Pañcaśailasya buddhimālā: венок мыслей А. М. Пятигорского
„Философия не может иметь своего специфического объекта, поскольку её единственный, не-специфический объект -- мышление самого философствующего, а то, о чём философствующий мыслит, когда он мыслит, -- вторично, случайно и временно.
Тема "другого" стала обсессией мыслителей двадцатого века, от Бубера и Франка до позднего Сартра и после. В мышлении этих людей "другой" неизбежно обретал либо психологическую, либо социологическую, либо, наконец, теологическую трактовку. Во всех трёх случаях он фигурировал как абсолютно противопоставленный "мне", а я как субъект, гордо или смиренно, сознательно или бессознательно, добровольно или вынужденно -- преодолеваю это противопоставление.
Ища себя в "другом" или "другого" в себе, я обращаюсь к идее (скорее, аксиоме) общности. Общности исторической (по происхождению или сотворению), телеологической (единство цели человеческого существования), абстрактно-гуманистической (я не остров Даниэля Дефо, а полуостров Джона Донна), психологический (восприятие "я" возможно только при существовании "другого", "тебя") и т. д.
Понимаемая таким образом идея "другого" не только тривиальна, как идея, основанная на элементарной дихотомии, но и феноменологически недостаточна. Во-первых, потому что был забыт важнейший феноменологический принцип: "другой" дан тебе в мышлении, только когда либо он уже стал тобой, перестав быть "другим", либо ты уже стал им, перестав быть собой, -- две принципиально различные процедуры сознания.
Феноменология "другого" невозможна без предпосылки о "другом другом" или "третьем". "Третье" -- это то, , чем (кем) ты не можешь стать ни при каких условиях, и что (кто) не может стать тобой, и следовательно, и другим, ибо "другой" уже был введён как объект твоего превращения в него или его в тебя. Роман, как фиксированная форма сознания, не может существовать без этого третьего, и так -- от Софокла до Кафки.
Здесь я употребляю слово "роман" расширительно, то есть в смысле текста с обязательной телеологией сюжета, не останавливаясь на других измерениях этого жанра... В романе, пока он не стал текстом самосознания, ситуация его порождения отделена от ситуации внутри текста и не выводима из последней“.
Тема "другого" стала обсессией мыслителей двадцатого века, от Бубера и Франка до позднего Сартра и после. В мышлении этих людей "другой" неизбежно обретал либо психологическую, либо социологическую, либо, наконец, теологическую трактовку. Во всех трёх случаях он фигурировал как абсолютно противопоставленный "мне", а я как субъект, гордо или смиренно, сознательно или бессознательно, добровольно или вынужденно -- преодолеваю это противопоставление.
Ища себя в "другом" или "другого" в себе, я обращаюсь к идее (скорее, аксиоме) общности. Общности исторической (по происхождению или сотворению), телеологической (единство цели человеческого существования), абстрактно-гуманистической (я не остров Даниэля Дефо, а полуостров Джона Донна), психологический (восприятие "я" возможно только при существовании "другого", "тебя") и т. д.
Понимаемая таким образом идея "другого" не только тривиальна, как идея, основанная на элементарной дихотомии, но и феноменологически недостаточна. Во-первых, потому что был забыт важнейший феноменологический принцип: "другой" дан тебе в мышлении, только когда либо он уже стал тобой, перестав быть "другим", либо ты уже стал им, перестав быть собой, -- две принципиально различные процедуры сознания.
Феноменология "другого" невозможна без предпосылки о "другом другом" или "третьем". "Третье" -- это то, , чем (кем) ты не можешь стать ни при каких условиях, и что (кто) не может стать тобой, и следовательно, и другим, ибо "другой" уже был введён как объект твоего превращения в него или его в тебя. Роман, как фиксированная форма сознания, не может существовать без этого третьего, и так -- от Софокла до Кафки.
Здесь я употребляю слово "роман" расширительно, то есть в смысле текста с обязательной телеологией сюжета, не останавливаясь на других измерениях этого жанра... В романе, пока он не стал текстом самосознания, ситуация его порождения отделена от ситуации внутри текста и не выводима из последней“.