Любовь зла... (проблемы перевода и религиоведения)
Представляю любопытствующему вниманию интересующихся свой очередной маленький переводческий экспромт, что нечаянно и наскоро вылупился в метро, при заучивании наизусть санскритской строфы великого Бхартрихари. Речь идёт об иррациональности истоков религиозной преданности. Почему человек выбирает то или иное божество в качестве объекта любви и поклонения?
Для интересующихся санскритом - даю сначала санскритский текст (из Vairāgyaśataka, 85):
maheśvare vā jagatām adhīśvare
janārdane vā jagadantarātmani
na vastubhedapratipattir asti me
tathāpi bhaktis taruṇenduśekhare
Поэтический размер стиха данной санскритской строфы - вамшастха (vaṃśastha, что можно условно перевести как "пребывающий в бамбуке"). Его метрическая структура, т. е. чередование лёгких (v) и тяжёлых слогов (-) выглядит следующим образом (цезура отмечена значком //):
v - v - - // v v - v - v - ; (Всего в стихе 12 слогов, в строфе, соответственно, 48)
Интересно было попробовать перевести эту несложную строфу эквиметрически, то есть одинаковым с санскритским подлинником количеством слогов (по 12 в каждом стихе), чтобы цезура переводного стиха соответствовала цезуре в размере вамшастха.
Ещё один принцип, которому я интуитивно следовал - чтобы ритм перевода был максимально похож на подлинник. Я исходил первоначально из внутреннего ритма того текста, что получался, который потом и проанализировал. Результат наблюдения тот же, что и раньше. "Тяжёлые" санскритские слоги приблизительно передаются ударными слогами русского текста (памятуя, что при неторопливом прочтении русский слог, находящийся под ударением, будет всегда несколько удлинняться), "лёгким" санскритским слогам соответствуют краткие слоги перевода.
Наиболее значимой для ритма получилась след. структура, чьи узловые моменты: в начале - амфибрахий, цезура строго после 5-го слога, потом - анапест + 1 краткий слог, и ямбическое окончание стиха:
v - v v - // v v - v v v - ;
В моём переводе, увы, реально получилось так, что в 4-м стихе краткий слог после анапеста не получился по техническим причинам. Долгий на этом месте даёт в итоге несколько другой ритм (v - v v - // v v - v v v -). В первом стихе перевода ритм даже получился ещё ближе к подлиннику (v - v v - // v v - v - v - ) за счёт следующих в конце стиха подряд двух ямбов. То есть строфа русского перевода вышла, в отличие от санскритской, несколько смешанной.
Вот перевод:
Великий Господь
И Владыка всех миров;
Джанардана-Бог,
Мира внутренняя суть:
Меж ними не зрю
Я различия следа,
Но предан тому,
Чей венец -
Месяц
Младой.
(вариант:
...Чей венец - млада луна.)
Я позволил себе графически нарезать стихи по цезурам (если исходить из оригинала). Последний стих вообще графически нарезался на 4 кусочка, для нарочитого замедления темпа.
Смысл удалось передать достаточно близко, так что даже дважды повторяются слова перевод "мир-", соответствующие дважды повторенному санскритскому jagat-.
Вариант перевода последнего стиха ближе к оригиналу по ритмике, полностью соответствуя ему в части после цезуры. Я опасаюсь, однако, реакции современных читателей на несколько вычурно звучащее на современный вкус краткое прилагательное "млада", которое во времена Ломоносова или Жуковского было бы совершенно ещё к месту. С другой стороны, у меня возникает вопрос теоретического плана: а так ли уж неуместны русские архаизмы при переводе санскритской поэзии на русский язык? Всё-таки санскритская поэзия - это не новаторские экспериментальные стихи на каких-нибудь современных индийских языках. Но, предвидя здесь показавшуюся было безбрежную тему для споров, спешу перейти далее.
Небольшая вольность: в оригинале, если рассматривать дословно, речь идёт не о "зрении следов различий" между двумя Божествами, но о "несуществовании различий по сути". Увы, все нюансы было невозможно уложить в метрический перевод, да ещё чтобы ритм был возможно более похож на оригинал.
Ещё о проблематике перевода поэтического санскритского текста на язык, которому совершенно чужды ассоциации подлинника. Естественно, никто из русскоязычных читателей (за исключением индологов или редких непрофессиональных всезнаек) не свяжет титул "Великого Господа" (т. е. на санскр. "Махешварa") специфически с Богом Шивой, а Джанарданы - с Вишну или Кришной. Поэтому без пояснений (краткого индологического комментария) стихотворный текст всё равно остаётся непонятным для неспециалиста.
Видимо, автор знаменитой "Трёхсотницы" [Бхартрихари: возможно, ок. 5 - 7 вв. от Р. Х.; насчёт его датировки существует множество противоречащих друг другу гипотез] возвещает о своём "теологическом монизме", не видя существенной разницы между двумя крупнейшими Божествами классической и средневековой Индии - Шивой и Вишну. Тут следует заметить, что, несмотря на попытки спекулятивного пуранического синкретизма, конструирующего т. н. "индуистскую Троицу - Тримурти", реальные религиозные течения Индии всё равно группируются либо вокруг Махешвары-Шивы, либо вокруг Вишну в его многочисленных ипостасях-аватарах, не считая, конечно, культа Богини (Дэви) в её бесчисленных формах. Бог Брахма всегда остаётся б.-м. на периферии.
И, тем не менее, не видя разницы на уровне "теологумена" (дело, конечно, ни в какой не "политкорректности"), он очень хорошо ощущает её всем своим "нутром", будучи, безусловно, по ряду личных причин практикующим шайвой, чей "Великий Господь"-Махешвара внешне отличается тем, что в убранстве его головы сияет в качестве венца молодой месяц. Таким и изображают нередко Шиву популярные олеографии или каменные скульптуры.
Какой урок, помимо маленького стиховедческого, мы можем извлечь из этой строфы? Видимо, для того, чтобы сделаться, - или же продолжать быть, - преданным адептом какой-либо живой религии (или же, в наше время, к примеру, атеистом), мало одного теоретического обоснования своей веры, знания всяческих "сходств" или "различий". Здесь важен некий иррациональный момент (или целый их конгломерат), связанный то ли с тем, где и как человек рос, то ли с внутренним ладом той или иной религиозной практики, её "ритмикой", "интонацией", звуками и запахами, картинками и т. п. Именно поэтому, вероятно, иной человек - шайва, иной - вайшнав, другой - буддист, христианин или мусульманин...
В этом бесконечном разнообразии в человечестве религий и образов Всевышнего - тайна, которую вряд ли можно так просто и быстро разрешить, несмотря на все уверения одних в единственной правоте лишь своей веры, убеждённость других в том, что "всё на высшем уровне едино", и граничащую с безумием трогательную наивность третьих, утверждающих, что все религии - суть ни что иное, как лишь человеческая выдумка.
