наши встречи вспоминая.
То и дело читаю на сайтах какие-то комментарии унылых российских "патриотов", по ярой советской привычке клеймящих "западное общество крайнего индивидуализма". Читая или слыша такое, делается и смешно, и грустно за человеческую глупость. Если есть такая абстрактная целостность на так называемом Западе, как "западное общество" (конечно же, обществА, в единственном числе, тут нет. Как нет и "Запада". Есть множество каких-то сложных переливчатых градаций), то общество это характеризуется прежде всего не "крайним индивидуализмом", а гораздо более высоким, по сравнению с нынешним российским или советским, уровнем гражданской солидарности его членов, в идеале - личностей и сознательных членов правовых отношений (по Мамардашвили: "европейцев, которых не может не быть, потому что я знаю, что они есть"). Именно потому, что тут имеется какое-никакое общество, в противоположность взаимозаменяемости помножаемых государственной машиной на ноль шурупов механизма, озабоченного своим металлическим "величием" и смазываемого маслом постоянного поиска внешних и внутренних врагов.
В проклятой извечности этой российской государственной механики - причина отходов её жизнедеятельности, кровавой мясной щепы рубимого леса. Поглядишь на это лицедейство многочисленных облизьян от потешной политики, - хотя бы издалека, - и как тут не вспомнишь азиатско-буддийские мыслительные конструкции о неизбывности "кармы народов"! Неплохо эту грустную мысль излагал в своих тюремно-лагерных "Чёрных тетрадях" и "Мыслях буддиста" одна из жертв советского эксперимента, бурятский лама Бидия Дандарон.
Обо всём этом думалось, гуляя по праздничной, хотя и мокрой Вене. Выставка-демонстрация современных европейских вооружений, на которой любопытствующие взрослые и восторженные детишки с горящими глазами (вот уж для кого был всамделишний праздник, так это для детворы!) могли залезть в кабины самолётов, вертолётов и танков и понажимать на кнопки или подёргать за штурвалы, производила вид отнюдь не угрожающий. В одной из вытянутых брезентовых палаток, долженствующих изображать место работы главного военного штаба и наполненной всяческой электроникой, я даже по застарелой, советских времён, въевшейся в плоть привычке ("на всякий случай") спросил, можно ли тут фотографировать, на что получил весёлый утвердительный ответ.
И продолжил, как и положено добродушному шпиону, с фотоаппаратом в руке добывать австрийскую военную тайну, так неосмотрительно выставленную на обозрение не только законопослушных граждан, но и возможных врагов европейской демократии. Последние то и дело свободно сновали вокруг, с тюбетейками, нависающими над бородатыми лицами, напоминающими одного древнего Пророка (Аллах его да благословит и приветствует!), или вовсе будучи закутаны в чёрные бурки. Кто знает, не таились ли под какими накидками изящные пояски шахида? Замечая моё любопытство, иные из обладателей тюбетек одаривали меня настороженным и мрачным взглядом.
Попробовал было вообразить, а можно ли было бы вот так же от души полазать по российским танкам, БТР-ам или МИГам, подёргав за рычаги, скажем, в российский День победы 9 мая - но тут уж моя фантазия, на бедность коей я обычно не жалуюсь, вовсе и окончательно отказала, при попытке вообразить безумные вещи, ей совсем неподвластные и всякому человечьему разумению запредельные.
Подобным же очевидным, но по российским меркам невероятным фактом являлся приём в течение 2-х или 3-х часов обычных людей с улицы австрийским президентом и государственным канцлером. Конечно, там стояли полицейские, и охрана в штатском, и через звенелку надо было проходить, - но всё же, но всё же... Проходили все, кто желал. Вероятно, весь приём ограничивался дежурным рукопожатием главы государства и правительства и, в лучшем случае, парой вежливых слов. Можно было бы постоять самое большое полчаса (или около того) и самому убедиться, однако я этого делать не стал - дома ждали дела поважней.
Для меня подобный опыт был не совсем нов. Несколько лет назад мне приходилось встречаться на улице в Вене то с гос. канцлером при переходе улицы (взаимно раскланялись) или открытии одного церковного музея (тогда меня ему лично представили), или с министром (министрессой) иностранных дел на приёме в одном прибалтийском посольстве, а неоднократно просто на улице - с Венским митрополитом кардиналом Шёнборном. При этом никаких интересных должностей я не занимал, а везде оказывался как-то случайно.
Таковы были мысли, ассоциации и впечатления этого сумбурного дня. Кое-кто, возможно, по бытующей российской привычке углядит в этих приватных откровениях сугубо частного лица, да ещё и написанные одним изливом, под влиянием момента, злющую русофобию (как же без неё? да ещё когда от иностранца исходит!). Однако, как (извечно) говорят мудрые древние индийцы: "Тан прати найша ятнаха", - "Что мне до них!" Иначе говоря - на всех не накланяешься... У каждого своя судьба, которую Сокровенный Искусник вытачивает своим тайным резцом, и Который даже самую постыдную болезнь и ноющую боль возможет обратить во благо жаждущих правды существ.